— Замолчите, Потапенко! — выпалил Урусов… когда Митю согнуло пополам и вывернуло прямиком им на сапоги.

— Не понимаете, что ли — у юноши это первый! — Урусов успел отпрыгнуть. — Первые… — и уже совсем тихо добавил. — Много первых… — и снова возвысил голос. — Себя вспомните!

— От же ж я бовдур! — с сожаление поглядывая на изгаженные сапоги, вздохнул Потапенко. — Поделом мне! Сам-то я на свой первый раз постарше був… И то сутки потом блевал… Давай, княжич, веди хлопца звыдси, ему очухаться треба, переночевать з цим… Дома есть хто? Скажить, шоб чаю сделали, да погорячее, з медом… Идить, идить! — Потапенко замахал на них ручищами, будто воробьев с подоконника сгонял. — А я до гимназии: нехай госпожа директриса барышень ще внутри подержит, пока мы трупы з площади приберем. Не треба им на це дывыться.

Урусов ухватил Митю за плечи и поволок с площади прочь:

— Да не брыкайтесь вы, юноша! Или хотите отвечать на вопросы, как вы умудрились уложить столько варягов за раз… и почему некоторые из них явно передрались между собой?

Митя остановился… задумался на мгновение. Побледнел.

— Добычу не поделили? — неуверенно предложил он.

Урусов только усмехнулся: варяги дрались за добычу… но только после, а не во время набега. Хорошо хоть, большая часть убитых Митей убрались с площади… своим ходом.

— Пока Потапенко успокоит директрису, трупы начнут убирать… а дальше все перемешается и… глядишь, не поймут… — с некоторым сомнением в голосе пробормотал Урусов. Посмотрел на белого, как стена, Митю и очень серьезно добавил. — Не знаю, зачем Белозерским скрывать, что вы Мораныч… но я готов поддерживать вашу тайну, если, конечно, она не во вред государю-императору и роду Урусовых. — подумал и добавил. — И хотя Потапенко ошибается в вашем происхождении… — Урусов усмехнулся. — Я, как и он, готов поклясться — мое уважения к господину Меркулову ничуть не уменьшилось.

Митя потряс головой — кружащая вокруг него черно-кровавя пелена, на фоне которой то и дело мелькали вывороченные внутренности… отрубленные руки… раскроенные головы… Даже она на миг отступила перед вялым любопытством: «Это он о чем? Причем тут… уважение к отцу?» И вдруг понял! Потапенко считает, что его отец… оборотень. А Урусов — что Кровный.

Митя мрачно уставился на княжича исподлобья:

— Я — сын Аркадия Меркулова.

— Конечно! Я тоже считаю — кто вырастил, тот и отец! — прочувственно согласился Урусов. — Но в нашем несправедливом мире, сами понимаете, Митенька, Кровное Родство… так много значит! Ну, пойдемте же, пойдемте!

Митя смотрел на него беспомощно. Ну да, а что еще тот мог подумать, когда сын бескровного и пусть и Кровной, но слабосильной княжны, вдруг поднял мертвецов? Только что брак матушки с отцом всего лишь прикрывал ее связь с кем-то из Кровных, связь, которая не могла увенчаться браком? И что, вот что Митя мог ему объяснить? Что реальность гораздо… страшнее, и опаснее, и… невероятней?

— Я не Мораныч! — только и мог в очередной раз упрямо повторить он, зная, что ему снова не поверят. Он уже и сам себе не верил. — И… Я не могу сейчас идти домой! Нам нужно забрать паротелегу и цыгана — где вы там его спрятали? Он должен свидетельствовать!

Урусов поколебался, окинул Митю внимательным взглядом… потом резко кивнул и зашагал в другую сторону:

— Я эту вашу паротелегу…

— Не мою. — вяло возразил Митя. — Штольцев… То есть, теперь-то Лаппо-Данилевских…

— Я ее во двор загнал, цыгана привязал, Раиса их стережет. — Урусов кивнул, то ли соглашаясь, что паротелега — вовсе не Митина, то ли отмахиваясь от жужжащей у самого лица мухи. Улица, по которой они шли, была совершенно пуста. Царила тишина — ни грохота орудий со стороны реки, ни криков и лязга оружия за спиной. Все было кончено, но об этом еще не знал никто, кроме дравшихся на улицах города — победивших и побежденных — а потому напуганные обыватели дрожали по домам, не смея высунуться наружу.

Урусов толкнул створку железных ворот в арочном проеме, те легко распахнулись. Митя покачал головой: надо отцу устроить разнос дворникам — что стоило ворота запереть? Какое-никакое, а препятствие захватчикам. Тряхнул головой — да он с ума сошел, дворниками командовать вздумал! Живыми! Они вбежали во дворик на задах доходного дома. Посреди торчала паротелега — к ее облучку был крепко-накрепко привязан цыган. И кажется, спал, свесив голову на грудь. Крепко так спал…

— Раиса! — Урусов бросился к распростертой в ярко-зеленой траве рыси. — Я чувствовал боль во время драки, я… Я думал, что задели меня! — он рухнул перед рысью.

Лесная кошка протяжно, почти по-человечески застонала, и подняла располосованную ударом клинка усатую морду. Шершавый язык теркой прошелся по руке Урусова, словно рысь просила извинения, что не справилась, хвост слабо дернулся. Урусов сгреб ее в охапку… и ринулся вон со двора, даже не оглянувшись на Митю.

Митя только вздохнул ему вслед — Симарглыч, что с него возьмешь. Неторопливо подошел к цыгану — спешить тут уже было некуда. Внутри болезненно дернулось, а во рту появилась горечь, так что пришлось мысленно на себя прикрикнуть — уж после сегодняшнего мертвецы ему должны быть… как родные! Губы скривила неприятная усмешка… и он потянул голову цыгана назад… открывая перерезанное от уха до уха горло.

— Сомневаюсь, что это был удар варяжского топора… — все с той же кривой улыбкой прошептал Митя.

Нож против нежити легко срезал веревку. Митя с усилием перевалил тело в кузов паротелеги, и уже без всяких колебаний уселся на залитое кровью сидение. На нем самом крови было ничуть не меньше.

Митя потянул рычаг… паротелега нервно заквохтала… и наконец тронулась с места. Он выехал со двора и медленно покатил по улицам. Поворот, поворот, еще поворот… На перекрестке пришлось притормозить — целая вереница пустых телег тянулась в сторону пристани. Дождался, пока проедут, и покатил к дому. В городе ему больше делать нечего, а любопытство… любопытство его не мучало. Он и без того знал, что проиграл.

Цыган, их единственный свидетель, мертв, и теперь медведь — это просто медведь, хищник, невесть каким образом забравшийся в город, и задравший случайно подвернувшихся прохожих. Несчастный случай. Не убийство. Можно, конечно, узнать, кому принадлежит дом в лоцманской слободе, но Митя был уверен, что к Лаппо-Данилевским эта дорожка не приведет. Не глупцы же они!

А еще он все-таки убил. Держался, держался… и убил. Уж убил, так убил.

Наверху распахнулось окно и наружу выглянул… убийца.

Митя отчетливо почувствовал резкий, словно металлический вкус крови на языке и легкую черную дымку, сочащуюся меж ставней. Он резко рванул рычаг паротелеги… В окне на миг показался молодой улан в форме, небрежно скользнул взглядом по Мите… и отступил вглубь комнаты. Митя услышал доносящийся оттуда звонкий, почти мальчишеский голос:

— Я только на минутку забежал, матушка, вас успокоить! Ничего не бойтесь — мы этим селедочникам уж так всыпали, век не забудут!

Банг-банг-банг! — звонко стуча каблуками по брусчатке, мимо прошагал наскоро сбитый патруль — стражники-казаки и городовой… темная дымка клубилась над двумя из них. Привкус крови во рту стал отчетливей.

Митя обвис на рычагах паротелеги и захохотал. Он не хотел убивать, но все-таки убил, теперь он сам — убийца и… способен не только через полгорода чуять трупы, но и определять убийц… скажем так, на глаз и на вкус! Всех убийц, любых убийц, какие только есть и кого бы они не убили — враги в схватке тоже считаются! И даже если при встрече с Лаппо-Данилевскими он увидит, что оба они — убийцы… это ничего не докажет даже самому Мите.

— Чудесное, просто чудесное подспорье в розыске! — содрогаясь от хохота, больше похожего на истерику, выдавил он, вытирая проступившие в уголках глаз слезы. — Хорошо… что я не собираюсь становиться сыскарем!

Так, нервно хихикая, и подскакивая на облучке, он и подкатил к воротам их особняка — накрепко запертым, что, в общем-то, было разумно, но… у него просто не было сил. Стучать, ждать, убеждать, что это именно он… И паротелега с разгона ударила в ворота. Замок с треском лопнул, створки распахнулись, Митя вкатил во двор.