Павлов заглянул в парадное — тишина, словно никто тут и не живет. Проскользнул к лестнице. Несколько ступенек вели на первый этаж, справа от входных дверей опускались в подвал, кажется, там был также выход во двор.

Старший лейтенант на цыпочках спустился по ступенькам, нажал на дверь, она легко поддалась, и он очутился во дворе. Нескольких секунд хватило, чтобы убедиться, что это не двор, а обнесенный глухим каменным забором садик. Запущенный, неухоженный — две или три яблони росли тут и сиреневые или жасминовые кусты, старший лейтенант не очень-то разбирался в этом. За одним кустом Павлов заметил калитку — она выходила на параллельную боковую улицу) но калиткой давно никто не пользовался: тропинка к ней заросла травой, а замок заржавел.

Прежде чем выйти из дома, Павлов с минуту постоял в парадном, прислушиваясь. Тишина, ни звука. Но вот что-то громыхнуло на верхнем этаже, открылись двери, и старший лейтенант поспешил выскользнуть на улицу. Шел к углу Пелчевской под самой стеной, чтобы женщина в синей косынке не заметила его из окна. Пересек проспект и занял удобную позицию за толстенным каштаном — отсюда видны парадное и каменный забор садика, выходившего в соседний переулок. Если бы женщина с велосипедом оставила дом, обязательно заметил бы ее.

11

Еще утром офицеры договорились с пани Марией, что та приготовит обед и нажарит грибов. Она ждала с двух до трех часов, но вышло так, что офицеры попали домой лишь около шести, и хозяйка встретила их укоряющим взглядом.

Бобренок попытался объяснить причину такой непунктуальности, но только махнул рукой — мол, служба есть служба.

Майор снял сапоги и с наслаждением улегся на кушетке, вытянув натруженные ноги, считая, что и Толкунов последует его примеру, но капитан остановился в дверях кухни, где пани Мария разогревала обед, оперся о косяк и с удовольствием наблюдал, как хозяйка хлопочет у плиты.

Все тут нравилось капитану. И чистота, и порядок на полках, где стояли блестящие алюминиевые кастрюли, и ряд фаянсовых бочонков с незнакомыми надписями. Из самого маленького пани Мария достала ложкой соль, подсыпала в кастрюлю, бросила взгляд на Толкунова и предложила:

— Может, пан капитан отведает? А то я и не знаю, как оно будет... Перестояло все, а зупа, кажется, недосоленная...

Она набрала полную деревянную ложку зупы, и только теперь Толкунов понял, что это — обычный суп, вроде бы с фасолью. Ему было приятно смотреть, как хозяйка несет полную ложку к нему через всю кухню, вернее, он не замечал ложки, видел только, как несет, как оголилась рука до самого плеча, как ступает осторожно и легко...

Капитан, обжигая губы, хлебнул супа, вкуса не почувствовал, но сказал совсем искренне:

— Фантастически!..

— Горячо?

— Никогда еще не пробовал такого вкусного супа. — Толкунов успел отхлебнуть еще раз и теперь нисколько не кривил душой.

Капитан подумал: что может быть лучше этой домашней идиллии? Точнее, слова «идиллия» он, пожалуй не знал, но всем своим нутром ощущал уют и покой — и во вкусном аромате супа, и в том, как уверенно хозяйничала пани Мария в кухне, и в журчании воды, текущей из крана, даже в том, как поправила хозяйка прическу, небрежно и не оглядываясь, ведь, вероятно, знала, что жест этот не останется незамеченным.

— Почему пан капитан не отдыхает? — спросила она с укором, но Толкунову показалось — просто из вежливости.

Капитан проглотил слюну, почему-то собравшуюся во рту, и попросил не совсем уверенно:

— Называйте меня, пожалуйста, Алексеем.

— Как можно! — ужаснулась пани Мария.

— Мне будет приятно.

— Правда? — обернулась она и, забыв о кастрюле, внимательно посмотрела на Толкунова.

— Правда. — Капитан почувствовал, что краснеет, и даже рассердился на себя. — Какой я вам пан офицер? — пробурчал он.

Пани Мария шагнула к Толкунову, но сразу остановилась. Переспросила:

— Вы хотите, чтоб я называла вас паном Алексеем?

— Да какой пан! Просто Алексей.

У женщины округлились глаза.

— Как так?

— Ну почему же нет?

— Но ведь у пана такой высокий чин!

— Теперь вы живете в Советском Союзе, — начал Толкунов несколько казенно, хотел добавить «и наплевать на чины», но тут же решил, что это будет не очень правильно, и закончил: — У нас все равны.

Начали пригорать грибы, и хозяйка бросилась к плите.

— Помочь? — спросил Толкунов, но пани Мария не ответила, помешивала грибы на сковородке быстро и аккуратно. — Правда, может, помочь? — повторил вопрос.

Теперь пани Мария услыхала и оглянулась удивленно, должно быть, предложение капитана поразило ее, застыла на мгновение, оцепенев, потом тихо засмеялась и покачала головой.

— Пану капитану не к лицу кухонный фартук, — заметила она вполне серьезно.

— Любая работа не может унизить человека, — не менее серьезно ответил Толкунов.

— Трудно сказать лучше, — подал голос Бобренок из комнаты: значит, слышал весь их разговор. — И учтите, пани Мария, наш капитан может делать все.

Толкунов переминался с ноги на ногу. Почему-то вмешательство майора, невзирая на хвалебный тон, не понравилось ему.

— Еще чего, — пробурчал, — нашли работягу...

Бобренок появился в дверях кухни неслышно, широко улыбаясь.

— Пани Мария, — начал он велеречиво, — знайте, что капитан Толкунов, — я уже как-то внушал вам это, — олицетворение многих добродетелей. Один из лучших офицеров нашей части. Храбрый, отважный, сметливый, один недостаток — не женат... Как считаете, можно избавиться от этого недостатка?

Хозяйка бросила на Бобренка взгляд, не оставлявший никаких сомнений относительно ее чувств, но сразу отвернулась и сняла с плиты кастрюлю с супом.

— Обед готов, — избежала она ответа, но Бобренок заметил, как украдкой посмотрела на Толкунова, и удивился несообразительности капитана.

Да и вообще поражался Толкунову: грубоватый, скорый на решения, энергичный, капитан становился в присутствии пани Марии несмелым, чуть ли не трусливым. Подумал: а может, так и надо, может, хорошо, что женщины так влияют на них, заставляя забыть о фронтовой грубости.

От супа в тарелках шел пар. Пани Мария покровительственно смотрела на них. Она ела деликатно, а офицеры, наверно, забыли о так называемых правилах хорошего тона и очистили тарелки мгновенно. Хозяйка заметила это и предложила добавку.

Толкунову еще хотелось супа, однако он отказался, а Бобренок подсунул тарелку и похвалил:

— Такой вкусный суп, просто грех не съесть еще.

— А вам не нравится? — укорила пани Мария Толкунова.

— Хочет он... — засмеялся Бобренок громко, — налейте и ему.

И снова — не прошло и минуты, как тарелки заблестели. Пани Мария сняла крышку со сковородки — кухню заполнил аромат поджаренных грибов. Бобренок поудобнее устроился на стуле в предвкушении удовольствия от поистине царского блюда. Он успел подумать, что под такие грибочки не мешало бы пропустить рюмочку, и тут зазвонил телефон. Бобренок переглянулся с Толкуновым. Телефонные звонки никогда не предвещали им ничего хорошего.

Майор схватил трубку, сожалея, что напрасно не отказались от второй тарелки супа, отведали бы грибов, а теперь... В трубке раздался голос Карего. Бобренок слушал и смотрел на Толкунова: капитан уже поднялся из-за стола и поправлял на поясе кобуру с пистолетом.

Бобренок положил трубку и побежал обуваться.

— Виктор уже выехал, — только и сказал он.

Пани Мария попыталась протестовать:

— Как же так, ведь грибы остынут...

Однако офицеры уже забыли и о супе, и о грибах, вероятно, и о самой хозяйке. Ее протест прозвучал как голос вопиющего в пустыне. Толкунов даже скривился как от зубной боли, но Бобренок, натягивая сапоги, пообещал бодро:

— Ничего, пани Мария, никуда грибы не денутся, разогреем.

— Неужели нельзя пять минут?..

— Даже минуты! — Бобренок пружинисто поднялся, захватил ремень с кобурой и бросился к дверям вслед за Толкуновым.