До настоящего момента я не интересовалась тем, кто обнаружил аварию и сообщил об этом. Я думала, что это был кто-то, проезжавший мимо.

Пьер говорил мне, что отвез Жаклин в больницу из-за начавшегося у нее аллергического приступа, a Сабина и я следовали за ними на некотором расстоянии.

Я поинтересовалась у главного врача, был ли Пьер в тот день на дежурстве, но, как выяснилось, нет… Если никто не звонил ему из спасательных служб, и он ехал впереди на приличном расстоянии, как тогда он заметил аварию? Как мог оказать мне первую помощь?

— Вы знаете Жаклин Бальтус или скорее, она известна как Жаклин Никель? – спросила я.

— О, да, дама уже была моей пациенткой, — сказал главный врач, и что-то в его лице подсказало мне, что он не особенно дорожил встречей с ней.

— Я знаю, что вы обязаны не разглашать, но… Мне известно, что у Жаклин аллергия на орехи. Ночью, когда я пострадала от несчастного случая, Жаклин тоже была доставлена к вам?

— Нет, я бы знал об этом, — ответил он, потом недолго что-то напечатал на своем ноутбуке и подтвердил мне следующее: — В ту ночь в наше заведение она точно не обращалась.

После прошедшей ночи мое недоверие к своим бывшим друзьям было неясным, из-за раздутого предупреждения Эдит, покушения на жизнь Жаклин и некоторых небольших несоответствий. То, что Пьер врал мне о том, что касалось ночи аварии, больше не было маленькой неувязочкой и ранило меня глубже, чем неожиданная и открытая неприязнь Маргрете. Я в один момент осталась без друзей. Хуже того, я чувствовала угрозу от тех людей, с которыми еще вчера ела и пила, танцевала, веселилась и даже спала под одной крышей. Мой мир рухнул, который и без того в течение нескольких недель существовал из одного лишь маленького Кальтенхусена и горстки его жителей.

В принципе, я знала теперь не намного больше, чем до посещения больницы. Ни о событиях в ночь аварии, ни о часах перед этим, я не узнала больше того, что уже и так знала. Разумеется, теперь я знала, что могла полагаться только на саму себя и свои собственные ответы. Это, в свою очередь заставляло меня не сдаваться. Я больше не буду довольствоваться половинчатыми объяснениями.

Несколькими неделями раньше я попросила Пьера, чтобы он узнал для меня, в какое заведение был помещен отец Юлиана. То, что он до сих пор не дал мне никакой информации и, наверное, надеялся, что я забыла об этом, подходило под общую картину. Не долго думая, я сделала короткий звонок Фриде Шойненвирт, оператору бензоколонки и давнего друга семьи Моргенрот и сразу получила желаемый адрес.

Учреждение «Причал» находилось всего в нескольких кварталах от клиники и я сразу поехала туда. Когда у стойки регистрации я поинтересовалась, могу ли навестить Ханса Моргенрота, администратор протянула мне руку.

— Вы родственница?

— Нет, скорее, хорошая знакомая.

— Тем не менее, мои искренние соболезнования.

Ханс Моргенрот заснул и не проснулся примерно час назад, вскоре после того как полиция сообщила ему о смерти сына. По сведениям его санитара Торбена Шлейхера, чиновники не были уверены в том, понял ли он их вообще. Очевидно, он хорошо все понял. Его смерть уничтожила одну из без того немногих возможностей, которые у меня еще оставались, чтобы узнать о произошедшем четыре месяца назад. И о произошедшем двадцать три года назад. С другой стороны, я была рада, что смерть Ханса Моргенрота была мягкой и быстрой после того, как он узнал о печальной судьбе своего сына. Должен ли он был еще дальше томиться жизнью, которая больше ничего ему не предлагала?

Торбен Шлейхер странно нервировал меня. Мы обменялись только несколькими предложениями и, когда я хотела с ним попрощаться, он сказал:

— Могу я поговорить с Вами наедине? За чашкой кофе?

— Конечно. О чем пойдет речь?

— О вашей сестре.

Торбен Шлейхер и я сели на берегу канала в ресторане, недалеко от «Причала», который к полудню хорошо посещался. Я по-прежнему ощущала тошноту, поэтому заказала чай из лекарственных трав, а Торбен капучино. Молодой человек выглядел подавленным, будто понес личную потерю.

— Вы давно знали господина Моргенрота? – спросила я.

— Четыре года. Я был ответственен за него с того дня, как начал здесь работать, ― он ненадолго остановился. – Ответственный, это звучит так… отстраненно. Я любил Ханса больше, чем двух своих дедушек.

— Это заметно. Как долго он был в приюте?

— Почти десять лет.

— Красивый дом, светлый и чистый. Что-то в этом роде в Германии называют «Ухоженным», я полагаю.

Я попыталась улыбнуться, чтобы немного развеселить Торбена, но он на это не отреагировал. На самом деле, в тот момент я думала только о том, о чем он хотел со мной поговорить. Слишком много произошло за последние двадцать четыре часа с тех пор, как я поехала с Пьером на открытие выставки. Из-за обилия больших вопросов уже не оставалось места для маленьких.

Пока официант подавал на стол напитки, мы молчали. Торбен играл ложкой в молочной пене. Потом он неожиданно поднял на меня свой взгляд.

— Я виноват, — сказал он.

— Виноват? В чем?

— Во всем.

Я ждала более подробного объяснения, но так и не дождавшись, спросила:

— Во всем? Даже в плохих отметках PISA¹⁸, недостатке квалифицированных рабочих и землетрясении в Японии?

— В том, что все это произошло таким образом. Если бы я не был настолько глуп, ваша сестра еще была бы жива, и вам не пришлось бы так страдать столько месяцев.

Он настолько энергично отодвинул от себя чашку с капучино, что содержимое пролилось под тарелку. Я решила оставить свои ироничные замечания при себе и дала Торбину время, в котором он нуждался.

Через полминуты он начал снова. Немного волнительным, совершенно несчастным голосом он объяснил мне, что уловкой заманил Сабину на Пёль, где она сначала встретила Ханса Моргенрота, а затем начала расследовать исчезновение Юлиана.

— Я знаю, что Вы сейчас скажете: что это еще далеко не повод чувствовать себя виноватым, и что ваша сестра по доброй воле решила расследовать дело.

— Так и есть. Если я правильно вас поняла, то вы полагаете, что авария и расследование Сабины связаны.

— Да.

— Как вы пришли к такому выводу? Вы видели мою сестру еще раз после первой встречи?

— Нет. В этом-то все и дело! – взволнованно воскликнул он. – Она говорила мне, чтобы я не впутывался в это дело. Но я этого не сделал. Я позвонил Вам.

— Мне?

Он проделал большую работу по поиску информации, потратил пятьдесят евро на телефонную связь и нашел через испаноязычную подругу номер телефона Карлоса.

— Ваш бывший муж после некоторых колебаний дал мне ваш номер телефона. А утром…

— Это были вы? ― совершенно пораженная, вскрикнула я.

Он посмотрел в карамелизованную пену своего капучино.

— Вы находились где-то на открытом воздухе, я слышал ветер.

— В Нормандии, возле Этрета.

— Я вкратце объяснил Вам, кто я и что звоню от Ханса Моргенрота. Что он хотел бы Вас видеть. Что речь идет о его исчезнувшем сыне. И то, что я уже задействовал вашу сестру. Честно говоря, речь шла не только о том, чтобы сделать Хансу одолжение и свести вас вместе, но и сделать что-то хорошее вашей сестре. Она намекнула мне, что вы двое уже давно не общались...

— Что я ответила?

— Собственно немного. Вы поблагодарили, потом говорили что-то о заказе, о том, что у вас нет времени, и ничего не можете обещать. После разговора я был немного разочарован. A потом, один или два дня спустя, я прочитал в газете об аварии и о смерти вашей сестры… И о Вас. Это определенно не случайность, что вы пострадали в результате несчастного случая вскоре после вашего приезда. Это дурно пахнет. Должно быть, Вы с сестрой что-то выяснили.

Торбен развивал свою теорию, которая была вдохновлена тысячами фильмов, тысячами погонь, которые всегда заканчивались авариями. Мне снова вспомнилась картина, которая несколько дней назад предстала перед моим мысленным взором: две фары при взгляде через заднее стекло. Может, нас с Сабиной кто-то преследовал и оттеснил с проезжей части? Полиция не нашла никаких указаний на вину третьих лиц.