— Согласен, — решил Бобренок. — Только вот что... Машину следует спрятать, может, кто-либо будет идти к усадьбе, увидит и предупредит о засаде.

— Но ведь мы не впустим.

— Нет, почему же, пусть идут. А станут выходить, возьмем. Туда же — милости просим.

— Пожалуй... — согласился Толкунов.

Бобренок засвистел дроздом, и Мохнюк отозвался сразу. Он вынырнул из кустов так, что не шелохнулась ни одна ветка. Толкунов довольно улыбнулся.

— Будут люди... — только и сказал.

Он остался в засаде, а Бобренок с Мохнюком направились к «виллису». Вместе с Виктором, не включая двигателя, закатили машину в небольшую ложбинку с высокими кустами. Бобренок отошел немного и придирчиво осмотрел подходы к усадьбе. Машину теперь можно было увидеть, разве что натолкнувшись на нее.

Уже было совсем светло, и небо над парком заалело. Около семи часов из дома вышел Георг. Постоял на крыльце, потягиваясь, но Бобренок, сидевший в кустах в двадцати метрах от него, видел, как старик настороженно осматривается. Затем камердинер зашагал напрямик к воротам. Здесь тоже постоял, вглядываясь в окружающие поля, даже прошел немного по меже, будто заботливый крестьянин по своему участку.

Мохнюк, пост которого теперь был около ворот, мысленно похвалил Бобренка, решившего замаскировать «виллис».

Георг возвратился к дому центральной аллеей успокоенный. Шел медленно, заложив руки за спину и тихонько посвистывая, как возвращается пожилой человек с приятной и не очень утомительной прогулки.

И снова дом замер. Бобренок подумал: эсэсовцы, если они прячутся в доме, после сообщений Георга почувствуют себя увереннее и наверняка как-то выдадут себя, но ничего такого не случилось. Только примерно через полчаса в открытом окне библиотеки показался камердинер, высунулся слегка и покрутил головой, словно заметил в парке что-то любопытное, и сразу закрыл окно.

Солнце уже поднялось довольно высоко над горизонтом, когда в небе послышался шум мотора и над парком пролетел «кукурузник» с красными звездами на крыльях. Совсем низко, чуть ли не цепляя колесами верхушки деревьев. Мохнюк подумал: разведчик или связной ищет ориентиры, но самолет, обогнув парк, пошел на посадку — пробежал по полю, засеянному озимыми, чихнул и остановился. Мохнюк видел, как выпрыгнул из него человек в кожаном пальто. Не задерживаясь, направился прямо через поле к воротам: шагал уверенно, словно все вокруг было ему хорошо знакомо. Вдруг Мохнюк узнал его. Да, Краусс, точно, штурмбанфюрер Краусс вне всякого сомнения, хоть и приземлился на «кукурузнике» и надел фуражку с красной звездой. Но кожаное пальто — эсэсовское, и полы его разлетаются от быстрых шагов.

Краусс миновал Мохнюка, шел, помахивая сломанной на кусте веточкой, как хозяин. Это взбесило Мохнюка, но только на мгновение — вспомнил: их предположения оправдались и в охотничьем доме, очевидно, ждут штурмбанфюрера.

Лишь бы Бобренка и Толкунова не ввела в заблуждение фуражка советского офицера. Мохнюк смотрел вслед Крауссу напряженно, готовый в любой момент прийти на помощь товарищам.

Человек в черном кожаном пальто, пройдя по аллее, поднялся на крыльцо, и сразу перед ним распахнулись двери.

Вечером Крауссу принесли галифе, китель с майорскими погонами и фуражку с красной звездой. Русской шинели или плаща не достали, и штурмбанфюрер, подумав, решил надеть кожаное пальто. Ведь придется лететь на советском самолете, а русские летчики (он сам видел пленных) часто носили кожаные пальто. Правда, главным образом, коричневые, но какое это, в конце концов, имеет значение? Если возникнут какие-то осложнения, все равно не выкрутиться: знает лишь несколько русских слов, и его изобличат за минуту.

Краусс не спал почти всю ночь, понимал, что надо отдохнуть, однако сон не приходил, нелепые мысли лезли в голову. Но поднялся в пять как будто свежий, сделал легкую зарядку и побрился. Около шести за ним зашел помощник Хейса. Они спустились на первый этаж особняка, занимаемого американской разведкой, и Краусс не без волнения начал настраивать передатчик.

Кранке отозвался сразу. Штурмбанфюрер передал закодированное сообщение о вылете, получил подтверждение, что его правильно поняли и ждут и что в усадьбе фон Шенка все спокойно.

У Краусса отлегло от сердца. Даже тесноватый китель советского офицера уже не раздражал его. Штурмбанфюрер с аппетитом съел яичницу и выпил две чашечки крепкого кофе. Когда кончал завтракать, пришел Хейс. Сообщил: машина в полной готовности.

Автомобиль довез их до самого самолета, у которого уже топтался пилот в шлеме.

— Не будем терять времени, — сказал пилот и полез в переднюю кабину.

Краусс молча взглянул на Хейса. Тот улыбался открыто. Штурмбанфюрер стал, по привычке, поднимать правую руку, но вовремя вспомнил, что перед ним не эсэсовский генерал, а американский подполковник, помахал рукой и заявил уверенно:

— Надеюсь, пообедаем вместе...

— У меня есть бутылка прекрасного шотландского виски. Отпразднуем успешное завершение операции.

— Не возражаю. — Краусс занял место за пилотом. Сразу заревел уже прогретый мотор, и «фанерный ящик», легко подскакивая на ухабах поля, стал выруливать к бетонной взлетной полосе.

Они летели низко. Скоро внизу блеснула река, пилот оглянулся, указал Крауссу на нее. Штурмбанфюрер понял: перелетели Эльбу, и теперь под ними зона, занятая советскими войсками. Иногда они видели их — колонну танков на шоссе, артиллерийскую батарею на отдыхе, но пилот старался держаться в стороне от шоссейных дорог и железнодорожных магистралей. Под крылом проплывали леса и поля, села и местечки, и Краусс скоро приноровился к обстановке, чувство тревоги исчезло, и он окончательно поверил в успех операции. Будто в ответ на его мысли, пилот вдруг показал Крауссу на небольшое село за лесом, совсем такое же, как и другие, над которыми пролетали, но самолет поднялся немного выше, круто повернул, и Краусс догадался: они уже на месте, а внизу Штокдорф.

Штурмбанфюрер наклонился к борту, разглядывая местность, и обратил внимание пилота на парк впереди, посредине которого краснела черепичная кровля охотничьего дома. Летчик сразу понял его — они пролетели над парком, потом пилот сделал круг над полями и уверенно повел самолет на посадку. Самолет мягко коснулся колесами озимых, покатился, чуть подскакивая, и остановился в полутораста метрах от парка.

Краусс выпрыгнул не сразу. Осмотрелся, но ничего не предвещало опасности: безлюдное поле, и испуганное воронье кружилось над ним.

Пилот снял шлем.

— Не задерживайтесь, — посоветовал он, — все спокойно.

Краусс вылез на крыло. Снова огляделся — действительно, все было спокойно, даже вороны успокоились, сели на деревья, и штурмбанфюрер направился к парковым воротам. Шел, держась за рукоятку парабеллума в кармане. Так, на всякий случай, ведь, кажется, и в самом деле все спокойно.

Вороны каркали вызывающе и нахально, и именно это вселяло в Краусса уверенность. Он, перескакивая через ступеньки, поднялся на крыльцо. Двери открылись, и Краусс увидел улыбающееся лицо Георга, из-за него выглядывал Кранке.

Краусс улыбнулся им в ответ, облегченно и открыто, как добрым друзьям, встреча с которыми всегда приносит удовольствие.

— Ну как? — спросил Кранке.

— О’кей, — совсем по-американски ответил Краусс, но сразу поправился: — Все нормально, долетели прекрасно.

— Не будем терять времени, — предложил Кранке.

Он пересек холл. Краусс пошел за ним, уставясь в спину гауптштурмфюрера. Думал: Кранке сказал «не будем терять времени», не зная, что ему отведено его совсем мало, какие-то считанные минуты... А может, стоит сразу пристрелить его?.. Краусс сжал рукоятку парабеллума. Действительно, один выстрел, и половина их проблем решена...

Покосился на Георга, увидел угодливую усмешку на его лице и подумал: придется кончать и его — Краусс не любил оставлять свидетелей. Впрочем, никакого особенного греха тут нет, старик уже пожил на свете, жизнь его никчемная и никому не нужная, однако о событиях в охотничьем доме будет знать Валбицын, и никуда от этого не денешься. Правда, Валбицын, вероятно, спокойно отнесется к акции (Краусс так и подумал — «акции», так как именно этим словом окрестили в РСХА и массовые, и единичные убийства) и будет молчать, ведь это в его интересах. Да и наплевать на его реакцию, сам Хейс дал команду убрать Кранке. Но все же привычная осторожность заставила Краусса отложить свои намерения.