— Осторожнее, — произнес тогда он и протянул ей свой платок. На мгновение их руки соприкоснулись, и лицо Овераны предательски вспыхнуло. Родон заметил эту неловкость, и внезапно в его глазах промелькнул интерес.
С тех пор они не встречались до следующего праздника города, где увидели друг друга лишь мельком. После той примерки Двельтонь неожиданно получил от Овераны записку. В ней швея приносила свои извинения, объясняя, что не справляется с его заказом, так как не имеет достаточного опыта в пошиве мужской одежды. Здесь она слукавила, решив не провоцировать судьбу лишними встречами. Однако платок Родона она сохранила, и именно он стал той вещью, которую сегодня женщина попыталась спасти прежде всего.
Сейчас же, находясь рядом с Хагалом, женщина думала о том, что ждет семью Двельтонь дальше. Когда пошли слухи, что Эристель служит Родону, она испытала призрачную надежду, что тот поможет ему. Но вот горожане заговорили, что некромант ушел к западным вратам, а Элубио выслал за ним целое войско. Оверане хотелось спросить людей, не знают ли они, что стало с Родоном Двельтонь, но рядом с мужем боялась даже произнести имя постороннего мужчины.
От размышлений Оверану отвлек пронзительный крик. Что-то черное материализовалось неподалеку от нее и на куски разорвало молодого мужчину. Затем женщина вновь утонула в толкотне, чувствуя, как Хагал пытается ее оттащить в сторону. Огненная вспышка ослепила ее, лизнув теплом по телу, а затем вновь раздался душераздирающий крик. Теперь уже ближе, откуда-то слева. Кричала женщина. Ещё одна огненная вспышка заставила Оверану зажмуриться, и сильный запах паленой кожи ворвался в легкие, вызывая тошноту. Сразу два заклинания угодили в цель, но, если Криам пытался ударить на поражение, то Викард выжег на неуловимой твари клеймо.
«Я тебя чувствую, гадина!» — с ненавистью подумал предводитель «джиннов».
Его золотистые глаза обратились к крыше одного из домов постоялого двора «Белая Сова». Судя по теплу человеческих тел, внутри никого не было, поэтому, собравшись с силами, Викард накрыл постройку огненным куполом.
Остальные «джинны», поняв ход мысли своего предводителя, повторили это заклинание, и, когда диаметр пламени начал сужаться, все здание сгорело дотла. Жуткий визг погибшей твари еще долго звенел в ушах присутствующих, а затем радостные крики оглушили еще больше. Звонко смеясь, люди обнимали друг друга, не веря в свое спасение.
— Да уйдите вы от меня! — не выдержал Криам, когда восторженная толпа вновь обратилась к нему, теперь уже с объятиями.
Вырываясь, словно кот, которого несли к реке, «джинн» бранился так яростно, что в итоге обжег ладони самым любвеобильным горожанам.
Хагал весело расхохотался, оглядывая толпу. Он все еще был напуган, но теперь чувство гордости охватило его, и он грубо притянул к себе жену. Схватив ее за подбородок, он заставил Оверану посмотреть ему в глаза, после чего насмешливо произнес:
— Ты бы точно умерла без меня, девочка.
Затем он прижался губами к ее губам, демонстративно целуя свою «собственность».
— Я спас тебя, — сказал он, на миг отстранившись. — Слышишь, неблагодарная девка? Я тебя спас!
Тем временем, по-прежнему находясь в замке, Элубио Кальонь с нетерпением ждал донесений с поля боя. Магический свиток молчал подозрительно долго, и юноша нервничал все сильнее. Все это время он был уверен в том, что Эристель, каким бы сильным он ни был, никогда не победит трех колдунов и целое войско разом. Однако теперь отсутствие каких-либо вестей казалось ему все более мучительным.
Чувствуя на себе пристальные взгляды молчаливых пленников, Элубио вновь подумал о том, что разумнее всего уничтожить их прямо сейчас. Но одна неприятная мысль, холодная, словно пальцы страха, мерзко копошилась в голове, поднимая в сознании ил сомнений: а что если Эристель победил? Что если он и впрямь служит Родону и послушается только его?
«Проклятье!»
Элубио в отчаянии посмотрел на свиток, а затем, поманив к себе одного из стражников, тихо произнес:
— Езжай на кладбище. Выясни, почему до сих пор нет никаких вестей.
Услышав эти слова, Родон горько усмехнулся. Мысли о том, что Эристель мог уничтожить все его войско, вызывали и страх, и бессильную ярость одновременно. Даже Полоумный Игша велел не преследовать его, словно знал наверняка, что это приведет к непоправимым последствиям. Но тогда почему лекарь провел в замке столько времени, не предпринимая никаких действий? Неужели он попросту развлекался, наблюдая за происходящим? Или же…?
В памяти Родона вновь промелькнуло одно из пророчеств Игши.
«Редко какая смерть разгуливает рядом с тем, кого не собирается забирать», — писал он торопливым почерком. Теперь уже Двельтонь не сомневался, что речь шла о нем и Эристеле. Именно подле него некромант «разгуливал» в последнее время чаще всего. И до сих пор «не забрал» его. Не означает ли это, что ему, Родону, вообще не стоит опасаться этого колдуна? Если верить пророчеству Игши, некромант не убьет его, и, быть может, даже получится с ним договориться.
Это было слишком слабое утешение, чтобы Родон позволил надежде затеплиться вновь, однако и чувство обреченности больше не казалось таким беспросветным. Быть может, все-таки лучше надеяться на то, что победит Эристель? Да, это жестоко, но, в конце концов, не Родон предал свой народ, а люди отреклись от него.
По странной случайности Арайа думала о том же самом. Город-предатель получил идеального для него смотрителя, и почему-то теперь девочка чувствовала некое злорадство. Оно было постыдным и неуместным, и совершенно недопустимым для достойной дамы, но Арайа не могла сочувствовать тем, кто сжигал несчастную Окроэ и требовал смерти ее собственной семьи. Надо быть кем-то настолько высоким, ростом с небо, чтобы уметь прощать своих врагов. И, к своему стыду, у девочки это не всегда получалось.
Затем мысли юной Двельтонь вернулись к Эристелю. Его бледное лицо с пронзительными глазами теперь вызывало у нее дрожь, и тот момент, когда она предупреждала свою сестру не связываться с этим человеком, промелькнул в памяти, словно в насмешку…
Положение, в котором сейчас оказался Колокольчик, тоже нельзя было назвать иначе, чем насмешкой. Судьба не просто над ним хихикала — она весело хохотала, запрокинув назад свою подлую голову. Видимо, встречи Лина с Эристелем ей оказалось маловато, и теперь она не оставляла барда в покое уже другим способом: чей-то тихий болезненный стон вновь донесся до Колокольчика, и он едва не выругался. Ну за что ему это? Неужели придется вылезать из укрытия и смотреть, кто там так неудачно остался в живых? Почему нельзя было умереть со всеми и позволить ему, Лину, спокойно дождаться наступления темноты? Но нет, раненый не унимался.
«Да чтоб тебя!» — с досадой подумал Колокольчик, зажимая ладонями уши. «Не пойду за тобой! Не буду!»
Но в ту же секунду сознание обратилось к нему самым ехидным из своих голосов и мерзко поинтересовалось:
«А не боишься, что некромант услышит и вернется? И вспомнит про тебя.»
От этой мысли Лин едва не подскочил. Он испуганно огляделся по сторонам, лихорадочно соображая, что предпринять. Раненый определенно униматься не планировал, поэтому нужно было либо добить его, либо затолкать в рот лоскут рубахи и ждать, пока он умрет.
Стагру стало не по себе. Что-что, а убивать кого-то он уж точно не хотел. И пускай все решат, что это сделал некромант, он, Лин, до самой смерти будет жить с такой страшной тайной.
Выругавшись, бард все-таки подполз к выходу из склепа и, мысленно обратившись к небу, осторожно выглянул наружу. Увиденное заставило его побледнеть: все могилы выглядели так, словно их вскопали, а кругом валялись человеческие кости. Один из черепов уставился на Лина своими пустыми глазницами, отчего мужчину передернуло от ужаса. Но вот слабый стон повторился, и Колокольчик наконец разглядел источник этого ненавистного звука. У ворот кладбища лежал молодой темноволосый мужчина. Ткань на его плече была насквозь пропитана кровью, отчего Лин почувствовал, что его начинает подташнивать.
