— Проклятье! Для выступлений мы изменяем свою внешность. Волосы делаем одинаково черными, глаза — красными. Чтобы выглядеть эффектнее… Лавириа танцевала со мной в паре в пылающем платье. Ну же, вы знаете, о ком я говорю!

— Да, эта девушка… Вы уверены, что она пропала? В нашем городе достаточно привлекательных мужчин, с кем она могла бы…

— Лавириа не могла! — перебил его Гимиро. — Она никогда не покидает группу, и уж тем более не предупредив меня.

— Да, но у вас совершенно нет доказательств, что девушка действительно пропала. Кто знает, чем она могла заниматься ночью? Уж поверьте моему опыту: если девочка не вернулась в свою комнату, это далеко не значит, что ее похитили. Скорее всего она спит в чьей-то другой, причем добровольно. Я не могу объявлять ее в розыск только потому, что взрослая девочка не отчиталась, с кем идет гулять. Ночь — это не срок. Другое дело — три ночи…

— Три ночи? Да вы с ума сошли! — Штан взвился на ноги, словно его ужалила ядовитая змея. — За три ночи с ней может случиться что угодно. Если вы ничего не предпримете, я… Я пойду к господину Двельтонь. Это он пригласил Джиннов в ваш проклятый город, и именно ему отвечать за пропажу моей сестры. Я расскажу ему, как вы выполняете свою работу, отсылая всех куда подальше!

— Еще одна угроза, и я запру тебя в подземельях, — сквозь зубы процедил Гамель. Его синие глаза опасно потемнели, а губы сжались в тонкую ниточку. Инхир чувствовал, что его нервы на пределе, и если этот сосунок будет продолжать проявлять характер, то он окончательно взорвется.

— Теперь послушай меня, сынок! — продолжил он. — Ничего с твоей сестрой не случилось. Молодая красивая девушка могла встретить здесь не менее молодого и красивого мужчину и захотеть провести с ним ночь. И, если из-за этого я каждый раз буду объявлять в розыск, то городская стража только и будет разыскивать легкомысленных девиц.

— Лавирия не легкомысленная!

— Я говорю о том, что твоя паника совершенно необоснованна. Давай договоримся, сынок: если в течение дня она не объявится, я подниму всю городскую стражу, мы обыщем каждый дом, каждый обоссанный закоулок и будем искать до тех пор, пока не найдем ее. Согласен?

На лице Гимиро отчетливо отразилось недоверие, и он с сомнением переспросил:

— Вы сделаете это?

— Даю слово.

В комнате повисло тяжелое молчание. С минуту Штан всматривался в хмурое лицо начальника стражи, а затем медленно кивнул.

— Если вы меня обманываете…., - начал было он.

— Я тебя не обманываю. У меня у самого дочь, примерно твоя ровесница. И я понимаю твою обеспокоенность, но также понимаю, что у девок такого возраста есть свои потребности. Я прикладываю все усилия, чтобы удержать свою козу от любовных похождений, но не всегда можно за всем углядеть. Слышишь меня?

— Слышу, — вяло пробормотал Гимиро. — Но еще я слышал, как солдаты говорили об изнасиловании. И что двое ублюдков скрылись из города. Они могли напасть и на мою сестру.

— Если бы ты изнасиловал девку и бежал из города, то тащил бы еще одну на плече? — Гамель вопросительно вскинул бровь и усмехнулся, когда собеседник отрицательно покачал головой.

— Вот и чудненько. Теперь иди. Я пришлю за тобой ближе к вечеру в «Белую Сову». Уж постарайся оказаться на месте.

— Да, я буду. Спасибо вам.

Инхир кивнул и, едва Гимиро скрылся за дверью, снова взялся за перо. Он все еще должен был поставить подпись под своим отчето, но теперь вся решимость куда-то исчезла. Кто знает, быть может, список происшествий пополнится еще одним, не менее уродливым, чем все, что является в этом городе интересным или веселым. На миг Гамелю показалось, что здешние улицы в очередной раз собрали свой кровавый урожай и, насытившись им до отрыжки, заснули, готовые пробудиться как раз к следующему празднику.

Тем временем в небольшом двухэтажном доме, расположенном на периферии города, худощавый юноша по имени Корше проснулся и осторожно приоткрыл глаза. Первое, что он почувствовал, сделав осознанный вздох, была боль. Казалось, тяжелая кувалда ударила его по груди, отчего ребра вдруг начали трескаться, а затем боль моментально распространилась на лицо, концентрируясь в области носа, нырнула в рот, вонзаясь в десны, и ковырнула в животе, куда угодил тяжелый кулак Орана Иклива.

Здоровяк Иклив, сын одного из городских стражников, бить умел на славу, а, когда он собирал подле себя своих дружков-поощрителей, то и вовсе превосходил все ожидания. Веселилась эта компания обычно вместе, так как в дружбе нет ничего приятнее, чем общее увлечение. Чаще всего в роли «общего увлечения» выступали изгои, которые были хилыми и шатались поодиночке. Оран любил сначала выслеживать свою добычу, загонять ее на безлюдную улицу и уже там поработать над ней кулаками.

Но о подвигах своего сына Дагль Иклив не был наслышан хотя бы по той причине, что избитых настолько запугивали, что те боялись даже заикаться о случившемся. Они говорили, что лиц нападающих не видели, потому что либо потеряли сознание, либо им на голову нацепили мешок. Тем не менее Дагль не мог время от времени не замечать разбитые костяшки сына, и осторожная догадка проскальзывала в его мыслях. Но он тут же отбрасывал ее прочь, словно дохлую крысу. Его замечательного сильного мальчика заприметил сам Инхир Гамель, который пообещал, что однажды возьмет Орана к себе в приемники и сделает начальником стражи. Таким образом мальчик попросту не может делать то, в чем его так подло подозревает собственный отец.

Корше попытался подняться на постели и едва не застонал. Боль вцепилась в него с новой яростью, вонзая свои зубы так глубоко, что юноша приоткрыл губы в безмолвном крике. Его лицо исказилось, но вот Корше наконец справился с приступом боли и, переведя дыхание, скользнул взглядом по незнакомой комнате. Он смутно помнил, как кто-то дотащил его до дома доктора Эристеля и оставил на пороге, откуда доктор его и подобрал. Юноша не мог знать, как сильно его изувечил Иклив с компанией, но уже представлял, в какой ярости будет пребывать его мать, если он в ближайшее время не появится дома.

«Небо, помоги мне», — в отчаянии подумал он, мысленно набираясь мужества, чтобы вновь встретиться с болью при попытке подняться. Корше решил досчитать до трех, но на цифре два дверь в комнату внезапно приоткрылась, и на пороге возникло существо, которое ночью юноша принял за галлюцинацию. Это был двухголовый человек, о котором то и дело говорили в городе, и которого Корше увидел только сейчас.

«Тригор… Торик… Тогар…» — имена копошились в памяти, словно черви, и, когда существо направилось к постели Корше, юношу внезапно охватила паника. Ему казалось, что он буквально кожей чувствует ненависть, исходящую от этого человека, и, когда двухголовый протянул к его шее жилистую руку с черными обломанными ногтями, с пересохших губ Корше сорвалось имя:

— Точи…

Существо замерло, словно раздумывая, что делать с услышанным, а затем его губы искривила плотоядная улыбка. Обе головы улыбались, словно предвкушая нечто интересное, а выцветшие глаза одной из них слепо пялились на испуганное лицо Корше.

— Пожалуйста, не надо, — прошептал юноша. — Я не виноват, что вас покалечили. Меня там не было. Умоляю, сжальтесь.

— С каких пор мольба оказывает должный эффект? — внезапно раздался холодный голос. Юноша вздрогнул от неожиданности, и на его лице снова появилась гримаса боли.

— Доктор Эристель, — вырвалось у Корше. — Я не знаю, чем разозлил его. Я только проснулся.

В тот же миг Точи медленно отступил назад, позволяя лекарю приблизиться к постели больного. Теперь существо замерло, опустив обе головы, словно провинившийся ребенок, вот только ощущение ненависти, исходящее от него, не проходило.

— Точи, как и я, не любит, когда его умоляют, — продолжил Эристель. — Когда-то он сам имел неосторожность умолять местных жителей, чтобы те не отрезали ему голову. Но, видимо, упустил какие-то важные детали, отчего мне доставили его практически обескровленным. Мне пришлось изрядно повозиться, чтобы вернуть его к жизни.