— А тебе не однаково, бовдур ты лысый, его… — супруга лавочника ткнула пухлым пальчиком в Ингвара. — Чи ось его батька… — палец перенацелился на Митю. — Тебя на каторгу за сынка потягнет?

— А чего меня? — взвизгнул лавочник. — Кабы не ты, да хвостатые твои, ничего б не было!

— А того, шо нечего самому по ярмонкам раскатываться, а жену, почитай, в черном теле… — она снова нервно закуталась в простыню. — …в дому безвылазно содержать! Знаешь ить, шо моя бабця кошкою була! Шо я мужика з хвостом спокийно бачиты не можу. — голос ее зазвучал разнеженно, она многозначительно похлопала ресничками на старшину. Тот хмыкнул и поскреб жесткую бороду, задумчиво изучая проступающие сквозь простыню изрядные формы рыжей. — А вы, панычи, на маво бовдура не серчайте! С кем не бывает: перенервничал мой любый, разволновался, ну пострелял трошки… Так ведь не попал! Вы краще до мэнэ в гости заходите. — она принялась накручивать рыжую прядь на пухлый пальчик. — Я вас чайком угощу… чай у нас — ух! — духовитый! — она многозначительно стрельнула глазами.

Так и не успевший подняться Ингвар прямиком на четвереньках шмыгнул за Митю.

— А батюшку вашего… полицейского… беспокоить мы ить не будем? — оказавшаяся вдруг близко-близко госпожа Сердюкова дохнул на Митю запахом сдобы, и ноготком поскребла обшлаг его сюртука. — Навищо такого поважного человека от делов отвлекать, верно, паныч?

— Э-э… наверно… то есть, верно. — Митя попятился, чуть не усевшись на Ингвара. — Как же не навестить женщину столь выдающихся достоинств… как только хвост отращу, так и сразу… — он наконец вывернулся из-под навалившейся на него лавочницы, и отскочил подальше.

— Ось и ладушки! — старшина одобрительно хлопнул Митю по плечу. — Бачишь, Сердюков, ты паныча ледве не стрелил…

— Вообще-то это меня чуть не пристрелили. — поднимаясь, пробурчал Ингвар.

— Ну хотите, вы идите к госпоже Сердюковой чай пить. — щедро предложил Митя.

— Нет уж, спасибо. — Ингвар принялся отряхивать штаны. — У меня, знаете ли тоже… хвост не дорос.

— Та паныч добрый, паныч на тебя заявлять не станет, и на каторгу ты не пойдешь. — тем временем вещал старшина. — Только, ось, стрелялку свою мне отдашь… — старшина легко изъял из рук Сердюкова паро-беллум и сунул себе за пояс. — Та мы з панычами и пошли! Верно ж, панычи? — старшина кивнул Ингвару с Митей, подхватил за шкирку все еще изображавшего обморочного волка и двинулся прочь. — Счастливо оставаться!

— А этот, значится, снова безнаказанный останется? — провожая взглядом безвольно волочащиеся по мостовой волчьи лапы, выдохнул лавочник. — Да шоб вас, оборотней треклятых, парша побила, жизни честным людям через вас нет! А ты в дом пошла, кошка гулящая, с тобой после поговорим!

— Ой, яки ж вы, Никанор Иванович, нервические! Оченно мне надобно с вами разговаривать! — фыркнула рыжая, и царственный жестом перекинув край простыни через плечо, гордой походкой удалилась в дом.

— Вы, панычи, извиняйте, так уж вышло… — лавочник поклонился сперва Мите, потом Ингвару. — Не извольте сумлеваться, за Сердюковым не заржавеет…

— Ничего-ничего… Честь имею! — Митя приподнял шляпу… Рыжая внучка бабушки-кошки снова явилась в окне второго этажа, и навалясь на подоконник немалой грудью, томно вздохнула — так что аж простынь дыбом встала! Митя выронил шляпу, господин Сердюков обернулся…

С пронзительный воплем:

— Чтоб ей второй раз сдохнуть, бабке твой, за что мне такое наказание! А ну пошла от окна! — Сердюков кинулся в дом, а Митя убрал ногу с посеребренного ножа на мостовой, присел на корточки и подхватил его вместе со шляпой.

Вмешиваться было глупо. Он и сам не понимал, что на него нашло: ну, выстрелил бы Сердюков, глядишь бы, не попал, а и попал, Мите что за печаль? Оборотень в мертвецкой, Сердюков — на каторге, дело закрыто. Нет, сунулся со своим ножом, повезло, что все-таки никого не убил…

С небес донесся недовольный скрипучий возглас. В небесах парил похожий на крест силуэт с распахнутыми крыльями. Может быть, орел, конечно… а может… он показал небесам язык. Сверху снова раздался скрежет, силуэт нырнул… и в Митю швырнули вороной!

Свернутая чуть ли не в комок птица стукнула его по макушке, скатилась по спине, шлепнулась на мостовую, дернула когтистыми лапами… поднялась, и выписывая кренделя, заковыляла прочь, то и дело возмущенно каркая.

— Урусов поблизости, чи шо? — старшина настороженно огляделся. Никого не увидел и поторопил. — Пишлы, хлопцы, звидси, нечего нам тут…

Митя пошел — и впрямь нечего им делать под взглядами любопытных соседей, высунувшихся из окон так, что вот-вот бурный соседопад начнется. Мало участников скандала — вся мостовая будет устлана местными жителями. Зато если повезет, за бурными событиями утра никто и не вспомнит прилетевший невесть откуда ма-аленький ножик.

— Наверное, я… должен вас… поблагодарить? — в голосе Ингвара звучали глубочайшие, просто необоримые сомнения. — Если бы вы… не швырнули меня на мостовую… — теперь в голосе отчетливо мелькнула обида. — Меня бы подстрелить… могли… Наверное…

— Должны. — легко согласился Митя. — Но если не хочется — можете не благодарить. Я вот никогда не делаю того, что мне не хочется.

«Вот бы это было и в самом деле правдой!» — тоскливо подумал он.

— Скажите-ка мне лучше вот что… — он покосился на вышагивающего впереди старшину и понизил голос почти до шепота. — Много ли оборотней среди здешних казаков?

— Так… среди порубежников… почти все! — с легким недоумением откликнулся Ингвар. — Ульвсерки по большей части, волки то есть… Еще коты дикие… Ну а Михал Михалыч — берсерк. Воин-медведь!

Митя споткнулся, едва не ткнувшись носом в затоптанную мостовую. Михайло Михайлыч Потапенко, войсковой казачий старшина. Медведь-оборотень. И трупы, выеденные медведем. Спрятанные в доме. Под замком. Чего никогда не стал бы делать зверь. Зато вполне мог оборотень, чья звериная половина взяла верх… а потом очнулась человечья и… попыталась скрыть следы преступления.

Митя, как привязанный, шагал за Потапенко.

Знают ли ротмистр Богинский и Мелков? Знают, не могут не знать. Но стоя над трупами в том домишке, ни один из них даже не глянул в сторону старшины-оборотня. А ведь срывы у оборотней случаются, в былые времена людишек целыми деревнями выедали, достаточно вспомнить давнюю, но незабвенную историю Животанского Зверя. Так уверены в здешнем медведе? Или просто круговая порука?

Знает ли отец? Знает. Это ведь не рубашку цвета слоновой кости под черную фрачную пару надеть, в своем обожаемом сыскном деле он ошибок не допускает. Подозревает и молчит, или наоборот, имеет основание доверять Потапенко, и потому молчит?

— А куда мы идем? — тихонько спросил Ингвар.

Митя резко остановился. А и вправду? Уйти с места скандала сами Предки велели, но зачем он тащится за оборотнями как… как собачка на веревочке? Митя на миг представил громадного медведя и себя, в лучшем сюртуке и на отличном кожаном поводке с железными бляшками… и разозлился еще больше. Мало истории с Бабайко, опять его тянет на недостойные светского человека… и опасные лично для него дела сыскные? Не все ли ему равно: мог Потапенко задрать тех троих из заброшенного дом или не мог?

— Так Вовчанский просил! — тут же оглянулся старшина. — Ось! — он приподнял за шкирку волка, встряхнул… — Дозвольте представить: вахмистр Азовской казачьей паланки Вовчанский. — обвисший в его хватке волк приветственно махнул хвостом.

Митя едва не подавился: вот так ему еще никого и никогда не представляли! И что теперь — кланяться в ответ? Хвостом-то никак… за неимением…

— Подякуваты хочет, дуже вы его выручили. Ну так не голым же ему размовляты! Зараз до башни сторожевой дойдем, он перекинется да штаны натягнет. За одним разом и наши справжние сторожевые башни побачите. Бо те, що на окраине, вы, паныч, не дюже высоко оценили… — в голосе Михал Михалыча мелькнули нотки настолько недобрые, что Митя снова схватился за спрятанный в рукаве нож.