Исходя из подобной концепции, становится понятной «охранительная» стратегия тех же китайцев — отгородиться от всего мира стеной и считать себя пупом земли. Импульсивная агрессивность европейцев также, скорее всего, получила поддержку на уровне отбора и генетического дрейфа.[44]

Если подобная теория верна и с генами «не поспоришь», то для того чтобы раскочегарить наследственность японцев, сделав ее восприимчивой ко всему новому, необычному, нужны столетия войн, краж достижений, обмена вирусами… Европа шла к своим колумбам начиная с эпохи варварства и крушения Рима. Полторы тысячи лет неустанного движения вперед, несколько эпидемий черной чумы, сотни опустошительных войн, малый ледниковый период[45] понадобились европейцам, чтобы получить к пятнадцатому веку тот особый «прогрессивный» генотип, с которым сейчас толпы немытых испанцев, португальцев, французов и англичан штурмуют свои будущие колонии во всех точках земли.

Что же мы имеем в сухом остатке? Эпоха Сэнгоку Дзидай, или период Воюющих провинций, — это серьезная заявка на генетический дрейф в нужную сторону. Моя задача — поддерживать все то бурление в обществе, что я застал в одна тысяча пятьсот тридцать восьмом году, подкидывать под этот котел дровишек, способствуя культурной, научной да и военной экспансии. Но одновременно не стоит заблуждаться и о своей роли в истории Японии. Если среда — климат, соседи, болезни, стихийные бедствия — будет благоприятствовать начавшемуся движению, то моя задача упрощается. Если же условия жизни на островах стабилизируются, то общество впадет в кому (как это, собственно, и случилось в эпоху сёгуната Токугавы), с каким бы шаманским бубном я ни прыгал вокруг.

Какие еще выводы я для себя сделал? Мне нужны творцы! Естественный отбор дополним искусственным. Требуется механизм поиска невротиков, людей с высокой тревожностью, импульсивностью. Именно они являются питательным бульоном для прогресса. И не нужно ограничиваться наукой. Открываем художественные академии, раздаем направо и налево заказы на «нетленку». Росписи соборов, скульптуры, архитектурные изыски замков — годится все. В той же Европе Ренессанс начался с чего? С новых методов литья пушек? С каравелл? Нет. С живописи. Джотто, Рафаэль, Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонарроти. Последний, кстати, еще жив и ему вполне можно сделать заказ на картины, которыми украсить дворец в Киото.

Дальше к художникам подтягиваются музыканты — Бах, Вивальди… Если для живописи требуется всего лишь открытие масляных красок, то прогресс в музыке более значителен. Скрипки Вивальди и Амати, клавесины и органы… Почему бы не дополнить все эти унылые ритуалы синто с колокольчиками, барабанами и флейтами органной музыкой? Это ж какой эффект, воздействие на паству! Ну и, наконец, литература. Выделить средства на поддержку писателей и драматургов. Театр в Японии уже есть, обогатим репертуар японскими «Укрощением строптивой», «Ромео и Джульеттой». Джульетта (например, Ацуми) — дочь даймё, Ромео (а пусть будет Кавасаки) — самурай из вражеского клана. Подростки полюбили друг друга и пытаются сохранить свою любовь в среде ненависти и злобы межклановой войны. И двойное самоубийство в финале — по-японски синдзю — очевидно, понравится местной публике. Решено! Поджигаю встречный пал. Пожара из Европы уже не остановить. Полыхает Южная Америка, Карибские острова, Восточная Африка. Так пустим же навстречу азиатское пламя культурной и военной экспансии.

— Господин, еще раз умоляю разрешить мне поехать вместе с вами в Киото! — Тотоми прижала голову к татами и застыла в таком положении.

— Я сказал: нет! — Пиала с зеленым чаем хрустнула в моей руке, и я в раздражении отбросил осколки прочь.

Вокруг меня сразу засуетились служанки, включая Саюки. Именно в таком статусе жена решила ввести в наш дом куноити, женщину-ниндзя. Дескать, «пока вы были в Тибе, я наняла личную горничную из Эдо, у нее очень хорошие рекомендации, прислуживала в лучшем чайном домике города…». Сделал вид, что поверил, хотя ни на секунду не забыл разговора в изголовье моей кровати. Да и все эти фокусы с искусством чтения по лицам — нинсо — тоже хорошо отложились в моей памяти. Ах, как я хотел взять Саюки за горло и вытряхнуть из нее все секреты синоби! Пригрел, понимаешь, змею на груди. С другой стороны, эта чертовски привлекательная ведьмочка может вполне быть полезна. Шпион, про которого ты знаешь, что он — агент влияния в твоем окружении, уже немало.

Хорошо бы посоветоваться насчет нее с главой моих спецслужб Цугарой Гэмбаном, но тот уехал выстраивать сеть доглядов в завоеванных территориях. Скоро в бывших землях Сатакэ, Асины, Датэ и Яманоути появятся отделения Приказа тайных дел, который я учредил в прошлом месяце. В каждом крупном городе, провинции должен быть организован филиал Приказа со штатом не менее десяти человек, собственной голубятней, тюрьмой и силовыми группами. Мы с Цугарой решили начать с периферии и постепенно двигаться к центральным землям, покрывая всю Японию сетью учреждений, занимающихся обеспечением безопасности государства и высших чиновников.

В общем, с Саюки я решил обождать, а вот Тотоми ждать не хотела:

— Ёшихиро-сама! Если вы погибнете в Киото, я останусь навечно опозоренной и буду вынуждена покончить с собой.

— Я приказываю сейчас же прекратить эти разговоры! — Мой голос сорвался на крик. Все окружающие — служанки, самураи охраны — низко поклонились, скрывая замешательство от перепалки главы клана и его жены. Ах, как гадостно на душе!

Теперь я точно могу сказать дату, когда в моей жизни началась черная полоса. Двенадцатого июня одна тысяча пятьсот тридцать девятого года. Или по японскому календарю — каё-би минадзуки[46] седьмого года Тэнмона. Через четыреста пятьдесят три года Съездом народных депутатов РСФСР будет принята Декларация о государственном суверенитете России, и с этой даты начнется отсчет новейшей истории моей страны. Или уже не начнется? Мне сейчас фиолетово.

Вот одиннадцатого числа я возвращаюсь из Тибы в Токио, который жители все еще по-прежнему называют Эдо. Фанфары, красная дорожка, ах, пардон: барабаны, шеренги самураев. Торжественный прием в честь победы над пиратами, изысканные блюда, разодетые вассалы, чьих имен я даже вспомнить не могу. Пир во время чумы. В ходе ужина замечаю, что жена совсем не пьет саке, грустна и задумчива. Отзываю в сторону и пытаюсь расспросить. Тотоми бледнеет, отнекивается, но после нажима признается, что у нее задержка и по утрам сильно тошнит. Первый удар. Мотаю головой, откидываюсь к канатам. Времени переводить дух мне не дают — и вот следующий удар: видите ли, Тотоми взбрело ехать со мной в чумной Киото. Вообразила себя матерью Терезой. Умом понимаю, что это все беременность, гормоны, но эмоционально семейная жизнь дает серьезную трещину. Жена после прямого запрета ехать в столицу — прямо олицетворение малого ледникового периода. Лучше пережить десять скандалов с битьем посуды (что, разумеется, вовсе не в обычаях японцев), чем лицезреть эту холодную отстраненность и слезы по ночам.

Тем временем вести из Киото приходят самые мрачные. Эпидемия набирает силу, обезумевшие от страха люди пытаются прорвать санитарные кордоны. То тут, то там вспыхивают схватки правительственных войск с ронинами, отрядами самураев, сопровождающих бегущих аристократов. Среди японцев распространяются слухи о том, что чуму привезли на острова белокожие варвары. Возобновились прошлогодние погромы и убийства иностранцев. Цены на рис резко взлетели вверх, в столице начался голод, потому что никто из торговцев не хочет вести припасы в зараженный город. Надо срочно спасать императорскую семью. Да и простому народу требуется помощь. Около двухсот самураев учатся оказывать первую помощь больным. Они знают, что смертники (я не стал скрывать от дворян эту информацию), но ни один не отказался ехать со мной в Киото.