— Мда, это уже упокоилось — не поднимешь… — нахально фыркнула Даринка.

— Слезай! — буркнул Митя, глуша паровой котел. Утешало одно — это паротелега Лаппо-Данилевских. Нет, не утешало — прямо-таки радовало! Он спрыгнул с облучка, и не оглядываясь на Даринку, двинулся вслед за мертвецами по проложенной ими просеке. Кусты разошлись, и Митя с высоты обрывистого берега увидел укромную бухточку… совершенно пустую, пока первый из мертвяков, оскальзывая на глинистой земле, не скатился вниз, к воде. Воздух странно мигнул, поплыл, будто слоясь и… над водой возник высокий серый борт паро-драккара со щитами, закрывающими пушечные проемы. Из-за борта высунулась радостно улыбающаяся бородатая рожа:

— Хе-хей! — приветственно заорал он, завидев сбегающих по береговому склону мертвяков… и тут же осекся, будто подавившись. Разглядел.

Митя вздохнул, заранее сжимая голову ладонями в ожидании лютой боли и… подтолкнул «своих» мертвяков вперед. Молча и сосредоточенно те полезли на борт собственного драккара. Из-за борта послышался яростный лязг оружия… дикие крики… и все стихло.

— Может, тут пока посидишь? — предложил Митя Даринке, но та только покачала головой. — Как хочешь… Не жалуйся потом.

Она и не пожаловалась. Только побледнела страшно, увидев выстроившихся вдоль бортов молчаливые шеренги мертвых… и красную от крови палубу. Но Митя не обращал на девчонку внимания. Он завороженно смотрел на составленные в штабели металлические чушки. Если это то, что не влезло в трюм…

— Мы нашли вывезенное со складов железо… — счастливо выдохнул он. — Это очень, очень большие деньги!

При слове «деньги» на бледных скулах Даринки вспыхнул легкий румянец:

— И… Мы сможем взять их… себе?

Митя снова окинул взглядом штабеля и строго сказал:

— Нет, конечно! Это было бы воровство. — и негромко добавил. — Железо — это тебе не лука пучок, попробуем продать… и попадемся обязательно.

Даринка горестно вздохнула.

— Мы вернем его хозяевам…

«И планы Лаппо-Данилевского полетят в Пекло!»

— За вознаграждение. — закончил он, и совсем поникшая было Даринка немедленно воспрянула.

— Только спрятать бы его… пока договоримся… а то ведь так заберут… — покусывая губу, промычал Митя.

— Я… — Даринка замялась. — Знаю один бабайковский схрон… большой… вниз по реке… — наконец выдавила она.

— И что там было? — неприятным голосом спросил Митя.

— Чего было, того уже нету! — дерзко фыркнула она. — Ты, паныч, цеха забрал, мне тоже щось з добычи полагалось, бо я ж теж дралась!

— Мало я тебя порол… — возведя глаза к небесам, выдохнул Митя.

— Sssssleptu! — жалобно провыл мертвый ярл.

Митя вздохнул. И решился.

— Отпущу. И даже дам вам то, чего давать не собирался — погребение в огне, и путь в Вальхаллу. Если доведете корабль, куда укажу и разгрузите железо, где велю.

Ярл еще некоторое время пялился на него неподвижными мертвыми глазами… а потом шаркая и переваливаясь, побрел к рубке. Остальные мертвяки принялись расползаться по местам. Где-то в недрах корабля словно глубоко вздохнула ожившая паровая машина.

— А ты… — он строго уставился на Даринку. — Сможешь снова сделать корабль невидимым? Во дворе у Штольцев, тогда, в июне, тебя никто не мог увидеть.

— Могли. Просто не обращали внимания. — рассеяно отозвалась она. Она огляделась, что-то прикинула и наконец кивнула. — Да, смогу…

В его руках железо, варяжский драккар, и… секрет того, как они умудряются незамеченными оказываться у любых берегов. Она, эта девчонка с жидкой косицей знает, как! И умеет. И будучи верным подданным государя он обязан сунуть ее в мешок и отправить в столицу. И может быть, когда-нибудь, так и сделает. Не сейчас. Сейчас она ему самому нужна!

— Накладывай свою невидимость!

— Варенье накладывают! В вазочку! А морок — накидывают. — буркнула она.

— Изрядное различие, изрядное… — покивал он и прежде, чем она разразилась очередной речью, деловито предложил. — Пойдем, рубку и кубрики обыщем. Наверняка виталийцы и кроме железа немало награбили, а золото или ассигнации мы хозяевам возвращать не обязаны — мы же не знаем, чьи они!

Привалившись спиной к холодному железу, Митя сидел на носу драккара. У ног его лежал мешок, набитый золотыми украшениями, монетами и тугими скатками ассигнаций. Даринка спала, умостив голову у него на коленях. Сквозь запах крови и пота, пропитавшие ее вышитую сорочку, пробивался тонкий аромат дорогого мыла. И волосы у нее были гладкие, пушистые такие… как шерстка у котенка. Митя устало улыбнулся — скоро ее придется будить. Жаль, конечно, но… надо спешить, чем раньше они вернутся в город… тем проще будет врать. Во всяком случае, ему. Скандала, конечно, не избежать… а, как-нибудь обойдется!

Мимо проплывали зеленые берега. Всюду кипела жизнь… если, конечно, не оглядываться на рубку, где мертвый рулевой держал штурвал начавшими уже разбухать руками.

Цок-цок-цок-цок… Коляску отец взял в департаменте, и было в ней что-то неуловимо напоминающее тюремную карету. Зато вместительная, что позволяло разросшемуся семейству коллежского советника Меркулова рассесться на самое дальнее расстояние друг от друга.

Отец отвернулся к окну, неотрывно глядя на мелькающие улицы. В тот день, почти неделю назад, отсутствовавший всю ночь Митя твердил о страшном потрясении от первого боя, после которого он просто не мог оставаться дома, об обиде от тетушкиных обвинений, после которых он опять-таки не мог оставаться дома, наконец, о страхе за ушедшую без охраны Зиночку, которую надо было непременно догнать и защитить, и он никак не мог остаться дома! Отец не поверил — ни в тонкость Митиных чувств, ни в Зиночку, хотя та-то уж точно была. Поклялся немедленно отправить его в Петербург, после чего перестал разговаривать. Они не разговаривали все дни, что отец разгребал последствия варяжского набега, сперва пресекая попытки грабежей в припортовых лабазах, а после допрашивая немногочисленных варяжских пленников, и многочисленных и исполненных энтузиазма свидетелй. Вечером молча встретились за обедом, утром — за завтраком, и в коляске теперь молчали.

Тетушка тоже злилась. Митино возвращение она встретила гневным: «Где ты снова шатался, негодный мальчишка? В бродяги решил податься, отца позоришь!» вернувшийся Митя холодно обронил, что участие в защите города навряд может считаться бродяжничеством. На что тетушка разрыдалась, вдруг выдавив сквозь всхлипы, что они с Ниночкой Меркуловым в тягость. Отец с сыном недоуменно переглянулись… вспомнили, что в ссоре, отвернулись друг от друга и… извинились перед тетушкой. Оба. После чего та разрыдалась еще пуще.

Обижалась кузина Ниночка, правда сегодня она разом с обидой осталась дома — на бал ее не взяли по малолетству, но обвинила она Митю. Разбираться с детскими истериками у него не было сил — мало ему мертвецов, так еще и костюм! Из магазина готового платья! Потому что к портному он всяко не успевал. И теперь они с Ингваром страдали вдвоем: Ингвар — из-за слишком тугого воротничка, а Митя — потому что приличные люди готового платья не носят. Но что же поделаешь, если бал у Шабельских грянул как варяжский набег — вдруг и без предупреждения!

Губернатор говорил, конечно, что после эдакого потрясения не худо бы отвлечься, но никто не ожидал, что Шабельские откликнутся столь рьяно, открыв светский сезон раньше всех привычных сроков.

В кармане у Мити шуршали записочки. От одной пахло цветочными духами: «Я все еще держу свободной первую кадриль. Для Вас. Или для Алексея» Подпись благоразумно отсутствовала, но догадаться, от кого послание, было не сложно. Лидия больше не «охотилась на медведя» и вернулась к привычной… дичи. Чувствовать себя этой самой «дичью» было неприятно… и в то же время лестно.

От второй записке слегка тянуло машинным маслом, в ней были извинения, даже раскаяние и… просьба о разговоре: «если угодно, во время первой кадрили». Здесь подпись была — «Зинаида Шабельская», веденная округлым решительным почерком.