— Макс, нас могут здесь увидеть, — голос Полины.

Разумно, но поздно. Беззвучный злорадный смех сотрясает меня.

— Нас здесь могут увидеть, — еще раз повторила девушка.

Слышу, как парень часто задышал, я осторожно выглядываю в щель. Макс поднимает Полину с камней, одежда в беспорядке, как и они сами. Горящие вожделением глаза, которыми они смотрят друг на друга, не замечая ничего вокруг себя, футболка Полины задрана, оголяя ее грудь. Я нажимаю сфотографировать. Неужели это я? До сих пор не верю, мне кажется, что сейчас у меня раздвоение личности. И та, что сейчас ловко орудует мобильным фотоаппаратом, пугает меня своим рвением уличить эту дрянь в измене. Она хочет, чтобы отец втоптал эту тварь в землю, а я бы еще и потопталась на этом месте. Парочка проходит камни и заходит в широкую расщелину, что напоминает пещеру. Я следую за ними. И куда пропал мой страх? Ревность застилает глаза. Бесшумной поступью подбираюсь ко входу пещеры. Все, ничего не хочу слышать! Но звуки, которыми наполняют каменное убежище любовники, разносятся эхом и впиваются в меня тысячами маленьких иголок негодования. Беззвучный щелчок…

Еще один…

Еще…

Не жалею места на флэш-памяти. С остервенением нажимаю на кнопку сфотографировать и продолжаю делать это до тех пор, пока женский стон не взрывает наступившую ненадолго тишину. Меня трясет. Топчусь на месте. И не может этого быть, но чувствую, что в трусиках мокро. Тяжело дышу, приваливаюсь к каменной стене.

Вдох-выдох…

Еще раз…

Восстанавливаю дыхания и прижимаю телефон к себе, так же бесшумно удаляюсь. Щеки горят. Сердце заходиться в быстром галопе. Отходя на безопасное расстояние, срываюсь на бег. Спасательная дверь, забегаю в домик и прячусь в ванной.

Снимаю одежду и забираюсь под теплые струи душа. Меня начинает пробивать крупная дрожь. Провожу рукой по груди, которой и не видно еще. Короткий всхлип вырывается из моего рта. Тело пронзает разряд электрического тока. Делаю воду горячее.

«Зачем я пошла за ними, зачем?» — в который раз врезается в голову внутренний голос. Но дело сделано. Выключаю воду и вылезаю из-под воды, прохладный воздух тут же окутывает меня.

Теперь только ожидание. С Полиной больше с этого момента не разговариваю.

Телефон пиликнул, оповещая о том, что сеть поймана и есть не отвеченные вызовы и несколько смс. Звонил отец, и смс тоже от него. На раздумья у меня были целые сутки. И эти сутки меня просто измотали всю. Только вот голос ревности и сердечных мук взял верх, и я, найдя адрес электронной почты отца, вбиваю ее в поле получателя. Внутри пустота, я даже не знаю, что выйдет из этого, но итог будет один — он накажет Полину. В голове промелькнула мысль о Максиме. Ну, а что Максим, он-то тут при чем? Это она перед ним ноги раздвигает. Это она замужняя женщина, а он только берет то, что ему дают.

Фото загружено. Мимолетное сомнение ускользает так же быстро, как и появляется. Нажимаю кнопку «отправить». Все, уже ничего не исправить. Уже все будет, как будет.

Откидываюсь в палатке на свернутый спальный мешок. Сомнение гложет меня, пронзая мозг тысячами осколков. И одновременно с этим приходит уверенность в том, что я все сделала правильно. Прекращаю изводить себя и выхожу на улицу. Мерзкая погода, когда и дождь-то не назовешь дождем. Снова прячусь в палатке. Включаю наушники и забываюсь сном.

Меня будит дикий крик, что раздается снаружи. Оказывается, музыка уже закончилась, и мне теперь слышно все, происходящее снаружи. Вылезаю из палатки. Посредине поляны стоят отцовы телохранители Вася и Руслан. Мне только стоило взглянуть на них, и я поняла, что отец здесь. Как быстро! Воспаленный мозг работал в ускоренном режиме. Все никак не могла отойти ото сна. Что же делать, что же делать? Горным эхом пронесся над палатками выстрел.

«Нет, нет, нет!» — кричал внутренний голос, и я закрыла уши.

Что там происходит, что происходит? Но сдвинуться с места я не могла, приклеилась задом к земле и не могу встать. Господи, не может быть! Я все же переворачиваюсь на коленки и на четвереньках ползу ко входу в палатку. На поляне никого, только вижу удаляющиеся спины охранников.

Вижу, как, ко мне пробирается Марина.

— Аня, там… — она делает паузу.

«Ну же, ну же!» — подгоняет ее мой внутренний голос.

— Там Полина упала с обрыва с каким-то мужиком, — выдыхает она.

Я закрываю рот, глушу крик, который готов сорваться с моих губ. Закрываю глаза. Мужик. Я почему-то уверенна, что это не «какой-то мужик», а мой отец.

— Аня, с тобой все в порядке? — Марина хватает меня за плечи, но я сбрасываю ее руку.

Осознание того, что я сделала, накатилось на меня ледяной волной. Я, еле переставляя ноги, поплелась на шум, что доносился с площадки. Вокруг была суета. Меня кто-то останавливал, сквозь застилающую глаза пелену образ размывался, но по голосу казалось, что это… Марта?

Скольжу мутным взглядом по собравшимся. На земле вижу Максима, сердце делает кульбит, когда понимаю, что красное пятно — размытая клякса, окрасившая землю — это его кровь. Рвотный позыв. Не могу переносить вид крови. Но я делаю глубокий вдох и прохожу мимо. Отчего-то он мне безразличен. Этого не может быть, но пытаюсь прислушаться к себе. И кроме учащенного пульса, что гулкими ударами отдается у меня в ушах, ничего не чувствую и не слышу.

Впереди маячит обрыв. Подхожу ближе и вижу внизу отца, а рядом Полину. На миг закрываю глаза и превращаюсь в статую. Меня кто-то оттаскивает от края за плечи. Не сопротивляюсь. Я ушла в себя. Меня никто больше не волнует. Я закрылась в своем маленьком мирке.

Полиция. Сижу на неудобном стуле, ко мне все пристает какая-то баба, представившаяся психологом. Не хочу ни с кем разговаривать. Хочу домой. Слышала, как они обзванивали родственников пострадавших. Но слово «погибшие» не было произнесено ни разу. Разочарование. Где-то глубоко внутри плеснулось это странное чувство. И я его ощутила очень остро. Я не могла поверить в то, что Полина жива. А отец? Потом успокоила себя тем, что все-таки про погибших ничего не было сказано. Через сколько часов прилетел Вадим, я даже не помню, потому что все это время находилась в прострации, не ощущая ничего. Только редкое покалывание в области сердца.

Из транса меня вырвал Вадим. Его колючий взгляд карих глаз заставил вспыхнуть, разверзнуться тлеющую внутри бурю. Я знала, что виновата, но не хотела в этом признаваться никому, даже самой себе.

А он, он меня откровенно обвинял в том, что я плохая дочь, и я видела по его взгляду, что он знает что-то, и этого я боялась больше всего. Хотя что там для отца было выяснить ай-пи-адрес устройства, с которого были посланы фото… Но неужели он рассказал о них Вадиму? Нападение — эффективная защита для виновного, кем я себя и ощущала.

Дома я оказалась спустя четверть суток. И первое, что сделала — рухнула спать без зазрения совести. Я вымоталась настолько, что канула в небытие, как только голова коснулась подушки.

Дни проносились один за другим, все между собой похожие. На следующий день Вадим сообщил, что отец жив. Как, впрочем, и Полина, и Максим. Молчание в трубке продлилось секунды, а потом он все же задал мне вопрос, которого я боялась.

— Зачем?

Одно это слово повергло меня в пучину страха. Я отключила телефон.

Что мне ему ответить? Что? И вообще, зачем отключила телефон, ведь можно было сказать, что я ничего не знаю. Я зашла в комнату и упала на кровать. Глаза защипало от слез. Я уже и сама была не рада тому, что отправила эти фотографии.

«О чем ты говоришь, ты же хотела их отправить, вот и отправила. Хотела наказать Полину? Наказала», — возмущался внутренний голос, и я понимала, что он прав.

Мать звонила регулярно. Видимо, Вадим ей сообщил. Обещала, что скоро приедет, и просила, чтобы я потерпела еще немного. Ко мне каждый день приходили и гувернантка, и повар. Я с ними почти не общалась. Как и не ела то, что они готовят. Вадиму предложила, чтобы от повара отказался, на что он ответил: «Кто нанимал, тот пусть и отказывается». Благо женщина оказалась понятливая, готовила совсем немного, и все же пару раз пыталась выспросить у меня, есть ли блюда, которые я люблю. Но я отмахивалась от нее постоянно, и в мою сторону перестали звучать вопросы. Я была словно приведение в этой большой квартире, и только одиночные звонки от Вадима и матери не давали почувствовать себя брошенной и забытой.