— Повязку не мочите и не меняйте слишком часто. Раз в день будет достаточно. Через несколько дней швы необходимо будет снять. Приходите на шестой день, посмотрим, что получится. Но шрам останется. С ним уже ничего нельзя сделать.

— Как и с моей жизнью, — еле слышно ответила Оверана, натягивая ткань блузки на плечо. — Благодарю вас, господин Эристель. В ближайшее время я передам для вас деньги.

Затем женщина вновь спрятала волосы под шаль и, распрощавшись с доктором, стремительно покинула дом. Она обернулась лишь раз, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. В окне второго этажа она заметила Двуглавого Точи. Неприятный холодок пробежал по коже женщины, и ей вспомнились злые сплетни горожан о том, какой ненормальный этот доктор Эристель. Северянин и впрямь с первого взгляда показался ей неприятным. Было в нем что-то отталкивающее, но позже Оверана почувствовала стыд за свое первое впечатление. Эристель мало того что помог ей, так еще и дал обезболивающее, которое помогло вытерпеть весь процесс накладывания швов.

Но куда сильнее в мыслях Овераны отпечатались слова доктора о том, сколько еще готовы вытерпеть люди, чтобы не признаваться соседям, что они несчастны. Женщина всегда с ужасом представляла, как возвращается в деревню, в которой всего-то одиннадцать обветшавших домиков и маленькая заброшенная мельница. Она уехала оттуда вместе с младшей сестрой и поклялась себе, что никогда не вернется обратно.

В городе Оверана мечтала стать востребованной швеей, и судьба оказалась благосклонна к бедной девушке. Однако ненадолго: в жизни Овераны появился Хагал Симь. Их роман был стремительным и жарким, а сам Хагал проявлял себя ласковым и заботливым, отчего юная Оверана быстро согласилась выйти за него замуж. Но уже через год у господина Симь поменялись друзья, а с ними и интересы. Столяр, который раньше зарабатывал неплохие деньги, начал пить, играть и таскаться по женщинам. Красота Овераны ему приелась, а в кабаках всегда находились дамочки, которые любили хорошо провести время. Работу Хагал полностью забросил, решив довольствоваться доходами своей супруги, которые были весьма неплохими.

Постепенно ругань в семье стала звучать все чаще. Оверане даже приходилось оставлять младшую сестру у соседки, если муж заявлялся домой особенно пьяным, а затем и вовсе отправить ее обратно к родителям. В последнее время супруг начал поднимать на Оверану руку, и женщина не хотела, чтобы сестра это видела. Не хотела, чтобы слышала их ругань. А ведь ругались они с Хагалом каждый раз, когда Оверана, его «глупая маленькая шлюха», не хотела отдавать ему заработанные деньги.

Иногда Хагал пытался быть ласковым, но чаще предпочитал не тянуть время и разбираться быстро, например, ударив супругу в живот или в другие места, где синяков никто не увидит. А бывало, что Хагал был настолько пьян, что в порыве злости насиловал свою «бестолковую дрянь», чтобы у нее и в мыслях не было усомниться, кто в доме хозяин.

Оверана не раз грозилась уйти, однако понимала, что покоя ей в этом городе не будет, а возвращаться в родную деревню ей было попросту стыдно. Разумеется, можно было переехать и в другой город, но где гарантии, что муж не достанет ее и там? Нельзя не упомянуть еще тот факт, что столь радикальные перемены означали бы, что всё придется начинать с нуля: искать место жительства, заказчиков, поставщиков тканей, а ведь на данный момент у Овераны совершенно не осталось сбережений.

К тому же спустя какое-то время в семье наступало перемирие, и можно было пытаться жить дальше, пока всё не повторялось сначала. Как, например, сегодня, когда Хагал снова поколотил супругу. Правда, в этот раз Оверана уж слишком сильно противилась воле мужа, не отдавая ему деньги, вырученные за продажу платья, отчего он решил ее проучить. Под руку как раз попался кухонный нож, и Хагал задействовал его так, чтобы «непослушная девка» навсегда запомнила, каково это — перечить мужу.

Вечера в маленьких городках приходят незаметно, напоминая карманников, которые подкрадываются со спины и осторожно выуживают остатки солнца. Темнота медленно растекается по крышам, будто кто-то перевернул чернильницу, и невольно хочется ускорить шаг, чтобы поскорее оказаться дома. Единственной, кто никогда не спешил удалиться с рыночной площади, была Матильда Жикирь. В это время суток она была занята тем, что изо всех сил сражалась с торговцами за каждую монету.

Ближе к вечеру пекари, мясники и молочники несколько понижали цены, чтобы продать как можно больше, так как на следующий день люди куда менее охотно покупали черствый хлеб или мясо, лежавшее весь день на солнцепеке. Именно в такие моменты в стремлении заполучить заветный кусок сыра или говядины Большая Ма становилась особенно беспощадной. Она могла выхватить свиную ногу прямо из рук другого покупателя, растолкать локтями любые препятствия и даже поколотить буханкой хлеба особо упрямого продавца. Последнее, правда, произошло лишь единожды, но тот случай торговцы запомнили навсегда.

Всех продавцов Матильда знала в лицо и к каждому имела свой подход: одних она бранила на всю площадь, обвиняя в том, что они торгуют червями да плесенью, перед другими, напротив, плакала, сетуя на свою голодную жизнь. В любом случае и те, и другие, стремясь отвязаться от надоедливой дамы, шли на уступки, и в такие вечера Большая Ма пребывала в отличнейшем настроении.

Своего мужа Лукио Матильда посылала на рынок крайне редко: в ее глазах он был конченым болваном, который безропотно отдаст последний медяк любому хапуге, стоящему за прилавком. Она же была достаточно изворотлива, чтобы оставить наглецов в дураках, да еще и в убытке.

В этот день Большая Ма прогуливалась по рыночной площади под руку со своей закадычной подругой, Амбридией Бокл. Женщины делились впечатлениями по поводу сказанного Родоном Двельтонь, а также обсуждали внешний вид других горожанок.

— Что это она напялила себе на голову? Ни дать ни взять кормушка для птиц! — хихикнула Амбридия, заметив, как одна из дам поправляет новенькую шляпку.

Но едва «кормушка для птиц» заметила госпожу Бокл и поприветствовала ее, как Амбридия растянула губы в сладенькой улыбке и промурлыкала:

— Какая шляпка, моя дорогая! Как она тебя украшает! Прическа выглядит богаче, а цвет лица… Залюбуешься!

Матильда немедленно подхватила заданный тон и тоже не поскупилась на комплимент, правда, с таким видом, словно ей только что отдавили ногу.

— От Корше нет вестей? — поинтересовалась Большая Ма, когда они распрощались с дамой в шляпке.

Амбридия лишь закатила глаза.

— Не продолжай! Я сделала ему столько добра, а этот неблагодарный щенок попросту сбежал от меня, и неизвестно, в каком городе теперь ютится. Надеюсь, перед тем, как он подохнет где-нибудь в канаве с крысами, он вспомнит, как ему было хорошо со мной. Такой же, как и его никчемный папаша!

— Бедная Амбри, — грустно произнесла Матильда, но глаза ее при этом вспыхнули так радостно, словно она только что нашла кошелек с деньгами. — Ну ничего. Зато лишний рот из дома пропал. Можешь жить для себя и во имя себя, а не жертвовать всем ради неблагодарного отпрыска. Брюхо набивают, как барабан, а толку для семьи — ноль. Способны лишь истреблять урожай, словно поганая саранча! Единственное, что успокаивает меня в такие моменты — это мысли о докторе Эристеле. Становится не так обидно.

— А что тебе этот доктор? — полюбопытствовала Амбридия, начиная улыбаться.

— Ну как что? У него же живет двуглавый человек, а, значит, он и ест за двоих. Представляешь, у тебя в доме жил бы такой уродливый обжора!

— Фу! Лучше тысяча тараканов, нежели такое! — Амбридия наигранно поежилась, и обе женщины весело рассмеялись.

В тот же миг они услышали торжественный звук рога, ознаменовавший приезд почтенного человека, и обе, не сговариваясь, бросились вперед, чтобы поглазеть на интересного гостя.

Жители города увидели отряд, состоящий из тридцати всадников, среди которых был не кто иной, как Элубио Кальонь. Ехал он верхом на молочно-белом жеребце, облаченный в ярко-красные одежды цвета знамени своего города. Люди с восхищением наблюдали за этой процессией, которая направлялась к замку Родона Двельтонь. Яркий флаг с изображением пегаса развевался в руке одного из всадников, и горожане, подавшись какому-то необъяснимому порыву, начали приветствовать гостей аплодисментами.