И за это я была бабуле благодарна.

Что бы ни испытывал ко мне дядюшка Мортимер, сомневаюсь, что это было любовью.

"…я сделала все, чтобы воспитать тебя достойным образом. Увы, время мое уходит, а сделано ещё слишком мало. И надеюсь лишь, что письмо, полученное накануне, лишь чья-то дурная шутка. А если нет… я спускалась в храм.Я говорила с Нею.Я напомнила о договоре и крови. А потому… я оставлю распоряжения о своей смерти, а ты, дорогая, надеюсь, не додумаешься повторить их. Впрочем, зная тебя, я верю, что ты вовсе не будешь думать о смерти, а потому все ритуалы будут исполнены надлежащим образом. Если мои предположения верны и ты, оставив этот мир, вернешься, значит, древний Договор еще сохранил свою силу, как и проклятый дар твоего рода.С тем завершаю это послание. И надеюсь лишь, что приближение смерти позволит мне отрешиться и от иных клятв. Как-то слишком уж много собралось их на моей душе. И до чего же они тяжелы. Если бы знала ты, сколь давит вынужденное молчание.

В моем прошлом, да и не только в моем, есть страницы, которые заставляют по–настоящему бояться будущего, ибо душа моя отнюдь не так чиста, а Ее суд не приемлет допущений. И оглядываясь, я понимаю, что наша семья причинила немало зла. Честолюбие моего дорогого супруга, заразившее и нашего сына, его мечты, его надежды, обернувшиеся пролитой кровью. Их упрямство, не способность отступить, когда даже Она в своем терпении велела остановиться. Их вера и моя собственная слабость, неумение отказать мужу. Я любила своего Грегора. Я продолжаю его любить и сейчас, пожалуй, лучше чем когда бы то ни было, осознаю, что, повторись история вновь, я бы поступила точно так же, как и тогда.

Запомни, деточка, любовь меняет нас.Твоей матери любовь придала сил. И лишь Она знает, чем закончилась бы их с отцом история, не случись того взрыва. Меня же любовь сделала слабой, зависимой от Грегора, но вместе с тем счастливой. И я хотела бы сказать, что не жалею ни о чем. Но это не правда.

Клятва ещё держит.Та самая, последняя,и это к лучшему. Все же хотелось бы оставить в памяти твоей светлый образ семьи. И я уповаю, что ты никогда не найдешь это письмо.Я так надеюсь ошибиться, моя дорогая.Я так боюсь оказаться права."

И ни слова о любви.Впрочем, ведьма, что с нее взять… могла бы предупредить, мол, дорогая,ты, вполне вероятно, имеешь все шансы отправиться следом за родителями, но мне известна некая тайна, которая позволит совершиться чуду… и так далее.Нет же, развели секретов.

Я перевернула последний лист и осмотрелась. Письмо… письмо, это, конечно, хорошо. Куда лучше с ним, чем без него, во всяком случае, я теперь знаю, что оба моих дядюшки, теоретически, с преогромным удовольствием поучаствовали бы в диверсии… но мало.Как же мало.О тетках она ни слова не написала.И этот намек на иные клятвы… ненавижу намеки, как и игру в прятки, причем с самого детства. А здесь со мной явно играют. Ради одного-единственного письма всю комнату переделывать? Уж проще в сентиментальный порыв поверить.

Нет.Я приду сюда позже. Одна.И по взгляду Диттера, который задержался на столе, я поняла, что приду не только я.Пускай.

Старуха Биттершнильц обитала на краю города, в прекрасном особняке, построенном не так давно, что бы он успел обзавестись дурной репутацией. А в нашем городке это само по себе достопримечательность.Была вдова, пережившая, поговаривают, троих мужей, просто неприлично богата и разумно прижимиста, что наполняло сердца дальних родственников – собственных детей у Биттершнильц не было – печалью и надеждой. Впрочем, поговаривали, что здоровьем она отличалась отменнейшим, а потому всем родственникам следовало запастись терпением.

Что добавить?Дурной норов? Восхитительную злопамятность и ясный ум, вкупе с немалой изобретательностью? Друзей у старухи не было. С редкими приятельницами, дамами своего круга и состояния – а в нашем городке подобных было, к удивлению, немало – она встречалась на еженедельных заседаниях Книжного клуба и еще, пожалуй, в Благотворительном комитете, где числилась пpедседателем.

…бабушкино место и бабушкины розы. Я и сейчас узнаю этот сорт с темно-багряными, в черноту, лепестками. Летом здесь, должно быть, красиво. А сейчас… от роз остались колючие стебли, лысые деревья стояли, растопырив ветви. Небо было сизым, грязным, а лужайка медленно превращалась в болото, где то тут,то там проглядывали островки зелени, столь неестественно яркой в сумрачный этот период, что одно это казалось противоестественным.Журчал фонтан, нагоняя тоску.Сияли белизной мраморные статуи. Стены, слегка прихваченные плющом, были ровны, высоки и надежны с виду… сплошная благодать, плюнуть некуда.

Я остановила экипаж у парадного входа и поморщилась. Все же сегодняшнее солнце было слишком уж ярким… почти невыносимо.Диттер, выбравшись из экипажа – дверцу открывать не стал, позер этакий – подал мне руку.Рядом, словно из-под земли, возник лакей самого благообразного вида… но ключи я ему не отдала. Нет, прислуга - это хорошо, но машину я за месяц до смерти выписала,и не хотелось бы, что бы ее ненароком поцарапали. Да и вообще не люблю чужих рук, которые тянутся к моей собственности, пусть и с благими намeрениями.Тяжелое наследие предков, не иначе.В общем, оглядевшись, я решила, что места здесь хватает, а гости к старухе наведываются не так, чтобы часто, поэтому…Пусть себе стоит.

Нас встречал давешний унылый блондин, ныне облачившийся в полосатую визитку вполне приличного кроя. Окинув нас насмешливым взглядом, он произнес:

- Бабушка изволит отдыхать…

- Мы подождем.

Блондинчик сделал попытку заступить мне дорогу, но я, к счастью, не настолько хорошо воспитана, что бы это подействовало. Легкий тычок зонтом в ребра, и он отступает…А перед бледным носом появляется серебряная бляха.

- Инквизиция, - Диттер потеснил меня. - Значит, ваша бабушка плохо себя чувствует?

- Она… - блондинчик слегка побледнел, а на щеках проступили бледные пятна. – Понимаете, все-таки возраст… в последнее время она стала странно себя вести… и мы опасаемся, что…

- С кем ты там говоришь, болван? - резкий голос вдовы донесся из приоткрытого окна. - Они все-таки приехали? Отлично… вели подавать чай. И коньяк пусть принесут… и не надо мне говорить о моем здоровье. Я еще всех вас переживу.

От этакой перспективы, как по мне вполне реальной, блондинчик побледнел ещё сильнее.

- Понимаете, - он посторонился и даже любезно предложил мне руку, а я воспользовалась.

Надо же, как сердечко стучит.Ах, как мы волнуемся… прелесть до чего волнуемся… и чем это беспокойство вызвано? Печальной перспективой провести десяток-другой лет, угождая склочной старухе? Или чем-то иным?

- Я не знаю, что она вам наговорила, но… поймите, я не желаю ей зла. Я просто беспокоюсь. Возможно, нам стоит обратиться к целителям, но бабушка на дух их не переносит.

Диттер, наплевав на правила, шагал слева, и меня подмывало взять под руку и его…сердечко моего провожатого дернулось.А сквозь резковатую вонь одеколона пробился запах пота.

- Она начала путать вещи… утверждать, будто кто-то меняет ее обувь… у моей бабушки две комнаты забиты обувью. Камеристка дважды проводила перепись. Все на месте, даже бальные туфельки, которые ей шили на первый выход…

В холле царила удивительная прохлада.А в остальном… светло и свободно. Обыкновенно. Ковры. Картины. Тоска смертная… и старухина компаньонка, смиренно ждущая у подножия лестницы.Серое платьице, длиной до середины голени. Серые чулки крупной вязки. Воротничок белый, кружевной и на вид колючий до невозможности. Два ряда мелких пуговиц на лифе этакой границей добродетели. И единственным украшением – брошь-камея под горлом.

- Как она? – шепотом поинтересовался блондинчик.

- Плохо, - вздохнула девица и представилась. – Мари. Я при фрау Биттершнильц уже семь лет… она взяла меня из приюта.

Благодетельница.И главное, восторг в глазах у Мари почти искренний. Врать у женщин получается намного лучше.