— Поймал, — отзывается Дубовский и перехватывает старшую.

Под ногами маячит Гришка, пытается лаять, лениво выползши из дома, Цезарь. — Ну, на Афанасия времени тебе хватало, Ксения, не прибедняйся. Так уж выкроишь и на меня минутку.

— Ты теперь до конца жизни меня будешь Афанасием и моей выдуманной историей попрекать?

— А как же! Обязательно, к тому же история-то не совсем выдуманная. На сене ты с ним валялась, он сам подтвердил. — Закрыв полотенцем голову старшей, ожесточённо вытирает ей волосы Дубовский.

Ася его отпихивает, проклиная некультурными словами. И где она их только понаслушалась? Ника плачет и смеётся одновременно, пытаясь дотянуться до кота. Дурдом да и только.

Михайловна медленно ползёт к своему дому:

— Ну вас, я за корвалолом пошла, а то скоро с вами чокнусь, нужно накапать срочно, пока ещё есть силы доковылять до двери.

— Понятно. Анна Михайловна, вы простите нас, ради бога. Это мои дети, и я должна сама за ними следить.

— Нас теперь всех в баню нужно, — смеётся Максим, расстёгивая рубашку и скидывая её с плеч.

А я, присев возле младшей и напрочь забыв про соседку и кота с собакой, поднимаю голову… Теряя дар речи. Никогда не видела, чтобы кому-то настолько сильно шла майка со шлейками, она же алкоголичка.

Максим великолепен. У него чёрные волосы и густая щетина, переходящая в короткую бороду, немудрено, что у него есть волосы на руках и груди, но это настолько горячо и мужественно, что мне приходится буквально силой заставить себя уткнуться взглядом в траву и не рассматривать его. А ещё у него есть небольшие татуировки, их хочется изучить, потрогать, прочесть их смысл.

Стараюсь как можно скорее отвлечься.

— Я не люблю баню, — бурчу. — А ты всегда пьёшь кофе после ужина? Подозрительный ты всё-таки тип.

— Просто захотелось кофе.

— У меня нож два раза падал, это плохая примета, Максим. Быть беде. Обязательно быть, — причитаю как сверстница Михайловны, занимаюсь коленкой дочери и смотрю в землю, лишь бы забыть видение великолепного Дубовского в майке и брюках.

Ну за что мне это эстетическое наказание?

— Не верю я в это и тебе не советую. Ксюша, ты же взрослая и умная, много читаешь. Год какой на дворе, какие приметы?

Через забор кричит вернувшаяся из дома Михайловна:

— К вечеру появились мошки, они нас кушали, поэтому малые и полезли в воду! И на какую ты прополку нас отправила? Трава молодая, её совсем мало. У меня брови гуще, — смеётся Михайловна, видимо, корвалол уже подействовал. — Так и сказала бы, что хотела со своим франтом в доме наедине остаться! — хохочет. — Детям спать уже пора, кто вечером пропалывает, Ксения?

Я хочу возмутиться, оправдаться, но не успеваю.

В это время раздаётся оглушительный взрыв.

— О Господи! — Хватаю малышек и прижимаю к себе.

Девчонки трясутся от страха и мгновенно становятся совсем маленькими и беззащитными, а я готова перегрызть за них глотку, только не понимаю, что происходит.

Грохот продолжается. И отчего-то напоминает Новый год, только очень-очень близко и гораздо громче, чем бывают салюты в двенадцать ночи. Кажется, это прямо за калиткой, на нашей улице. Старшая дочь таращится на сестру широко раскрытыми глазами, в которых плещется дикий ужас от происходящего. Обнимаю их крепче.

— В дом идите, девчонок уводи, я разберусь. — Выпрямляется Максим и довольно сильно мрачнеет, медленно покидая двор.

Мне не по себе, я хочу просить его не ходить, но этот грохот и дым! А ещё как будто что-то летит в небо. Быстренько завожу Асю и Нику внутрь.

Запираю малышек, прошу не плакать, но не могу не пойти за Максимом. Я его знаю всего ничего, но мне за него страшно. Зачем-то кутаюсь в кофту, хотя на улице уже тепло и шерсть вряд ли спасёт меня от неприятностей.

Прямо за калиткой слышны голоса, громыхание и жуткие звуки. Как будто подростковый мальчишеский смех и снова грохот. Когда я, плюнув на причитания Михайловны, пытающейся меня остановить, вылетаю за калитку, обнаруживаю там всех соседских мальчишек и Афанасия с коробкой пиротехники. Он чокнулся. На фиг он делает это под моим домом?

Мне приходится прижаться к собственному забору, потому что эти идиоты хватают всё новые петарды. Они бросают их вдоль дороги и ржут.

Грохот такой, что мигом закладывает уши.

— Афанасий Котов, ты что, больной?! — кричу, глаза лезут на лоб. — У меня же дети!

На что мой бывший просто усмехается и вместе с местными пацанами продолжает поджигать очередной разрывной сигнальный снаряд. Ненавижу это. Боюсь. Пытаюсь подойти, но опасаюсь, что он запустит одну из них в меня. Я уже ничего не знаю.

Максим выставляет руку вперёд и убирает меня с пути, задвигая за свою спину.

Дубовскому не страшно. На его лице жалость и презрение по отношению к Афанасию. И рядом с ним дышится легче, и как будто уже не так боязно. Словно я знаю Дубовского миллион лет и совершенно уверена, что он не предаст.

— Афанасий, и снова здравствуйте, собирайте свои штучки и направляйтесь играть к своему дому, — спокойно говорит Максим. — Радуйтесь: вы нас впечатлили.

— Ваша машина пропала. Не довёз эвакуатор, — горланит Афанасий, очевидно совершенно довольный собой.

— Очень интересно. И часто у вас такое случается, что машины целиком исчезают? Прям Бермудский треугольник. Не меньше.

— Не так чтобы очень часто, но бывает. Вам, жених, не повезло.

— Ну ещё бы. Под контролем самого заместителя главы администрации был вопрос. В овраг, что ли, мою тачку скинули?

— Да ну, я-то откуда это знаю? Я вон важными госделами занят!

— Действительно.

— Придётся на попутках вам, жених, добираться обратно в город. У нас народ хороший: подбросят, если до ночи стоять на трассе и голосовать. А машинку жаль, хорошая была. Красивая.

— Ничего. Она застрахована. Куплю новую. А за что вы её вообще эвакуировали?

— Так ведь на клумбу Ксюшину припарковались, неаакуратненько, не положено это у нас. А мы с участковым за этим делом очень строго следим.

— Всё понятно. Как я раньше не догадался.

Максим, усмехнувшись, поджимает нижнюю губу и кивает головой, а Афанасий снова грохочет. Не могу я это терпеть! Ну что за идиотизм?!

— Что ты делаешь? — захныкав, размахиваю руками, но Максим закрывает собой, не дает сунуться вперёд.

Афанасий же чувствует себя королем:

— Я, Ксюшенька, проверяю новую, поступившую в Верочкин магазин пиротехнику. Я же хороший администратор, — ржёт и поджигает очередную чёрно-красную фиговину. — Должен узнать, что может нашим детям попасть в руки, — шипит, отбрасывая. — Ты смотри, какая опасная вещь. Может и пальцы оторвать, всё надо протестировать.

— Возле моего дома?

— Ну да!

Макс меня снова отодвигает.

— Значит, отступать вы, Афанасий, не собираетесь? — скрещивает руки на груди и улыбается, внимательно наблюдая за Афанасием.

Непроизвольно жмусь к крепкой спине Дубовского и цепляюсь за его локоть.

— Нет конечно, это мой город! Моя женщина! И я тебя отсюда выкурю, как бешеного пса из будки, петух городской.

Вздохнув, Максим с шумом выдыхает воздух, продолжая стоять неподвижно. Кажется, плевать ему на дым и грохот. А местные мальчишки то разбегаются, то со смехом подбегают ближе.

— Вы, Афанасий, по знаку зодиака кто будете? Баран или козёл?

— Лев — царь зверей, по-моему, это очевидно, — с ненормальным азартом разгоняется Афанасий и, расхохотавшись, бросает очередную петарду.

— Ну я так и подумал.

От грохота закладывает уши. Из-за заборов начинают выглядывать соседи, но, завидев замглавы администрации, тут же прячутся. Трусливые идиоты.

— Пойдём, — оборачивается ко мне Максим, как будто его совсем не волнует раздающийся грохот.

— Куда? Надо как-то это остановить! Девочки боятся, я скоро заикаться начну! — впадаю в лёгкую истерику.

Я даже не подозревала, что, сказав «люблю», Афанасий подписал мне приговор. Я понимаю, что ему не нравится то, что происходит. Максим его раздражает и гордыня не дает покоя, но есть же какой-то предел!