Членами клуба были только мужчины, и, как заметил Майлз, их можно было грубо разделить на две группы. Одну группу составляли те, кто всерьез занимался спортом, а также пользовался парилками и массажными кабинетами. Эти люди приходили поодиночке, немногие, казалось, были знакомы друг с другом и, как решил Майлз, были из рабочих или мелких чиновников, посещавших “Две семерки”, просто чтобы поддержать форму. Он подозревал также, что первая группа создавала удобное официальное прикрытие для второй, как правило, не пользовавшейся спортивным оснащением клуба, за исключением — изредка — парилок.

Люди, принадлежавшие ко второй группе, сидели в основном в баре или в комнатах на третьем этаже. Они собирались, как правило, поздно вечером, когда члены клуба, приходившие позаниматься, появлялись там редко. Майлз понял, что именно эту вторую группу посетителей имел в виду Нолан Уэйнрайт, назвав “Две семерки” “бандитским притоном”.

Довольно скоро узнал Майлз и то, что комнаты на верхних этажах использовались для незаконной игры в карты и кости с большими ставками. По истечении недели некоторые из ночных завсегдатаев стали узнавать Майлза и воспринимали его спокойно: Джул Ларокка заверил их, что он — “парень нормальный, что надо”.

Вскоре, следуя своей тактике быть полезным, Майлз стал помогать, когда нужно, носить сандвичи и напитки на третий этаж. В первый раз один из громил, стоявших около игральных комнат, взял у него поднос и пошел с ним сам. Но на следующий вечер и во все последующие Майлзу уже разрешили входить в комнаты, где шла игра. Бегал Майлз вниз и за сигаретами для курящих игроков, да и для охранников тоже.

Он понимал, что начинает нравиться.

И объяснялось это прежде всего его готовностью услужить. А кроме того, к нему частично вернулась былая доброжелательность и веселость, несмотря на все опасности и проблемы, связанные с его пребыванием в клубе. И наконец, Джул Ларокка, который, казалось, ко всему имел какое-то отношение, стал покровителем Майлза, хотя временами и вызывал у Майлза ощущение, что играет в водевиле.

То, что Майлз Истин так хорошо разбирался в деньгах и их истории, казалось, бесконечно поражало Ларокку и его корешей. Больше всего они любили слушать рассказ о поддельных деньгах, которые печатали правительства, — эту сагу Майлз впервые поведал в тюрьме. В первые недели своей работы в клубе он повторял ее, подначиваемый Лароккой, по меньшей мере десяток раз. Это всегда вызывало кивки, а также замечания насчет “вонючих лицемеров” и “чертовых правительственных бандюг”.

Желая пополнить свой запас рассказов, Майлз отправился однажды в тот дом, где он жил до заключения, и забрал свои книги. Большая часть его немногочисленного имущества была давно продана в уплату за аренду, но швейцар сохранил книги и разрешил Майлзу их взять. Когда-то у Майлза была коллекция монет и бумажных денег, которую он продал из-за долгов. Он надеялся, что когда-нибудь снова сможет стать коллекционером, хотя это и казалось отдаленной перспективой.

Имея теперь возможность порыться в книгах, которые он хранил в своей комнатушке на четвертом этаже, Майлз рассказывал Ларокке и остальным о том, какие необычные бывают деньги. Самыми тяжелыми деньгами на свете, рассказывал он им, были аргонитовые каменные диски, которыми пользовались на острове Яп в Тихом океане вплоть до начала второй мировой войны. Диски по большей части были толщиною в фут, но была там и монета шириною в двенадцать футов, и для расчетов такие монеты несли на шесте.

— А как насчет сдачи? — спросил кто-то под всеобщий хохот, и Майлз заверил их, что сдачу давали каменными дисками меньшего размера.

— А вот самыми легкими деньгами, — сообщил он, — были редкие виды перьев на островах Новые Гебриды. На протяжении веков использовалась вместо денег и соль, в особенности в Эфиопии, а римляне платили солью рабочим, отсюда слово “жалованье”, произошедшее от “пожаловать солью”. А на Борнео еще в девятнадцатом веке, — рассказывал Майлз, — официально расплачивались скальпами.

Но в конце подобных бесед разговор неизбежно вновь переходил на изготовление поддельных денег.

Однажды после такой беседы огромный детина, водитель-телохранитель, слонявшийся по клубу, пока его босс играл в карты наверху, отвел Майлза в сторону.

— Эй, парень, ты много говоришь про подделки. Взгляни-ка на это. — И он достал чистую, хрустящую двадцатидолларовую купюру.

Майлз взял банкноту и стал ее изучать. Это было для него не впервой. Когда он работал в “Ферст меркантайл Америкен”, ему обычно приносили подозрительные банкноты, поскольку он понимал в этом деле.

Здоровяк усмехнулся:

— Неплохо, а?

— Если это подделка, — сказал Майлз, — такой удачной я еще не видел.

— Хочешь купить несколько штук? — Телохранитель достал из внутреннего кармана еще девять двадцатидолларовых бумажек. — Дай мне сорок долларов настоящими, парень, и две сотни твои.

По такому курсу, Майлз знал, шли первоклассные подделки. Он заметил, что другие банкноты были такого же хорошего качества, как и первые.

Он уже готов был отказаться, но замялся. Сам он не собирался пользоваться фальшивыми деньгами, однако их ведь можно переслать Уэйнрайту.

— Подожди-ка! — сказал он громиле и поднялся к себе в комнату, где у него было припрятано немногим больше сорока долларов. Что-то осталось от пятидесяти долларов, которые ему дал Уэйнрайт; остальное он получил в виде чаевых в комнатах для игры. Он взял деньги, в основном купюрами мелкого достоинства, и обменял их внизу на поддельные двести. А вечером спрятал фальшивые деньги у себя в комнате.

На другой день Джул Ларокка с ухмылкой сказал ему:

— Я слышал, ты удачное дельце провернул. Майлз сидел за своим бухгалтерским столом в кабинете на третьем этаже.

— Небольшое, — признался он. Ларокка ближе придвинулся к нему своим толстым животом и понизил голос:

— Хочешь еще кое во что включиться?

Майлз с опаской произнес:

— Смотря во что.

— Скажем, махнуть в Луисвилл. Перевезти немного того, что ты вчера приобрел.

У Майлза заныло под ложечкой: он знал, что, если согласится и его поймают, он не только окажется снова в тюрьме, но сядет на гораздо более долгий срок. И вместе с тем если он не будет рисковать, то как он сможет что-то узнать и добиться доверия остальных, кто здесь орудует?

— Надо всего лишь проехать на машине отсюда — туда. Тебе заплатят две “кати”.

— А что, если меня остановят? Я же на поруках, и у меня нет водительского удостоверения.

— Удостоверение не проблема, если у тебя есть фотография в фас — голова и плечи.

— Нет, но я Могу сняться.

— И сделай это побыстрее.

Во время обеденного перерыва Майлз отправился на автобусную станцию и сфотографировался в автомате. Фотографию он отдал Ларокке в тот же день.

Через два дня — опять-таки когда Майлз работал, — на бухгалтерскую книгу перед ним чья-то рука тихо положила полоску бумаги. Майлз с удивлением увидел, что это водительское удостоверение штата с его фотографией.

Он обернулся — за его спиной стоял Ларокка и ухмылялся.

— Сварганено лучше, чем в бюро по выдаче удостоверений, а?

— Ты хочешь сказать, что это подделка? — недоверчиво спросил Майлз.

— А ты видишь разницу?

— Нет, не вижу. — Он вгляделся в удостоверение: оно выглядело вполне настоящим. — Как ты его раздобыл?

— Не важно.

— Нет, — сказал Майлз, — мне правда интересно. Ты же знаешь, как меня такие вещи интересуют.

Ларокка помрачнел; в его глазах впервые отразилось подозрение.

— А зачем тебе это знать?

— Просто из интереса. Как я тебе и сказал. — Майлз надеялся, что овладевшая им нервозность незаметна.

— Некоторые вопросы задавать не стоит. Парень начинает чересчур расспрашивать, люди задумываются. Ему может достаться. Сильно достаться.

Майлз молчал; Ларокка наблюдал за ним. Затем, похоже, подозрение рассосалось.

— Завтра вечером, — сообщил Джул Ларокка, — тебе скажут, что делать и когда.