Потом Виктор подался на Байкал и был зачислен в бригаду рыбаков, с которой промышлял на озере. Рассказал о том, как с весны до глубокой осени работал в Саянах, в геолого-разведочной партии.

— И где же проводили съемки? — поинтересовался отец.

— В районе перевала Хамар-Дабан.

— Знакомые места. Не раз там бывал.

— Не там ли ты, папа, потерял ружье и охотничью сумку?

— Помнишь? — усмехнулся отец. — Там.

Мальчишеская память цепкая, и Виктор помнил, как однажды отец вернулся с охоты без ружья и охотничьей сумки — ягдташа.

Тогда с отцом произошел досадный случай. Подстрелив изюбра, он повесил на его ветвистые рога ружье и сумку и пошел к соседу, чтобы рассказать об удачном выстреле. А когда они возвратились, то не оказалось ни изюбра, ни ружья.

Из Средней Азии Виктор и мать поехали снова в Иркутск. Теперь их как добрых знакомых встречали даже те, кто ранее избегал. Имя Рокоссовского знал каждый.

Отец и Виктор пробыли вместе весь день. Прощаясь, Константин Константинович рекомендовал сыну по окончании училища просить направление в Северную группу войск, в Польшу. Однако, когда Виктор надел погоны лейтенанта, отец уже был в Москве заместителем министра обороны страны.

По возвращении в Москву Константин Константинович был вызван самим Хрущевым.

— Принято решение назначить вас заместителем министра обороны, — сообщил партийный вождь.

Назначение маршала не обрадовало. Политическая сфера, в которой ему в силу своего положения приходилось вращаться, была ему не по душе.

— По мне бы и округом командовать, — ответил Рокоссовский с присущей ему скромностью.

Лишенный человеческого такта, Хрущев пояснил свое решение:

— Назначаем на этот пост для того, чтобы полячишкам нос утереть!

«Он словно в душу плюнул, — вспоминал позже маршал. — Выходит, назначение это — чисто политический шаг, а не признание заслуг…»

В 1957 году ветры «холодной войны» задули с юга, от границ с Турцией, которая еще с довоенного времени была враждебно настроена против северного соседа. Являясь союзницей фашистской Германии, она исподволь готовилась к внезапному нападению на Советский Союз.

В генеральном штабе Турции был разработан план нападения, условно названный «Вельвет». Согласно ему к нашим границам были скрытно подведены двадцать шесть дивизий. Находясь в полной готовности, они ждали удобного момента для нападения и вторжения в Закавказье.

И вот на территории Турции развернулись ракетные базы заморского могущественного союзника. Смертоносное оружие было нацелено на наши города, промышленные районы.

И тогда в качестве ответной меры командующим войсками Закавказского военного округа был назначен маршал Рокоссовский. Комментируя это назначение, западная печать писала, что Рокоссовский является мастером стремительных ударов и массовых окружений. Одна ликвидация группировки Паулюса чего стоила! А операция в Белоруссии…

Пресса как бы предупреждала о высоком полководческом мастерстве военачальника, которого еще в годы Великой Отечественной войны называли «генерал Кинжал». Как бы то ни было, после этого назначения южные соседи утихомирились, обстановка нормализовалась.

Отношения с Хрущевым еще более обострились, когда партийный вождь предложил Рокоссовскому написать статью о Сталине: «Почерней, да погуще!»

— Никита Сергеевич, я этого сделать не смогу, — ответил маршал привычно мягко, но решительно.

— Ну, как знаете…

А на следующий день, придя на службу, маршал застал в своем кабинете сидящего за столом Москаленко. Тот подал ему документ, удостоверяющий снятие Рокоссовского с поста заместителя министра и назначение на эту должность его, Москаленко.

И было еще одно памятное событие в декабре 1966 года. Тогда в морозный и ветреный день переносили останки неизвестного воина к могиле у Кремлевской стены.

Безымянный солдат лежал в братской могиле у небольшого селения — защитник безымянной высоты, каких в Подмосковье множество. В холодную зиму 1941 года он вместе с другими воинами отстаивал боевой рубеж, дав клятву не уступить его врагу.

Это было то самое западное направление, где против немецко-фашистских полчищ дрались легендарные армии Рокоссовского, Конева, Говорова, Лелюшенко, Лукина.

Гроб с останками воина установили на артиллерийский лафет, и бронетранспортер тихо тронулся с места в сопровождении почетного эскорта. Наблюдая эту печальную процессию, Константин Константинович вспомнил дни, когда здесь, на подступах к столице, шли бои не на жизнь, а на смерть.

В Александровском саду, что неподалеку от Красной площади, у свежей могилы неизвестного воина он сказал:

— Много, очень много солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов не дошли с нами до Берлина и Эльбы. Но они навсегда останутся в сердцах народа. И пусть эта могила у Кремлевской стены будет вечным символом беззаветного служения любимой Родине, памятником всем известным и неизвестным героям, отдавшим жизнь за наше правое дело.

Он осторожно бросил горсть земли в могилу, где в гробу, возможно, были останки одного из тех, кто тогда выполнял его приказ. С черной мраморной плиты сняли покрывало. Он прочитал: «Имя твое неизвестно. Подвиг твой бессмертен. Павшим за Родину. 1941–1945».

Однажды в беседе с Виктором Константиновичем я рассказал о похожей на анекдот байке, которую довелось услышать.

На приеме у Сталина Мехлис, доложив о делах на фронте, вдруг заключил:

— Командующий, при котором нахожусь, ведет себя неправильно. В медсанбате у него любовница, а теперь прибывает московская артистка.

— Они что, жалуются?

— Жалоб не поступало. Что будем делать?

Сталин прошелся из конца в конец кабинета, подойдя, переспросил:

— Что будем делать? Завидовать будем, товарищ Мехлис. Завидовать!..

Однако на следующий день Сталин в разговоре с Рокоссовским, справившись о делах, неожиданно спросил:

— Вы не знаете, чья жена артистка Серова? Будто бы поэта Симонова?

— Не могу знать, товарищ Сталин, — ответил обескураженный генерал.

В тот же день артистка спешно от него уехала.

— Этот рассказ мне известен, — сказал Виктор Константинович. — С Серовой отец встречался в 1942 году, когда находился на излечении в госпитале, в Тимирязевской академии. Так сообщал его водитель Мозжухин. Отец действительно внешностью и обходительностью был привлекателен для женщин. Но не так много их было, как говорят. Мне известны три. Первая — это моя мать, которая своей любовью спасла ему жизнь в годы гражданской войны, выходив его, безнадежно больного и раненого.

С Юлией Петровной Барминой, своей будущей женой, отец встретился в заштатном городишке Кяхте. Она, закончив гимназию, преподавала в местной школе. От этого брака у него была дочь Ада. Теперь ее уже нет в живых.

Была еще военврач Галина Васильевна Таланова. Ей было 22 года, когда она встретила генерала Рокоссовского под Ярцевым в 1941 году. Всю войну она была с ним рядом. В 1945 году у нее родилась дочь. Назвали Надей и фамилию с согласия отца дали Рокоссовская.

— Следовательно, у Константина Константиновича две дочери и ты, сын.

— Да, трое. Я родился в 1928 году. Отец встречался с моей мамой долгие годы. Правду говорят: «Первая любовь не ржавеет». Даже когда мама вышла замуж за режиссера Михайлова и они жили в Анапе, отец, отдыхая в Сочи, в санатории имени Фабрициуса, приезжал в ним. Помогал строить дачу.

При последней нашей встрече, незадолго до смерти отца, мы долго говорили. Разговор был откровенным и трудным. Обижен он был на маму за то, что, когда его арестовали, поверила тем, кто наушничал на него, предрекал ему страшную кару за вымышленное предательство. А вот Юлия Петровна осталась ему верна.

— Я слышал, что у него есть еще сын в Киеве, — сказал я.

— Ни о каких других братьях и сестрах я не знаю, — с видимым неудовольствием ответил он.

Болезнь обнаружилась неожиданно. Она подбиралась незаметно, исподволь, страшная и неизлечимая. И как врачи его ни успокаивали, обещая сделать все возможное, однако он знал, что обречен.