В тот же миг Бэскот ответил. До Шенда донесся душераздирающий крик. Раздался хруст костей, такой громкий, словно и не было преграды в виде захлопнутой двери, а затем наступила тишина.

— Бэск… Кто-нибудь! Помогите!

Обезумев от страха, Шенд бросился на первый этаж. В одно мгновение достигнув прихожей, он рванул к выходу, желая поскорее выбраться из дома. Юноша дергал дверь, как сумасшедший, пока до него наконец не дошло, что она заперта. Не помня себя от ужаса Шенд заплакал навзрыд, чувствуя себя загнанным в ловушку.

— Умоляю! Помогите! — в отчаянии закричал он.

В тот же миг за его спиной скрипнула половица. Шенд почувствовал, как на него упала тень, и затравленно обернулся. Перед ним стоял двуглавый Точи, держа в руке связку ключей. Кинжал все еще торчал из его груди, но этот человек больше не был мертв.

— Умоляю, — в панике прошептал Лайан. — Умоляю!

Солдат даже забыл о том, что на его поясе все еще висит меч. Он мог лишь беспомощно прижиматься к двери, не смея отвести взгляда от мертвеца, который с издевательским интересом таращился на него своими невидящими глазами.

Губы обеих голов медленно растянулись в безумной улыбке, будто Шенд сказал что-то смешное. А затем Точи шагнул к нему. Его вторая голова медленно открыла ярко-зеленые глаза и тихо произнесла:

— Мы с Точи не любим, когда нас умоляют…

В маленьких городках все события разворачиваются намного быстрее, чем в крупных. Люди знают друг друга в лицо, отчего информация распространяется со скоростью болезни, заражая слушателей определенным настроением. Человек превращается в эхо, которое повторяет слова тех, кто звучит наиболее правдоподобно.

Испокон веков самым простым способом создать толпу было обличение общего врага, разжигание ненависти, а затем разрешение собственноручно вершить «правосудие» во имя добра. Семье Кальонь не пришлось придумывать ничего нового: люди направлялись туда, куда им показывали, с мыслью о том, что идут они по собственному желанию.

Постепенно толпа разрасталась, а город содрогался от ненависти, звучавшей в нестройном гуле голосов:

— Смерть Родону! Смерть предателям! Смерть ведьмолюбцам!

Господин Двельтонь, как, впрочем, практически все в этом замке, сейчас находился у окна. Его взгляд был прикован к бушующей толпе, которая еще совсем недавно чествовала его. Происходящее напоминало какой-то безумный сон, от которого никак не удавалось проснуться. Элубио Кальонь, тот, кто еще несколько дней назад хотел жениться на его дочери, теперь захватил город и внушал народу такое, во что не мог поверить ни один трезвомыслящий человек.

Люди же требовали немедленной расправы над мнимым врагом, даже не понимая, свои ли они озвучивают мысли или попросту повторяют навязанное. Все чаще горожане выкрикивали имя доктора Клифаира, называя его чернокнижником, а Родон никак не мог понять, чем пожилой лекарь заслужил подобные обвинения.

Найалла тоже смотрела в окно, не в силах сдерживать слезы. Она была настолько напугана, что готова была броситься Элубио в ноги и умолять о милости. Если Кальонь позволит ее семье уехать, для девушки это будет высшим счастьем. Из комнаты Найалле выходить не дозволялось, поэтому она не нашла иного способа, чем написать юноше записку. Разумеется, Элубио получил ее, но отвечать не стал, посчитав, что вступать в диалог с дочерью ведьмолюбца ниже его достоинства.

Арайа также находилась взаперти. Чувствуя страх, ненависть и отчаяние, она сидела на постели, обняв свои колени, и невидящим взглядом смотрела куда-то в стену. Однажды отец сказал ей, что есть стихия, которая приносит куда больше вреда, нежели природные — стихия толпы. Момент, когда у разумных существ стираются имена, лица и чувства, куда страшнее, чем когда ветер валит на землю вековые деревья. Природная стихия может не заметить, иногда даже оставить слабый шанс на спасение, в то время как толпа никогда не отпустит свою жертву. Раньше Арайа не понимала эту фразу, но теперь…

Девочка горько усмехнулась. Зачем она столько лет обучалась музыке, танцам, этикету, если сейчас даже не может защититься? В этот момент Арайа вспомнила, как, прогуливаясь по городу в сопровождении кормилицы и охраны, приблизилась к нищему старцу и хотела бросить ему монетку, как вдруг стальные пальцы мужчины схватили ее за запястье.

— Ведьминская кровь спит, пока ее не потревожишь, — истерично закричал он. Затем дико расхохотался, трясясь всем телом, словно в конвульсиях.

Стражники насильно отцепили его от перепуганной девочки, и Арайа успокоилась лишь тогда, когда кормилица сказала ей, что на Полоумного Игшу никто не обращает внимания.

— Он вечно несет всякую чепуху, дитя, — говорила женщина, поглаживая юную Двельтонь по плечу. — Нашли кого бояться! Ему то пегасы морские мерещатся, то пыль, которую ни одной метлой не выметешь, то чудовища, не имеющие лиц.

— Почему он заговорил о ведьминской крови? — спросила Арайа, подняв на кормилицу испуганные глаза. — Как кровь может спать?

Женщина нервно улыбнулась, а затем произнесла:

— Кто его разберет…

Очередной крик о сожжении ведьмолюбцев вывел девочку из раздумий. Несколько секунд она растерянно смотрела в окно, словно забыла, что происходит на улице, а затем быстро опустилась на пол, доставая из-под кровати тяжелую книгу. Девочка утащила ее из библиотеки, чтобы продолжить свои изучения разновидностей магии, и теперь взволнованно листала страницы.

«Где же оно было? Где же оно было?» — лихорадочно пульсировало в голосе.

Внезапно девочка замерла. Ее глаза расширились от изумления, а дыхание словно застряло в груди. Облизав пересохшие губы и отбросив надоедливый локон за плечо, Арайа принялась жадно читать:

«Ведьминская кровь спит, пока ее не потревожишь. Такие чувства, как страх или отчаяние, вызывают неконтролируемый энергетический всплеск, отчего магическая сила ребенка начинает проявляться. Однако большинство живущих не подозревает о том, что унаследовали предрасположенность у своих предков. Чаще всего их находит именно Видящий…»

Тем временем доктор Клифаир мерил шагами комнату, пытаясь понять, что вызвало у людей такую ненависть по отношению к нему. Лекарь приблизился к окну лишь на мгновение, чтобы плотно захлопнуть ставни. Крики о том, что он — слуга тьмы, вызывали у старика бессильную ярость и непонимание. Что-то произошло, пока он находился здесь взаперти, что-то такое, отчего люди окончательно обезумели.

Стук в дверь заставил старика вздрогнуть, а затем Клифаир услышал щелчок открывающегося замка. Спустя мгновение в комнату вошел Инхир Гамель в сопровождении четверых солдат из личной стражи семьи Кальонь. Его голубые глаза неприятно царапнули лекаря, а затем бегло осмотрели комнату, словно в ней могла таиться какая-то опасность.

— Доктор Клифаир, — наконец начальник стражи заговорил и поприветствовал старика насмешливым кивком. — Вы обвиняетесь в использовании и сокрытии черного предмета и сегодня вечером будете казнены вместе с семьей Двельтонь. Новый смотритель решил проявить милость и дать вам возможность покаяться перед ним в своих злодеяниях. Пройдемте со мной, он ждет вас в обеденном зале.

Клифаир не двинулся с места.

— В использовании черного предмета? — с нескрываемой горечью в голосе переспросил старик. — Я же лечил твою жену, твою дочь. Что же ты делаешь, Инхир?

— Я выполняю свой долг, — спокойно ответил Гамель. Упоминание о его семье не слишком понравилось начальнику стражи. Он ненавидел, когда его пытались пристыдить, отчего слова старика вызвали в нем лишь волну раздражения. — Идемте, иначе нам придется применить силу.

Теперь в глазах старика промелькнуло нескрываемое презрение.

— Я бы хотел ненавидеть тебя, Инхир, — устало произнес Клифаир, — но почему-то чувствую только жалость. То, что ты сейчас делаешь для своих новых хозяев, будет проделано и с тобой. Ты этого не видишь, потому что гордыня ослепляет тебя.