– Да, в самом деле, – подтвердил он.

– Что ты сказал? – не расслышал Гарденбург; мимо с грохотом проходил броневик.

– Я сказал… – Христиан запнулся, он уже не помнил, чти Говорил. – Я согласен, – неопределенно кивнув головой, сказал он, – совершенно согласен.

– Хорошо, – сказал Гарденбург, развязывая у Христиана на шее платок. – Лучше прикрыть им лицо от пыли. – И он начал завязывать узел на затылке у Христиана.

Но Христиан, слегка отстранив руки лейтенанта, сказал:

– Извините, одну минуточку… – У него началась рвота.

Люди в проходивших мимо машинах не обращали внимания ни на него, ни на лейтенанта, они смотрели только вперед без всякого интереса, без любопытства, без цели и надежды, словно это были не живые люди, а парад теней, проходящий перед затуманенным взором умирающего.

Христиан выпрямился. Он чувствовал себя уже лучше, хотя неприятное ощущение во рту усилилось. Он повязал платком нос и всю нижнюю часть лица. Пальцы плохо повиновались ему, и лишь с трудом ему удалось завязать сзади узел.

– Я готов, – доложил он.

Гарденбург тоже успел завязать лицо платком. Христиан опять обхватил лейтенанта за талию, и мотоцикл, тарахтя и подпрыгивая, вклинился в колонну и поехал вслед за санитарной машиной, из оторванной двери которой торчали три пары ног.

Христиан был исполнен глубокой симпатии к лейтенанту, твердо и уверенно сидевшему перед ним в маске из носового платка, придававшей ему вид бандита из американского фильма. «Я должен как-то выразить ему свою признательность», – подумал он. Целых пять минут, трясясь в клубах пыли, он старался найти способ показать свою благодарность лейтенанту. Наконец ему в голову пришла идея. «Я расскажу ему о его жене и о себе, – подумал Христиан, – больше я ничего не могу придумать. – Он покачал головой. – Нет, это глупо, глупо, глупо». Но теперь, когда эта идея пришла ему в голову, он не мог от нее отделаться. Он закрыл глаза, стараясь думать о тех тридцати шести, медленно копающих окопы там, на юге, потом старался вспомнить, сколько пива, холодного вина и холодной воды он выпил за последние пять лет. Однако его все время так и подмывало крикнуть, заглушая шум машин: «Лейтенант, я жил с вашей женой, когда ездил в отпуск из Ренна».

Колонна остановилась, и Гарденбург, чтобы удержать машину в равновесии, снял ногу с педали. В целях безопасности он решил оставаться в середине колонны. «Вот сейчас, – подумал Христиан, захваченный своей идеей, – вот сейчас я скажу ему». Но в этот момент из санитарной машины вышли два солдата, вытащили за ноги тело и положили его на дорогу. Затем, медленно волоча усталые ноги, они оттащили его на обочину, подальше от машин. Христиан наблюдал за ними поверх платка. Солдаты виновато посмотрели на него.

– Он неживой, – серьезно сказал один из них, подходя к Христиану, – какой смысл везти его, если он неживой?

Колонна тронулась, и санитарная машина поползла на первой скорости. Солдаты побежали следом, фляги хлопали их по бедрам. Они долго тащились за машиной, прежде чем им удалось влезть в кузов по торчавшим из оторванной двери ногам. Потом стало слишком шумно, чтобы можно было рассказать Гарденбургу о его жене.

Трудно вспомнить, когда началась стрельба. Сначала в голове колонны раздался сильный треск, и машины остановились. Потом до Христиана дошло, что он уже давно слышит какой-то шум, но не может понять, что происходит.

Люди тяжело выскакивали из машин, разбегались в обе стороны от дороги и рассыпались по пустыне. Один раненый вывалился из санитарной машины и, врываясь пальцами в песок, волоча за собой неподвижную ногу, пополз к небольшому островку травы, видневшемуся в десяти метрах справа от дороги. Он лег там и начал поспешно копать перед собой руками. Со всех сторон заработали пулеметы, и бронемашины, развернувшись как придется по обеим сторонам дороги, открыли яростный беспорядочный огонь. Какой-то человек без фуражки бегал вдоль, колонны брошенных с работающими моторами машин и злобно орал: «Вы ответите за это, ответите, сволочи!» Его лысая непокрытая голова блестела при свете луны, он яростно размахивал стеком. «Должно быть, по меньшей мере полковник», – подумал Христиан.

Мины падали метрах в шестидесяти. Один тягач загорелся, и в свете пламени Христиан видел, как люди в беспорядке разбегаются в стороны. Гарденбург поставил мотоцикл рядом с санитарной машиной и выключил мотор. Он внимательно всматривался в пустыню, и треугольная повязка на его лице хлопала по подбородку, как плохо приклеенная борода.

Англичане открыли огонь трассирующими пулями и малокалиберными снарядами; изогнутые трассы вначале лениво поднимались в небо, а потом по мере приближения к колонне, казалось, набирали скорость. Христиан никак не мог сообразить, откуда ведется огонь. «Никакого порядка, – с упреком подумал он, – невозможно воевать в таких нелепых условиях». Он стал было слезать с мотоцикла, решив лечь где-нибудь в сторонке и ждать, что будет дальше.

– Оставайся на месте! – крикнул Гарденбург, хотя их разделяло каких-нибудь тридцать сантиметров. «Опять непорядок», – с обидой подумал Христиан, снова усаживаясь на багажник. Он старался нащупать свой автомат, но никак не мог вспомнить, куда он девался. Из санитарной машины шел едкий запах дезинфицирующих веществ, смешанный с трупным запахом. Христиан закашлялся. Вдруг раздался свист, и совсем близко разорвался снаряд. Христиан пригнулся за металлическим бортом санитарной машины. Он почувствовал легкий удар в спину и, подняв руку, сбросил с плеча горячий измятый осколок. Опуская руку, он обнаружил, что автомат висит у него на плече. Он старался расправить запутавшийся ремень, когда Гарденбург вдруг завел мотоцикл и резко рванул вперед. Христиан еле удержался в седле. Он ударился подбородком о ствол автомата, прикусил язык и ощутил во рту соленый и теплый вкус крови. Он прижался к Гарденбурга, который стремительно вел мотоцикл среди согнутых фигур, среди шума и грохота разрывов. Вдали в сторону дороги изгибались дугой струи трассирующих пуль. Гарденбург вел подпрыгивающую машину прямо под трассами. Вскоре они вышли из полосы, ярко освещенной горящими автомашинами.

– Полный беспорядок, – пробормотал Христиан, вдруг рассердившись на Гарденбурга. Если он едет к англичанам, то пусть едет один, зачем же тащить за собой Христиана? Христиан решил схитрить и свалиться с мотоцикла. Он попытался поднять ногу, но зацепился штаниной за какую-то выступающую деталь и никак не мог освободиться. Вдруг впереди, в стороне от дороги он заметил смутные силуэты танков, развертывающих свои орудия. Из башни одного танка открыл огонь пулемет, и пули пронзительно засвистели за самой спиной.

Христиан пригнулся, плотно прижав голову к плечу лейтенанта. Пряжки кожаного снаряжения Гарденбурга царапали ему лицо. Пулемет снова развернулся, и на этот раз пули стали падать прямо перед ними, гулко ударяясь в песок и поднимая облачка пыли.

Христиан закричал и еще сильнее прижался к лейтенанту. Ему было страшно. Он знал, что ничего не может сделать для своего спасения; их обязательно убьют, и он, лейтенант, мотоцикл превратятся в сплошную дымящуюся массу, и на песке останется только груда обгорелого тряпья да лужа крови и бензина. Потом кто-то рядом закричал по-английски, отчаянно размахивая руками. Гарденбург, ворча что-то себе под нос, еще ниже склонился над рулем. Вскоре свист пуль прекратился, и неожиданно они оказались одни на бледной полоске дороги, а стрельба замирала далеко позади.

Христиан наконец успокоился. Когда Гарденбург выпрямился, он тоже разогнул спину и даже с некоторым интересом посмотрел на простиравшуюся перед подпрыгивающим мотоциклом открытую дорогу. Он чувствовал неприятный вкус во рту от рвоты и крови, щека ныла, так как под платок набился песок, разъевший ссадины. Он глубоко вздохнул и почувствовал себя гораздо лучше, исчезла даже усталость.

Вспышки и стрельба позади вскоре совсем стихли, и через пять минут, казалось, они остались одни в тихой, залитой лунным светом пустыне, на всем огромном пространстве от Судана до Средиземного моря, от Эль-Аламейна до Триполи.