– Спасибо, сэр. Спасибо за машину.

– Ладно. – Грин склонился над донесением, которое он отложил в сторону при появлении Ноя.

Ной растерянно посмотрел вокруг, потом направился к двери и вышел на улицу. Майкл встал. Ной ни разу даже не взглянул на него после возвращения. Майкл вышел вслед за Ноем в сырую мглу ночи. Он скорее чувствовал, чем видел Ноя, прислонившегося к стене дома; его одежда слегка шелестела под порывами ветра.

– Ной…

– Дар – Ровный, бесстрастный голос Ноя не выдавал его чувств. В нем слышалась только усталость. – Майкл…

Они стояли молча, вглядываясь в яркие, далекие вспышки на горизонте, где грохотали орудия, напоминая ночную смену на заводе.

– Он выглядел хорошо, – прошептал наконец Ной. – Во всяком случае, лицо выглядело нормально. Кто-то побрил его сегодня утром. Он попросил, чтобы его побрили. Его ранило в спину. Доктор предупредил меня, что от него можно ожидать странных поступков, но когда он увидел меня, то сразу узнал. Он улыбнулся, потом заплакал… Он плакал однажды раньше, знаешь, когда меня ранило…

– Знаю, – сказал Майкл. – Ты говорил мне.

– Он задавал мне всевозможные вопросы: как меня лечили в госпитале, дали ли мне отпуск после выздоровления, был ли я в Париже, есть ли у меня новые фотографии сына. Я показал ему карточку, которую получил от Хоуп месяц назад, ту, где он снят на лужайке. Джонни сказал, что сынишка выглядит прекрасно и совсем не похож на меня. Потом он сказал, что получил письмо от матери. Насчет того дома в его городе, за сорок долларов в месяц, все устроено. И его мать узнала, где можно будет достать подержанный холодильник… Джонни мог двигать только головой. Он полностью парализован – от плеч до ног.

Они стояли молча, глядя на вспышки орудий, прислушиваясь к неровному грохотанью, доносимому порывистым ноябрьским ветром.

– Госпиталь переполнен, – сказал Ной. – Рядом с ним лежал лейтенант из Кентукки. Ему миной оторвало ступню. Он был очень доволен, этот лейтенант. Ему надоело первому подставлять свою голову под пули на каждой высоте во Франции и Германии.

Опять наступила тишина.

– У меня за всю жизнь было только два друга, – сказал Ной. – Два настоящих друга. Один – парень по имени Роджер Кэннон. У него была любимая песенка: «Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать…» – Ной медленно переступил ногами в холодной грязи и потерся спиной о стену. – Он был убит на Филиппинах. Другим моим другом был Джонни Бернекер. Многие люди имеют десятки друзей. Они заводят их легко и держатся за них. Я не такой. Я сам виноват и хорошо это понимаю. Во мне нет ничего такого, что привлекало бы людей…

Вдалеке ярко вспыхнуло пламя: что-то загорелось, осветив темную местность. Было странно и необычно видеть такой яркий свет на передовой, где свои же солдаты могут открыть по тебе огонь, если чиркнешь спичкой после наступления темноты, потому что это обнаруживает свои позиции.

– Я сидел и держал в своих руках руку Джонни Бернекера, – ровным голосом продолжал Ной. – Потом, минут через пятнадцать, я заметил, что он смотрит на меня каким-то странным взглядом. «Уходи отсюда, – вдруг сказал он, – я не позволю тебе убить меня». Я пытался успокоить его, но он продолжал кричать, что меня подослали убить его, что меня не было рядом с ним, когда он был здоров и мог сам позаботиться о себе, а теперь, когда он парализован, я пришел, чтобы задушить его, когда никого не будет поблизости. Он сказал, что знает обо мне все, что он следил за мной с самого начала, что я бросил его одного, когда он нуждался в моей помощи, и теперь собираюсь его убить. Он кричал, что у меня есть нож. И другой раненый тоже стал кричать, и я не мог его успокоить. В конце концов пришел доктор и приказал мне выйти. Когда я выходил из палатки, я слышал, как Джонни Бернекер кричал, чтобы меня близко не подпускали к нему с моим ножом.

Ной замолчал. Майкл смотрел на яркое пламя. Видимо, горела ферма какого-то немца. Он мысленно представил себе, как беспощадный огонь пожирает пуховые перины, скатерти, посуду, альбомы с фотографиями, экземпляр книги Гитлера «Mein Kampf», кухонные столы, пивные кружки.

– Доктор был очень любезен, – снова заговорил Ной. – Это довольно пожилой человек из Таксона. Он сказал мне, что до войны работал в туберкулезной клинике. Он объяснил мне, что с Джонни, и просил не принимать близко к сердцу слова моего друга. У Джонни перебит осколком позвоночник, и его нервная система перерождается, сказал доктор, и тут ничем помочь нельзя. Нервная система перерождается, – повторил Ной, словно зачарованный этим словом, – и ему будет становиться все хуже и хуже, пока он не умрет. Паранойя, сказал доктор. В один день нормальный парень превратился в прогрессирующего параноика. Мания величия и мания преследования. В конце концов он станет совсем ненормальным и протянет каких-нибудь три дня… Вот почему его даже не стали отправлять в стационарный госпиталь. Перед отъездом я опять заглянул в палатку, я думал, может, у него наступил тихий период. Доктор сказал, что это еще возможно. Но когда Джонни увидел меня, он опять стал кричать, что я пытаюсь его убить…

Майкл и Ной стояли рядом, прислонившись к шершавой, сырой, холодной стене каменного дома, за которой сидел капитан Грин, обеспокоенный ростом заболеваний среди солдат. Вдалеке пламя пожара разгоралось все ярче: видимо, огонь подобрался к деревянным балкам и пожирал мебель немецкого фермера.

– Я говорил тебе о предчувствии Джонни Бернекера? – спросил Ной. – О том, что, если мы будем всегда вместе, с нами ничего не случится?..

– Да.

– Мы столько пережили вместе, – вспоминал Ной. – Нас отрезали, знаешь, и все же мы выбрались к своим, а когда в день высадки в нашу баржу попал снаряд, нас даже не ранило…

– Да.

– Если бы я не тянул, если бы я приехал сюда на один день раньше, Джонни Бернекер вышел бы из войны живым.

– Не говори глупостей, – резко оборвал Майкл, чувствуя, что это уж слишком, что нельзя так тяжело переживать.

– Это не глупости, – спокойно возразил Ной. – Я действовал недостаточно быстро. Все выжидал. Пять дней я околачивался в лагере. Еще ходил разговаривать с этим перуанцем. Я знал, что он не сделает, что мне надо, но я обленился и все торчал в этом лагере.

– Ной, что ты говоришь?

– И мы слишком долго добирались сюда, – продолжал Ной, не обращая внимания на Майкла. – Мы останавливались на ночлег, полдня потратили на обед с курятиной, которым нас покормил тот генерал. Я променял Джонни Бернекера на обед с курятиной.

– Замолчи! – громко закричал Майкл. Он схватил Ноя за воротник и сильно встряхнул его. – Замолчи! Ты болтаешь как одержимый! Чтобы я от тебя никогда больше не слышал подобной ерунды!

– Пусти меня, – спокойно сказал Ной. – Убери свои руки. Извини меня. Конечно, к чему тебе выслушивать мои жалобы? Я понимаю.

Майкл медленно разжал пальцы. Опять он не сумел помочь этому несчастному парню…

Ной поежился.

– Холодно здесь, – примирительно сказал он. – Пошли в дом.

Майкл молча последовал за ним.

На следующее утро Грин направил их во второй взвод, в котором они вместе служили во Флориде. Во взводе все еще оставалось три старых солдата из сорока, которые тепло и сердечно приветствовали Майкла и Ноя. Они были очень сдержанны, когда в присутствии Ноя заходил разговор о Джонни Бернекере.