Как и донесла разведка, в Старинке оказались немцы, и по оказанному сопротивлению можно было догадаться, что там находились значительные силы. Наши атаковавшие стрелковые цепи не смогли ворваться в деревню, отошли.

На наблюдательный пункт командира полка прибыл командарм. Пилинога доложил ему о неудаче.

— Нужно послать в цепь штабных офицеров, — предложил начальник штаба Егоров.

Командарм не стал возражать, подозвал адъютанта майора Погребаева.

— Всех командиров в цепь, и танк сюда подтяните.

Майор сел в бронеавтомобиль, помчался к штабу передать приказ командарма.

Пилиноге генерал сказал:

— Готовьтесь к повторной атаке! В 13.00 начать! Резервный батальон посадить на автотранспорт для преследования противника.

Генерал был уверен, что на этот раз атака завершится успехом, и враг пустится в бегство.

Подтянули орудия, минометы, пулеметы. Коротким огневым налетом подавили на окраине огневые точки.

— Ура-а! — загремело в солдатской цепи. — Ура-а!

Где-то там бежал бригадный комиссар Колесников, офицеры штаба, стреляли на ходу из винтовок и пистолетов.

— Танк! — распорядился генерал.

Полковник по решительному виду командарма понял, что тот намерен поддержать атаку огнем своей машины.

— Товарищ генерал, может воздержаться…

Но генерал не дал договорить. Ослабил на комбинезоне ремень, полез в люк.

«Тридцатьчетверка» вздрогнула и, выбросив сизый клуб газов, двинулась вдогонку солдатской цепи. Ведя огонь на ходу, танк догнал эту цепь, некоторое время двигался с ней вместе, а потом, когда огонь из деревни усилился, он рванулся вперед, как бы увлекая за собой людей.

Подмяв пулеметную точку, танк ворвался в деревню. И скрылся в гуще строений. Лишь изредка оттуда доносились частая пальба, хлопки гранат, резкие, рвущие воздух выстрелы орудий.

Как пехота ни рвалась к деревне, однако войти в нее ей не удалось. Перед окраиной на пути цепи противник поставил огневую завесу, заставил красноармейцев вначале залечь, а затем и отступить. И новая попытка прорваться к танку не удалась. Оставалось одно: изменить направление отхода, прорваться в обход Старинки, по бездорожью…

А экипаж танка с генералом во главе продолжал сражаться. Яростно строчил пулемет, била пушка. Тогда немцы подтянули тяжелые орудия, выкатили их на прямую наводку. Но сталь башни выдержала удары, не поддалась и лобовая броня. Один снаряд угодил в гусеницу, разбил трак, танк потерял возможность двигаться, стал мишенью. На него обрушился град снарядов. Один угодил в борт, пробил броню и разорвался внутри.

Их всех вынесли из машины бездыханными. Один из погибших привлек внимание немцев: крупный мужчина со звездами на петлицах. Это был генерал Качалов. В тот же день жители деревни похоронили всех, не зная ни имен, ни фамилий.

Немногим тогда удалось вырваться из железного кольца окружения. Но из их числа нашелся один, который заявил, что командарм Качалов бросил всех и ушел.

— Как ушел? Куда?

— Известное дело, куда! Переметнулся к немцам! Сел в танк — и был таков.

Клевета в виде донесения легла на стол начальника Главного Политического управления Красной Армии Мехлиса. Опять генералы-изменники! Да сколько же их! Недавно расстреляли командующего фронтом Павлова и вместе с ним группу высших чинов, потом была еще большая группа осужденных генералов. Теперь вот Качалов…

Мехлис не стал расследовать обстоятельства: было не до того. Зато он поспешил доложить Сталину еще об одном «генерале-предателе», приверженце тухачевщины. Об его умении преподнести дела в нужном свете многие знали. Ведь не один год Лев Захарович проходил в помощниках у Сталина.

— Разрешите подготовить о случившемся приказ?

— Не надо. Я сам напишу, — сказал вождь. Не выпуская трубку из руки, Сталин степенно вышагивал по огромному кабинету.

— Некоторые большие начальники недостойно показали себя в бою, проявили малодушие и трусость, — диктовал он и подкрепил мысль фактом: — Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов проявил трусость и сдался в плен, а штаб и части вышли из окружения.

Потом он высказал упрек двум другим генералам, якобы проявившим в бою малодушие.

— Это позорные факты. Трусов и дезертиров надо уничтожать. — Пройдя по дорожке к двери, он продолжил: — Приказываю: срывающих во время боя знаки различия и сдающихся в плен считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших Родину. Расстреливать на месте таких дезертиров.

Он бросил взгляд на стоявшего у стола помощника, торопливо записывающего его слова в тетрадь.

— Второе: попавшим в окружение — сражаться до последней возможности, пробиваться к своим. А тех, кто предпочитает сдаться в плен, — уничтожать всеми средствами, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственных пособий и помощи.

Так был рожден известный приказ № 270 от 16 августа 1941 года, получивший в армейских кругах название приказа отчаяния. По этому приказу находившаяся в эвакуации на Урале семья генерала Качалова незаслуженно испила до дна горькую чашу. Сам же генерал осенью того же года был заочно осужден и приговорен к расстрелу с конфискацией имущества и лишению наград и званий. Судили мертвого.

Лишь в 1956 году ему было возвращено честное имя с посмертным его награждением орденом Отечественной войны I степени.

Так сложилась нелегкая судьба военачальника, имя которого связано еще с далекого времени гражданской войны с тихим Доном.

И еще одно событие напомнило об этом мужественном человеке. Спустя полтора года после его гибели, в феврале 1943 года, наступавшие от Волги войска освободили Ростов. Первыми в город ворвались дивизии 28-й армии. Той самой, которая в суровую пору сражалась на трудных рубежах под командованием генерала Качалова.

Память уносит в далекое прошлое. Пятьдесят лет прошло с той осени, когда у Ростова и в самом городе разгорелись ожесточенные бои. Горечь неудачи тогда сменилась радостью первой победы.

Суровое то было время, и нелегким были дни у Ростова. Передо мной письмо командующего 56-й Отдельной армией Федора Никитича Ремезова. Он писал: «Помните, что в танках противник нас превосходил почти абсолютно; в артиллерии многократно. Ведь не от радости мне пришлось изъять дивизион 76-мм зенитных пушек полка ПВО, оборонявшего переправы Ростов — Батайск. Этот дивизион был использован для ПТО. По указанию Верховного, специальным самолетом нам было доставлено 50 ПТР с 4 б/к, а это значит, что Ставка знала нашу бедность в средствах ПТО, а Ростов, который мы отстаивали, являлся не только важным пунктом в оперативном, но и в стратегическом отношении. Лишь бутылками с горючей смесью мы были обеспечены вдоволь. Наша авиация действовала безукоризненно, но превосходство в авиации было на стороне противника. О том, в каких условиях нам пришлось драться за Ростов в течение 34 суток, Ставка и Генеральный штаб хорошо знали…»

В ночь на 21 ноября состоялись переговоры по прямому проводу начальника Генерального штаба Красной Армии маршала Шапошникова с командованием 56-й армии: Ремезовым и членом Военного совета Мельниковым.

Шапошников спрашивал: «Минирован ли у вас Ба-тайский мост, начиная с моста через Дон и другие переправы к востоку от этих мостов? Проверьте, чтобы вовремя подорвать, если к тому вынудит крайняя обстановка…

Ремезов отвечал: «Все понятно. Будет исполнено. Все мосты заминированы, при надобности будут взорваны…»

Мостов через Дон (имелось в виду железнодорожных) было два. Они находились один от другого в полусотне метров. Первый — старый, подъемный, называемый ростовчанами «американским», второй — «литерный», который начали строить летом и до завершения которого оставалось немного работы.

Первый мост построили более полувека назад, в 1875 году, когда прокладывали на юг железную дорогу. Подъемную его ферму строили в Америке. По тем временам это было уникальное сооружение: шутка ли, средний пролет весом в сотни тонн поднимался, чтобы пропустить шедшие по реке суда.