Не знал, попал в Маркова или промазал, но не имел ни секунды на размышления. В двух шагах — калитка, и забор защитит его, сначала забор, а за ним кусты и ложбинка, дальше знакомая тропинка, пролегшая в обход парка. Ему знаком тут чуть ли не каждый куст, и вряд ли смершевцы догонят его. К тому же у него пистолет с полной обоймой...

Миновав густые заросли, Валбицын принял резко вправо, к ложбине, однако в это время именно оттуда на него выскочил конь со всадником — какой-то юноша на вороном жеребце. Он увидел Валбицына и остановил коня, вороной закружился на месте. Парень удивленно и испуганно уставился на Валбицына, а тот растерялся лишь на мгновение. Поднял пистолет, выстрелил, но юноша, спрыгнув с коня, спрятался за ним. Валбицын, рискуя попасть под копыта, схватился за луку седла, вскочил в него, не касаясь стремян, ударил каблуками жеребца в бока, увидел, как отшатнулся парень, хотел выстрелить в него, но передумал, пожалев патроны, и пустил коня по краю поля вдоль ложбины. Заметил внизу в зарослях автомобиль, услышал позади выстрел, значит, Марков опомнился и стреляет вслед — пригнулся к самой шее коня, едва ли не распластался на жеребце, а тот пошел галопом легко и быстро, великолепный верховой конь.

Сзади раздались еще выстрелы, раскатилась автоматная очередь, но Валбицын с радостью осознал: самое плохое миновало, теперь вряд ли попадут, пусть даже заведут свою машину, полем все равно не проедут, вот и получается: ищи ветра в поле!..

Валбицын погладил коня по горячей потной шее. Подумал: только отчаяние помогло ему вскочить на жеребца без стремян... А конь-то лихой, таких жеребцов любил его отец, слава богу, приучил сына к лошадям, вместе скакали по полям, гоняя лисиц и зайцев...

Когда это было, и как неудержимо летит время...

А выстрелов сзади уже не слышно.

Валбицын наконец осмелился оглянуться, но никого не увидел, только верхушки деревьев парка фон Шенка выглядывали из-за холма. А он и не заметил, что уже скачет по склону, поле перевалило через едва заметное возвышение, спасительное поле, которое он никогда не забудет.

Валбицын поудобнее уселся в седле и осмотрелся. Теперь следует повернуть круто влево, через семь или восемь километров должно быть село, где можно затеряться, — проезжали его, когда везли сейф в Штокдорф. Наверно, в машине смершевцев есть рация, они поднимут тревогу, перекроют все окружающие дороги, но только что ему дороги — полями и перелесками доберется до следующего села, называющегося, кажется, Нойкирхеном...

А искать его будут в районе Сведбурга, на запад от Штокдорфа, — какой же дурак станет удирать на восток, дальше от американцев, приславших за Валбицыным самолет. Именно так должны рассуждать в красной контрразведке, а он в это время попытается отсидеться где-то в Нойкирхене или немного дальше, в каком-нибудь глухом углу...

...Бобренок шел к самолету не спеша, но и не медленно — размеренным шагом уверенного в себе человека. Заметил, как застыл пилот, увидев его, наверно, сразу разглядел, что возвращается к самолету не Краусс, да тут и не ошибешься — от парка до машины метров сто пятьдесят, не больше...

Пилот стал пятиться к самолету. Бобренок приветливо помахал ему рукой. Пилот остановился на мгновение, вдруг достал из кармана пистолет и крикнул что-то непонятное. Майор замедлил шаг, но не остановился, пилот быстро выбросил руку вперед, раздался выстрел, но Бобренок успел уклониться от пули.

Пилот бросился к самолету... Вот он уже лезет в кабину...

У Бобренка осталась секунда на размышления, и он пустил пулю пилоту в бедро. Не мог не попасть, стрелял метров с пятидесяти, а с этого расстояния всегда на тренировке попадал в «яблочко». Тут, правда, все сложнее, и стрелять пришлось не по мишени, но тотчас увидел, как дернулся пилот и упал на землю. Бобренок рванулся к нему, но услышал выстрел в парке, оглянулся и остолбенел: из калитки выбегал Валбицын. И чуть ли не сразу из ложбины вырвался всадник.

Краем глаза Бобренок заметил, как пилот пытается поднять оружие; обратил внимание на то, что Валбицын побежал к всаднику, выстрелил в него и не попал. Бобренку бросилась в глаза мелькнувшая в калитке фигура Мохнюка, решил, что тот сам справится с Валбицыным, и устремился к пилоту. Бежал пригнувшись и виляя туловищем, видел, как дрожит в руке пилота пистолет, как ищет цель его черное отверстие, наконец из дула извергнулся огонь, и пуля просвистела совсем близко, кажется, даже обожгла ему плечо, но Бобренок уже падал на пилота, выбил у него оружие и прижал к земле. Перевернул лицом вниз, выкрутил руки, связал поясом — это заняло лишь несколько секунд, — связывал пилота и думал: что же случилось в парке и где Толкунов? Ведь именно Мохнюк преследовал Валбицына, но стерег-то его Толкунов... А капитан не имел права, да и просто не мог упустить Валбицына — безоружного, с поднятыми руками.

Бобренок оторвался от пилота. Поднявшись с колен, увидел: Валбицын скачет на коне, и Мохнюк стреляет ему вслед из автомата. Бобренок положил пистолет на согнутую левую руку, поймал на мушку коня и нажал на курок. Однако ничего не случилось, всадник отдалялся, и майор выстрелил ему вслед еще раз, со зла, зная, что пуля уже не достанет его.

Где же Толкунов?

Теперь Бобренок точно знал: что-то случилось, и случилось именно с капитаном, потому что по Валбицыну стрелял только Мохнюк. Сердце у майора оборвалось, и он побежал к парку. Мохнюк стоял с автоматом в опущенной руке, рядом с ним вчерашний парнишка, сбитый с ног конем или Валбицыным, — лежит в озимых, согнувшись, нет, уже поднимается, значит, с ним ничего страшного не произошло, а что с Толкуновым?

С момента, когда Бобренок услышал выстрел, а потом увидел возле ворот Валбицына и за ним Мохнюка, прошло, наверно, больше минуты. Этого хватило бы им с Толкуновым, чтоб обезоружить троих диверсантов. Бобренок так и подумал — троих, потому что немцы, как правило, забрасывали их тройками.

Неужели Толкунов?..

Бобренок так хотел верить, что с Толкуновым ничего не случилось, не могло случиться, но все же, выходит, случилось, вон Мохнюк повернулся и быстро побежал к калитке, — значит, тоже понял, что всадника упустили, и возвращается к Толкунову.

Но что с капитаном? Его другом, побратимом, чуть ли не братом, нет, даже больше, чем братом, — ведь их связывало с Толкуновым нечто покрепче, чем даже родная кровь!..

Бобренок скользнул взглядом по юноше, который, кривясь от боли, поднимался с земли, — ну что ему было нужно тут, прискакал не вовремя и дал возможность эсэсовцу удрать. И уже не видел, не мог видеть виноватый взгляд парня, тотчас забыл о нем — думал только о Толкунове.

Неужели?..

Ворвался в парк, зацепившись плащом за калитку, и увидел: Мохнюк поднимает капитана за голову, подложил под затылок ладони и держит осторожно.

Бобренок упал на колени, прижался щекой к губам капитана, но не почувствовал дыхания, провел ладонью по лицу, ощущая, как холодеет оно.

Неужели мертв?

Но ведь Толкунов не может умереть, просто он еще раз ранен. Не может умереть капитан, никак не может, не имеет права, тем более теперь, когда пушки гремят под самым Берлином и не сегодня завтра кончится война.

Но Толкунов молчал и не дышал. Бобренок еще раз провел ладонью по его лицу и поднял глаза на Мохнюка.

— Как случилось? — спросил он.

— Когда раздались выстрелы, капитан, видно, встревожился. Я, собственно, не видел, следил за этим, — кивнул на Краусса, все еще лежавшего с закрытыми глазами, — но, думаю, все произошло так: он оглянулся, и Валбицын, воспользовавшись этим, выхватил нож из тела Кранке и ударил капитана в спину. Потом вырвал у него пистолет. Он стрелял в меня, но не попал. Он выиграл у меня буквально несколько секунд. А тут подвернулся этот парень на коне, чтоб его черт забрал!

Бобренок бережно опустил голову Толкунова, подмостив под нее фуражку капитана. Маленькая ошибка, совсем маленькая, пустяк, но лишь на первый взгляд: Толкунов обыскал Валбицына, обезоружил его, однако забыл о ноже, которым убит Кранке. И эта ошибка оказалась фатальной...