— Какого ещё вмешательства? — Аж в глазах темно.

— До вашего пользования землёй, ну и пожара, конечно. А так как земли «до» у нас нет, сравнивать приходится с образцами почв с соседних участков.

— Ирина Игоревна, вы лучше экспертизу обгоревших ульев проведите и найдите доказательства поджога! — Кидаюсь на женщину, но Максим меня вовремя ловит за талию, пытаясь успокоить.

Оттягивает от неё к себе.

— Если вы раскаялись в содеянном и согласны с решением об изъятии, то участок может быть продан с публичных торгов. Если не согласны — дело передадут в суд.

— Да вы что?! — Мои глаза округляются до размеров чайных блюдец. — Совсем с ума сошли там, что ли? Я там, по-вашему, что? Химлабораторию со сливом отходов держала?

— Вы, пожалуйста, не психуйте. Надо разбираться. Нарушение нарушению рознь. Надо сказать, что небрежное отношение к правоустанавливающим документам — обычная практика в нашей местности. Одно поколение сменяется другим, дети продолжают жить в родительском доме, пользоваться землёй. При этом часто не удосуживаются оформить собственность на свое имя...

— Это тут при чём?! При чём тут мои документы, вы же говорите, будто я землю испортила.

— Ксения Владимировна, вы поймите, государство всегда на вашей стороне. — Отходит к калитке. — Но если вы совершили преступление и ваше имущество подлежит конфискации, то ваш земельный участок могут изъять. Тут уж мы будем действовать только по закону. Но администрация города искренне надеется, что этого никогда не случится. Вы, главное, держите себя в руках. Поспокойнее.

А я не могу спокойно, я так глубоко дышу, будто у меня приступ астмы во время тахикардии.

— Да сколько же можно надо мной издеваться?! — вспыхиваю по новой. — Вы же сама женщина, мать, вы же знаете, что я не какая-то там алкашка или тунеядка и дети для меня смысл жизни.

— Ксения, я выполняю предписание и действую по закону. К нам поступил сигнал, и мы должны разобраться. Про детей речь не идёт. Речь идёт о вашем участке, на котором вы устроили пожар.

— Да не устраивала я пожар! Господи!

— Не богохульствуйте, пожалуйста, я человек верующий, мне неприятно.

— Но как же так?

— Если мы выкорчуем борщевик и заплатим штраф, вы от нас отстанете? — спокойно, в отличие от меня, спрашивает Дубовский.

— Нет.

— Почему?

— Потому что при неосуществлении мероприятий по охране земель, указанных в части первой статьи Кодекса…

— Может, как-то по-другому договоримся, и вы забудете про это недоразумение?

— Вы что же, мне взятку предлагаете?! — ещё громче фыркает Ирина.

— Вы же сама прекрасно понимаете, что это притянуто за уши и полная чушь. — Оставив меня, напирает на неё Максим, прижимая к калитке.

— Чушь? — Эту бабу ничем не проймешь. — Я в этой сфере триста лет работаю. И знаю как отче наш, что землепользователи в границах предоставленных им земельных участков должны благоустраивать землю, сохранять плодородие почв, защищать земли от подтопления, заболачивания, засоления, иссушения, уплотнения, загрязнения отходами, сорняками и уж точно не должны устраивать на ней пожар, — выпаливает она, раскрасневшись.

— Дурдом... — Крепко-крепко зажмуриваюсь.

— В общем, внимательно изучите выданное мной постановление. До свидания.

Когда тётка уходит с нашего двора, я падаю Максиму на грудь. А он, прижав меня к себе, молча гладит по спине.

Так больно, так страшно и до ужаса несправедливо. Хочется убежать на край света, чтобы только не видеть и не слышать всего этого. Но Максим держит крепко. Не дает и шагу ступить в сторону. Он снова меня понимает.

— Ты не будешь счастлива, если бросишь родительский дом и потеряешь эту землю. Раньше думал, что мы можем уехать, но теперь осознаю — нет. Тебе нужно это место.

Ничего не отвечаю. Прижавшись к Максиму, я ощущаю тепло его тела. И тугая пружина внутри меня постепенно разжимается. Конечно, я не прощу сама себе, если лишусь всего этого.

Столько гадостей со мной случилось за последнее время, а он, мой фиктивный жених, никуда не делся. Стоит, обнимает.

Максим немного отстраняется и с нежностью заглядывает в глаза. Приподняв мою руку, подносит пальцы к губам и медленно целует. И, вместо того чтобы плакать, я расплываюсь в нечаянной улыбке.

Дубовский улыбается в ответ. И прижимает мою ладонь к своему сердцу.

Чужой или родной? Незнакомый или близкий? Целует в лоб. Касается носом моего носа, изучает моё лицо, а потом — словно кто-то щёлкает тумблером — лизнув мою нижнюю губу, крепко сжимает заднюю сторону шеи и буквально набрасывается с поцелуями. Передавая кислород друг другу, мы неистово ласкаем губы. Выпуская боль и злость вот таким необычным, совершенно немыслимым способом.

Максим не может остановиться и, отпустив мою шею, сжимает предплечья. Давит сильными пальцами до боли и синяков, встряхивает как тряпичную куклу и целует ещё.

— Ладно. — Отпускает меня Максим, и я едва ли могу устоять на ногах после таких поцелуев.

Поэтому, пошатнувшись, припадаю спиной к стволу дерева. И неосознанно касаюсь своих губ. Как будто стараясь продлить поцелуи.

А он отходит в сторону, наклоняется, аккуратно складывает пилу и другие инструменты.

— Пошутили и хватит.

Нахмурившись, Дубовский мрачнеет. Его лицо меняется. Оно становится жестоким и отстранённым. Таким я его даже чуточку боюсь.

Дубовский достает из заднего кармана джинсов мобильный, начинает листать список контактов.

— Ты позвонишь крутым дядям, и они разберутся?

Максим отрывается от экрана телефона и, осмотрев меня, снова возвращается к своим делам.

Подозреваю, что означает подобное выражение лица, вроде ни один мускул не шелохнулся, но рот Дубовского неумолимо отвердевает, а кожа на скулах натягивается от скрытого напряжения. Он злится.

Внутри оживает надежда. А вдруг Максим и вправду какой-то важный и крутой московский бизнесмен? И он обязательно мне поможет?

— Ксюш, каких ты фильмов насмотрелась? — шутит, но не так, как прежде, с холодным выражением лица. — Ты лучше сделай мне кофейку, а я пока решу, что с крышей делать.

— С какой крышей? С крышей, которая нас прикроет? У тебя есть нужные знакомые, и одним звонком они могут решить наши проблемы?

— С крышей, которая на кухне, — уходит от ответа, а я закрываю глаза. — Там большая дыра, Ксюша, и, если пойдут ливни, полдома затопит.

Выдыхаю, в очередной раз ничего от него не добившись. Эта неизвестность убивает меня. И поругалась бы, да не могу. Просто не могу, и всё. Опять какие-то тайны, в которые женщин посвящать не полагается. Или меня?! Ну как так-то?

Зря я всё это придумываю. Нет у него никаких знакомых. Просто мы с ним встретились, понравились друг другу. Потянуло, возникла страсть. Это редкость, учитывая, что я выбрала его по объявлению. В этом повезло. И я цепляюсь за это, считая, что он какой-то важный человек. Но если включить мозги, то зачем важному человеку фиктивный брак?

Максим не скажет. Давить бесполезно. Всё равно отшутится. А я ловлю себя на мысли, что уже боюсь его потерять. Только вот он может быть обычным альфонсом с подарками в виде авто и дорогих часов от любовниц. Да мало ли что? Я ведь совсем ничего о нём не знаю.

Психанув, иду на кухню и, как он попросил, варю кофе. Но всё валится из рук, сердце колотится, и я надеюсь, всё равно надеюсь... Сыплю столько молотого кофе в турку, что чёрный напиток буквально журчит пеной. Сквозь стекло окна на веранде вижу, что Макс подставляет лестницу и действительно лезет на крышу. Внутри творится просто безумие, чувства растекаются по телу раскаленной лавой, клокочущей в жерле действующего вулкана. Я ничего не понимаю.

Чуть позже он заходит в дом и пьёт свой кофе, глядя на меня поверх края чашки.

— Мне нужно в город уехать. Прикупить кое-что из стройматериалов для крыши, тем, что есть, тут не справиться.

Схватившись за край стола, я не смею ему перечить. Я столько раз его выгоняла… А сейчас боюсь, что фразой «о том, что я не смогу уехать отсюда» он как бы прощался и теперь просто уезжает от моих проблем. Во дворе был прощальный поцелуй?!