– Слушаюсь, сэр, – сказал Грин, – понимаю. У меня все, сэр.

Он повесил трубку и повернулся к капралу, который сидел за импровизированным столом.

– Знаете, что сказал майор? – удрученно спросил он. – Он сказал, что если нас атакуют, я должен немедленно поставить его в известность. Юморист! Мы теперь новый род войск – подразделение оповещения! Он устало повернулся к Ною и Майклу. – Да, слушаю вас?

Ной ничего не сказал. Грин пристально посмотрел на него, затем с усталой улыбкой протянул ему руку.

– Аккерман, – сказал он, пожимая руку Ноя. – Я думал, вы уже стали штатским человеком.

– Нет, сэр, – ответил Ной, – я не штатский. Вы, наверное, помните Уайтэкра?

Грин перевел взгляд на Майкла.

– Конечно, помню, – сказал он почти женским, высоким, приятным голосом. – По Флориде. Чем вы провинились, что вас вернули в третью роту? – Он пожал руку и Майклу.

– Нас не вернули, сэр, – вмешался Ной. – Мы дезертировали из лагеря пополнений.

– Прекрасно, – сказал Грин, улыбаясь. – Можете больше не беспокоиться. Вы очень хорошо поступили. Молодцы! Я оформлю вас в два счета. Не стану допытываться, что вас заставило стремиться в эту несчастную роту. Теперь, ребята, вы мое подкрепление на эту неделю… – Видно было, что он тронут и обрадован. Он тепло, почти по-матерински гладил руку Ноя.

– Сэр, – спросил Ной, – Джонни Бернекер здесь? – Ной старался говорить ровным безразличным голосом, но все же не сумел скрыть волнения.

Грин отвернулся, а капрал медленно забарабанил пальцами по столу. Сейчас произойдет нечто ужасное, понял Майкл.

– Я как-то забыл, – спокойно сказал Грин, – что вы дружили с Бернекером.

– Да, сэр.

– Его произвели в сержанты, в штаб-сержанты, и назначили командиром взвода. Это было в сентябре. Он прекрасный солдат, этот Джонни Бернекер.

– Да, сэр.

– Вчера вечером его ранили. Ной. Шальной снаряд. Единственный раненый в роте за последние пять дней.

– Он умер, сэр? – спросил Ной.

– Нет.

Майкл видел, как руки Ноя, сжатые в кулаки, медленно разжались.

– Нет, – повторил Грин, – он не умер. Мы отправили его в тыл сразу же, как только это случилось.

– Сэр, – страстно сказал Ной, – могу ли я попросить вас об одолжении, о большом одолжении?

– Что за одолжение?

– Не можете ли вы дать мне пропуск для проезда в тыл? Я попытаюсь поговорить с ним.

– Но его могли уже перевезти в полевой госпиталь, – мягко сказал Грин.

– Я должен видеть его, капитан, – быстро заговорил Ной. – Это очень важно. Вы не знаете, как это важно. До полевого госпиталя только пятнадцать миль. Мы видели его. Мы проезжали мимо. Это займет не больше пары часов. Я не стану торчать там долго. Честное слово, не стану. Я сразу же вернусь назад. К вечеру я буду здесь. Я хочу только поговорить с ним минут пятнадцать. Для него это будет значить очень много, капитан…

– Хорошо, – сказал Грин. Он сел за стол и что-то написал на листе бумаги. – Вот вам пропуск. Найдите Беренсона и скажите ему, что я приказал отвезти вас в госпиталь.

– Спасибо, – сказал Ной. Его голос был еле слышен в пустой комнате. – Спасибо, капитан.

– Никуда не заезжайте, – сказал Грин, глядя на висевшую на стене покрытую целлофаном карту, исчерченную цветными карандашами. – Машина понадобится вечером.

– Только туда и обратно, – сказал Ной. – Я обещаю. – Он направился было к двери, но остановился. – Капитан…

– Да?

– Он ранен тяжело?

– Очень тяжело, Ной, – вздохнул Грин. – Очень, очень тяжело.

Через минуту Майкл услышал, как джип сначала заурчал, а затем рванулся вперед и помчался по грязной дороге, пыхтя, как моторная лодка.

– Уайтэкр, – сказал Грин, – можете оставаться здесь, пока он возвратится.

– Спасибо, сэр.

Грин пристально посмотрел на него.

– Ну, что за солдат из вас вышел, Уайтэкр? – спросил он.

– Никудышный, сэр, – немного подумав, ответил Майкл.

Грин слегка улыбнулся. В эту минуту он, как никогда, был похож на продавца, склонившегося над прилавком после утомительного, предпраздничного рабочего дня.

– Буду иметь в виду, – сказал Грин. Он закурил, подошел к двери и открыл ее. Его силуэт вырисовывался на фоне серого, бесцветного осеннего пейзажа. Издалека через открытую дверь доносилось слабое урчание мотора.

– Эх, – сказал Грин, – не надо было его пускать. Совсем незачем солдату смотреть, как умирают его друзья.

Он закрыл дверь, вернулся на прежнее место и сел на стул. Зазвенел телефон, и он лениво поднял трубку. Майкл услышал резкий голос командира батальона.

– Нет, сэр, – отвечал Грин таким голосом, словно он вот-вот заснет. – На моем участке не было ружейно-пулеметного огня с семи часов. Я буду докладывать. – Он повесил трубку и сидел не шевелясь, наблюдая, как кольца дыма от сигареты расплываются на фоне висящей на стене карты.

Ной вернулся поздно ночью. День прошел спокойно, даже не высылали патрулей. Порой над головой проносились снаряды, но это, казалось, не имело отношения к солдатам третьей роты, которые время от времени приходили на командный пункт для доклада капитану Грину. Майкл весь день продремал в углу, думая об этой новой для него, вялой, спокойной войне, так резко отличающейся от непрерывных боев в Нормандии и стремительного преследования противника после прорыва. «Жизнь здесь течет медленно, под аккомпанемент совсем иной музыки, – размышлял он, засыпая. – Главные проблемы – это тепло, чистота и сытость». Основную заботу капитана Грина в этот день составляло растущее число случаев заболевания окопной стопой[103] в его подразделении.

Майкл с удивлением вспоминал необычайную суету, которую он видел на пути к фронту: непрерывное Движение людей и машин, тысячи солдат, занятые по горло офицеры, джипы, грузовики, поезда, деловито снующие по дорогам только для того, чтобы обеспечивать кучку несчастных, полусонных, медлительных солдат, надежно окопавшихся на забытой полоске фронта. «Повсюду в армии, – подумал Майкл, вспомнив, как Грин требовал сорок человек пополнения, – на каждой должности сидит по два-три человека; на складах, в канцеляриях, в службе организации отдыха и развлечений, в госпиталях, в обозах. Только здесь, в непосредственной близости от противника, не хватает людей. Только здесь в тоскливую осеннюю погоду в сырых узких траншеях кажется, будто эта армия принадлежит обескровленной, истощенной обнищавшей стране. Одна треть населения, смутно припомнились ему слова, сказанные когда-то давно президентом, живет в отвратительных условиях и плохо питается. Армия, сидящая в окопах, по какому-то непонятному капризу системы распределения, стала, видимо, представлять собой именно эту злосчастную треть Америки…»

Майкл слышал, как в темноте подъехал джип. Окна были завешены одеялами для светомаскировки. На дверях тоже висело одеяло. Дверь широко раскрылась, и в комнату медленно вошел Ной в сопровождении Беренсона. В свете электрического фонарика заколебалось одеяло, и в комнату ворвался сырой ночной воздух.

Ной закрыл за собой дверь и устало прислонился к стене. Грин посмотрел на него.

– Ну что? – ласково спросил он. – Вы видели его, Ной?

– Да, видел, – ответил Ной упавшим хриплым голосом.

– Где вы его нашли?

– В полевом госпитале.

– Собираются ли эвакуировать его в тыл?

– Нет, сэр. Его будут эвакуировать дальше.

Беренсон протопал в угол комнаты и достал из вещевого мешка сухой паек. Он с шумом разорвал картон, а затем бумагу и, громко хрустя, принялся грызть жесткие галеты.

– Он еще жив? – тихо и неуверенно проговорил Грин.

– Да, сэр, еще жив.

Грин вздохнул, видя, что Ной не расположен к дальнейшему разговору.

– Ну ничего. Не надо так переживать, – сказал он. – Завтра утром я пошлю вас и Уайтэкра во второй взвод. Постарайтесь хороню отдохнуть за ночь.