— Я пойду. Спасибо, что помогаете отцу.

— Не благодарите за это, — Эристель чуть нахмурился. — Я не могу ему помочь. Одно дело, когда болеет тело, но, когда заражен целый город, тут уже врачеватели бессильны.

— Тем не менее вы находитесь рядом, — тихо произнесла она и, поддавшись порыву, коснулась ладонью лица северянина. — До завтра… Эристель.

— Да. До завтра.

Когда Найалла вышла за дверь, она ощутила, как ее глаза заволакивают слезы. Ей казалось, что от ее прикосновения Эристель расчувствуется и наконец скажет, что к ней испытывает. Однако лекарь напоминал кусок льда, у которого не то что тепла, даже жизни не было.

Найалла бросилась в свою комнату и, упав на постель, беспомощно разрыдалась. В голову лезли разные мысли, начиная с той, что Эристель ее ненавидит, и заканчивая тем, что ему интересна другая женщина. Одна идея казалась бредовее другой, отчего девушка все никак не могла успокоиться. И как она вообще могла подумать, что этот холодный мужчина испытывал к ней какой-либо интерес?

За окном тьма уже вступила в свои права, но горожане не торопились расходиться по домам. Многие из них устремились в трактир «Подкова», где Колокольчик напевал очередную веселую песенку. В какой-то миг все помещение оказалось переполнено людьми, и даже хозяин трактира не слишком обрадовался такому количеству посетителей.

Когда дверь отворилась в очередной раз, и в зал вошла Амбридия Бокл, Колокольчику велели заткнуться, чтобы почтенная дама смогла выступить перед горожанами. Сопровождала ее Матильда, крайне недовольная тем, что придется покупать в трактире какую-нибудь еду или выпивку, иначе громила Вигал, хозяин этого притона, мигом вышвырнет ее вон.

— Воды. Буду я тут еще травиться, — прошипела большая Ма, когда супруга Вигала поинтересовалась, что она будет пить. Молодая женщина раздраженно закатила глаза, но заказ приняла.

Матильда разместилась на краю лавки, с которой согнала какого-то мужчину, и стала ждать, когда ее подруга скажет заготовленную речь. Чувствуя свою значимость, Амбридия буквально лучилась хорошим настроением, отчего Большая Ма злилась еще больше. Всю жизнь ей хотелось, чтобы однажды ее подругу обстреляли гнилыми овощами, и чтобы самый зловонный влетел ей прямо в разинутый рот. Однако горожане болтовню Амбридии любили и даже оплачивали, отчего Матильде становилось особенно обидно.

Амбридия встала в проходе между столами в самом центре зала и громко произнесла:

— Дорогие мои друзья и соседи, братья и сестры, жители самого лучшего города на земле! Мы собрались здесь, не в силах равнодушно смотреть на то, как колдуны и ведьмы захватывают наш город. Как мы можем спать спокойно, когда тьма в любой миг может зайти в наши дома и убить наших детей? Родон Двельтонь пал настолько низко, что не только лишил нас свободы слова, запретив мои спектакли, так еще и укрыл проклятую Окроэ от правосудия в своем замке. Мы не должны сидеть сложа руки. Мы должны оказать достойное сопротивление этому жестокому тирану. Если мы не в состоянии добраться до старухи, мы уничтожим молодую ведьму, которая после смерти продолжает разгуливать по нашим домам. Защитим себя сами, если Двельтонь перешел на сторону тьмы. Промедление убивает! Поднимемся, народ, пойдемте на кладбище и сожжем поганую ведьму. Я уже сомневаюсь, что Зеинд Клоеф действительно мог причинить вред этой подколодной змее. Несчастный юноша был трудолюбивым лесорубом, а семья падшей девки оболгала его и пятерых других мучеников. Двое теперь в бегах, опозоренные клеветой, а остальные пали от злых чар. Защитим наш город сами, мои дорогие! Восстанем же! Пусть Двельтонь видит, что с ним будет, если он не отдаст нам старую ведьму. Небо на нашей стороне!

— Небо на нашей стороне! — эхом повторили горожане.

Следом выступили еще несколько человек, после чего большая толпа двинулась в сторону кладбища. В руках они сжимали факелы и пели песни так громко, что перебудили половину города.

Когда дозорные доложили о происходящем, Инхир Гамель велел не вмешиваться, желая посмотреть, как будет выкручиваться Родон Двельтонь. Теперь происходящее казалось ему даже забавным, и он с нетерпением ждал, когда в игру вступит еще один участник — семья Кальонь. Инхир был уверен, что грядет переворот, и Родона либо убьют, либо вышвырнут из города.

Новость о творящемся безумии настигла господина Двельтонь, когда он уже готовился ко сну. В один миг в каминном зале собрались господин Закэрэль, доктор Клифаир и Эристель. Маг выражал опасения, как бы толпа не переметнулась на замок, а Клифаир, напротив, считал, что нужно спасти тело Шаоль Окроэ от надругательств.

В какой-то миг феодал уже готов был отправить на кладбище свое личное войско, не в силах оставаться в стороне от происходящего, но в этот самый момент Эристель сказал одну фразу, которая заставила Родона передумать:

— Не жертвуйте живыми ради мертвых…

Ближе к полуночи тело Шаоль Окроэ предали огню. Его даже не стали выносить из Склепа Прощания, и люди ликовали, глядя на то, как языки пламени пожирают ненавистную ведьму. Прежде чем огонь лизнул платье девушки, один из мужчин сломал скамейку подле склепа и попытался вонзить острый деревянный штырь в грудь покойной.

В какой-то момент завязалась драка: кучер Лагон Джиль, подоспевший на кладбище как раз, когда разозленные горожане оплевывали лицо Шаоль, попытался помешать осквернить тело девушки. Однако люди набросились на него, повалили на землю и пинали до тех пор, пока юноша не испустил дух.

Этой ночью безумное пламя танцевало в центре кладбища, облизывая мраморные стены склепа. Желто-красные языки вырывались из окон и дверей, а вокруг ликовал народ, упиваясь своей великой победой. Проклятья в адрес сожженной смешивались с громким смехом и улюлюканьем, звоном бутылок и залихватским свистом. Ведьма была уничтожена. Справедливость восторжествовала.

Ближе к рассвету улицы наконец опустели. В окнах погасли огни, голоса стихли, и воцарилась гнетущая тишина, что растеклась по городу вместе с дымом, принесенным с кладбища ночным ветром. Казалось, все застыло, и редко в каком доме люди, лежа в своих постелях, смели еще перешептываться, обсуждая произошедшее. Теперь, когда ярость остыла, кто-то думал о том, не вернется ли ведьма в обличье мстительного призрака, кто-то предполагал, что ждет семью Двельтонь, но были и те, кто в ужасе вспоминал, как насмерть забили невинного человека. Лагон Джиль не был ни колдуном, ни джинном и уж тем более чернокнижником. Единственным его недостатком было неумение закрывать глаза и вовремя отходить в сторону, когда в городе начинало происходить что-то особенно «интересное».

Многие считали Джиля бесстрашным дураком, иначе какой нормальный человек в здравом уме, будучи кучером, осмелится вывалять в грязи почтенную даму. Два старших брата Лагона хватались за головы, узнав, что выкинул их младший в очередной раз. Его несколько раз секли на главной площади, запирали в подземельях, угрожали выгнать из города и даже казнить, если Лагон не остепенится. Джиль был главным героем едва ли не всех спектаклей Амбридии Бокл, но юношу это нисколько не задевало. В свои двадцать четыре года он был твердо уверен, что беда людей не в том, что они совершают какие-то ошибки, а в том, что другие люди, видя это, не пытаются их остановить.

Равнодушие горожан и их извращенное чувство справедливости вызывали у Лагона ярость. Он любил повторять, что, будь у него хотя бы капля власти, то он все силы приложил бы к тому, чтобы изменить людей. Джиль считал, что Родон, хоть и пытается улучшить благосостояние города, совершенно не заботится о его нравственной стороне. Когда Шаоль Окроэ имела неосторожность выразить неодобрение в адрес спектаклей Амбридии Бокл, Джиль стал единственным, кто поддержал смелую девушку. Однако пользы это особо не принесло. Про Шаоль начали судачить, что одобряют ее разве что идиоты, у которых вместо головы кочан гнилой капусты. Старшие братья изо всех сил пытались образумить младшего дурака, но тот вновь и вновь наступал на прежние грабли, пока не погиб.