Пресс-папье кракнуло — и малахит расчертила трещина. Тяжелое получеловечье, полумедвежье тело с грохотом рухнуло у ног полицмейстера.

В губернаторском кабинете повисла тишина.

— Э… благодарю вас, Аркадий Валерьянович! — промямлил полицмейстер. — Вот! Оборотень меня убить хотел! У кого-нибудь еще остались сомнения?

— У меня, и преизрядные. — немедленно объявил Меркулов. — Вы можете вообразить себе, господа… — он обвел долгим взглядом присутствующих. — …чтобы мужчина, за оскорбительное слово о возлюбленной лезущий в драку, стал бы ее… жрать?

Лежащий на полу Потапенко мучительно застонал, вновь принимая людской вид.

— И-и, ваше высокоблагородие! — с явным превосходством в голосе протянул полицмейстер. — Понимаю, обидно, когда мы, провинциалы, вас, почитай, князя питерского сыска, вдруг да обошли. Однако сами знаете, когда оборотень людского ума лишается, тут уж не до возлюбленных!

— Считаете нападение на вас, Ждан Геннадьевич, признаком оборотнического безумия? — обронил ротмистр Богинский.

— Считаю, что хорунжий Потапенко, медведь-оборотень, гулял с Фиркой Фарбер, швеей, чему имеются свидетели, видевшие их разом! После чего оную Фирку нашли загрызенной, и не кем-нибудь, а медведем, а тело спрятанным в дворовом нужнике.

Младший Потапенко судорожно вздрогнул.

— Что полагаю достаточным основанием для ареста вышеуказанного хорунжего. — продолжал полицмейстер.

— Довольно! — рыкнул Потапенко-старший и тяжело ступая, направился к сыну. Присел рядом на корточки, взял за плечо. — Сынку! Тебе шо ж, взаправду та Фирка глянулась? Як так? Она ж не такая была, шо погулеванил и бросил, а по-честному жениться, так она — иудейка, ты — православный оборотень, кто б вам дозволил?

— Придумали б щось. — не поднимая головы, прогудел сын.

— Придумали б… — повторил казацкий старшина, вдруг поднялся, и глядя в глаза Меркулову, отчеканил. — Ваше высокоблагородие господин начальник Департамента! То не сын, то… я! Я Фирку загрыз! И не с оборотнического безумия, а по расчету. Боялся, что сынок на ней жениться захочет и карьеру себе поломает. Берите меня, ваше высокоблагородие! — и он принялся дрожащими руками отстегивать казачью шашку с пояса.

— Батьку! — его сынок сел на полу, уставившись на отца в изумлении. — Ты шо… озверел?

— Кажу ж, не озверел, а наоборот, рассчитал все. — возясь с неподдающейся застежкой, пропыхтел старшина. — Сперва загрыз, потом тело спрятал…

— А просто пришибить, даже не оборачиваясь, не догадались. — негромко хмыкнул Меркулов. — Вы, старшина, девушку даже без оборота, кулаком прибить могли.

— Ну извиняйте, зверь я необразованный — думал-думал, не додумал! Да и разозлила она меня — попервоначалу я-то с ней поговорить хотел, шоб она от сынка по добру видчепылася, а она уперлась мов коза: нет и нет! Вот и того… взъярился!

— А фабричных предыдущей ночью вы за что? — переспросил Меркулов. — Или хотите сказать, что они тоже с вашим сыном встречались. Все трое?

Младший Потапенко сперва гневно рыкнул, но тут же все сообразил и только фыркнул. Старший же застыл с приоткрытым ртом:

— Арррр… Эмммм… А они того… Не подчинились! Приказу! Вот я и осерчал!

— И что же это, как не оборотническое безумие? — вдруг вмешался Лаппо-Данилевский. — Старший Потапенко не угодивших ему обывателей рвет, младший на высших городских чинов бросается. — и веско припечатал. — А ведь мы все знаем, что оборотническое безумие — заразно.

— Полагаете, в казацкой страже есть зараженные? — дрожащим голосом откликнулся Мелков.

— Да ты шо несешь, Фан Фаныч! Мои хлопцы все здоровые! — подался к Мелкову старшина.

С пронзительным, каким-то поросячьим визгом начальник железнодорожных жандармов метнулся в сторону, и забился в угол кабинета, выставив шашку:

— Не подходи, зверина! Меня не сожрешь!

— Если, конечно, оборотни и дальше обязуются пополнять свое… меню… исключительно представителями низших сословий, которых, простите, что грязи, я готов молчать! Учитывая особенную ценность казачьей стражи для города. — хмыкнул Лаппо-Данилевский. — Но кто даст гарантии?

Ошеломленный Потапенко открыл было рот… закрыл… открыл снова… но что он собирался сказать, так и осталось неизвестным.

За дверью раздался отчаянный топот и в кабинет ворвался губернаторский секретарь. Бледность его лица сливалась с белизной рубашки.

— Ваше превосходительство! Там… там… — и пронзительно взвизгнул. — Бунт!

Кабинет губернатора в который раз накрыла тишина.

— Идут… — вдруг проворчал прислушивающийся Потапенко.

— Идут… — подтвердил княжич Урусов — прикрыв глаза и слегка покачиваясь с носка на пятку, он словно весь превратился в слух.

— Кто? Куда? Да не молчите же вы! — взвился губернатор — «ласточкины хвосты» бороды подрагивали.

— Люди… — обронил Урусов. И после недолгого молчания неуверенно добавил. — Кажется… и впрямь бунт.

— Вы соображаете, княжич, что говорите? — голосом тяжелым, как гранитная плита, пророкотал губернатор. На что Урусов только развел руками.

Где-то далеко словно вздохнула приливная волна. Едва заметно дрогнули стекла особняка. А потом… как разогнавшаяся среди порогов днепровская вода вырвалась на площадь, закружилась, завертелась, загрохотала, захлестывая все вокруг!

Из переулков, из всех, сразу, будто там шлюзовые заслонки открыли, хлынула толпа! Люди бежали по улицам, люди шли — мужчины и женщины. Орали, потрясая кулаками и явно накручивая себя, и снова бежали, то и дело летели кубарем, вскакивали… Опираясь на плечи внуков, ковыляли старики, вездесущие мальчишки уже карабкались на деревья, обсев их как галчата.

— Не обезумели еще совсем. — не отрывая глаз от окна, вдруг резко сказал Меркулов.

— Что? — дернулся губернатор.

— Не обезумели, говорю, упавшим дают подняться — можно разговаривать. — хладнокровно бросил начальник Департамента полиции.

— Разговаривать? С бунтовщиками? — взвизгнул Мелков. К окну он не приблизился, так и засел в углу, зыркая на всех как настороженная сова.

— Сказать, что если они сейчас же не уберутся, мы вызовем казаков… — энергично подхватил полицмейстер, но под конец фразы сбился на невразумительное бормотание.

— Боюсь, это худшее, что мы им можем сейчас сказать. — Меркулов прислушался к доносящимся сквозь распахнутые окна крикам.

— Убийцы-ы-ы-ы! — выла толпа. — Звери в людской шкуре! Твари клыкастые! — и то и дело прорывающееся. — Губернатора! Хотим видеть губернатора!

— Надо выходить. — скомандовал Меркулов. — Сейчас, пока они еще требуют губернатора, а не смерть оборотням.

— Оборотней на живодерню! — тут же прорвался с площади визгливый крик.

— Выходим быстро! — скомандовал Меркулов. — Я… — он мазнул взглядом по трясущемуся Мелкову и вставшему столбом полицмейстеру, перевел взгляд на ротмистра. — Александр Иванович?

— Да, конечно. — кивнул тот.

Урусова и спрашивать не стал — спрашивать Кровного полезет ли он туда, где опасно, бессмысленно. Конечно, да! Если даже мирных Лельевичев можно найти на поле боя… с мольбертом, невозмутимо подбирающими краски для передачи всех оттенков развороченных людских потрохов.

— Потапенко, вы остаетесь! Без возражений! Не вздумайте дразнить толпу! Понадобитесь — позовем. И вам, Иван Николаевич, тоже лучше бы… — повернулся он к губернатору.

— Они требуют меня, а не вас. — оборвал его Дурново. И ворчливо добавил. — Хорошо хоть супруга в гости отъехала, а то было бы им тут… да и нам тоже… — приосанился и горстями причесав ласточкины хвосты бороды, направился прочь из кабинета.

Так они и вышли на ступеньки особняка. Первым, расправив плечи и гордо неся осанистое чрево, вышагивал губернатор. За ним, плечом к плечу, Меркулов, Урусов и ротмистр. Снова топот и к ним присоединился секретарь — трясся, но шел. Последним из дверей особняка высунулся полицмейстер, но на крыльцо выходить не стал, так и мыкался в дверях, то выглядывая, то снова прячась. Шум на площади начал утихать — точно ковер тишины раскатывался от ступенек, один за другим люди замолкали, даже обсевшие деревья мальчишки притихли. И в краткое мгновение полного молчания, вот-вот готового смениться новыми воплями, губернатор как-то задушевно и от того еще более страшно спросил: