— Что… Кто… — дремлющий на козлах губернаторской коляски кучер вскинул голову, прищурился, пытаясь разглядеть, кто вдруг схватил его за полу… Глаза его расширились и истошно вереща, он скатился с козел. — А-а! Смертушка-а моя! Господи, поможи! — и чуть ли не на четвереньках ринулся прочь. Митя вскочил на козлы, подхватывая вожжи…

— Что вы делаете? — коляска сзади дрогнула под тяжестью.

— Как всегда, лезете куда не приглашают, Ингвар? — Митя подобрал хлыст и… длинно, с оттяжкой полоснул губернаторских лошадей.

Наверное, гнедую пару еще никто и никогда так не оскорблял. Кучер обычно лишь поглаживал лоснящиеся раскормленные бока вожжами, позволяя гнедым величественно выступать, а губернаторше еще величественней поглядывать по сторонам, важно кивая на поклоны горожан. Эффект от первого в их лошадиной жизни удара хлыстом получился чрезвычайный. Сперва гнедые встали, будто на их пути вдруг выросла невидимая стена. А потом Митя шарахнул по ним хлыстом второй раз.

С диким ржанием, в котором слились возмущение, обида, негодование и ужас, гнедые вскинулись в оглоблях и… со всех восьми копыт помчались через площадь, волоча коляску за собой.

— А-а-а! — народ на площади с воплями кинулся в рассыпную.

Губернаторская коляска просвистела борт в борт с телегой — на мостовую посыпались золоченые финтифлюшки.

— А-а-а! — толпа на площади распалась надвое, будто вспоротое ножом полотно, пропуская несущихся во весь опор лошадей.

— А-а-а-а! — обезумевшая от страха баба слепо, не разбирая дороги, бежала прямиком по образовавшемуся проходу — из лотка у нее на шее под копыта гнедым сыпались пирожки. Митя стегнул кнутом… бабу отбросило в сторону, упряжка с грохотом промчались по разлетевшемуся в щепы лотку. Сзади осталось алое пятно размазанного по булыжникам варенья.

— Что вы дела… Зачем вы угнали коляску? — завопил Ингвар.

— Автоматон сломался. — Митя жестко подтянул вожжи.

— И-го-го! — губернаторская пара на полном скаку завернула за поворот. Коляску занесло, с размаху приложив об угол дома. Ингвар вцепился обеими руками в борта, болтаясь внутри как одинокая горошина в мешке. Коляска мчалась к проспекту, подлетая над ямами.

— Вы… что… не по-ни-ма-ет-е… чем ваша выходка обернется для Аркад… Аркад…

Коляска вырвалась на проспект и заскакала по булыжникам мостовой.

— Отцу скоро будет не до моей… выходки! — не оборачиваясь, проорал Митя.

Удар! Телега с огурцами, мимо которой они пронеслись, встала поперек проспекта, тощая лохматая кобылка истошно ржала и билась в постромках. Крепенькие огурчики брызнули во все стороны, заскакали под ногами и колесами. Еще удар! Гнедые снесли строительные леса — грохнувшийся сверху маляр успел уцепиться за столб.

— Во имя Одина, что вы творите! — оглядываясь на учиненные разгром, вопил Ингвар.

«Один тут совершенно не при чем!» — мелькнуло в голове у Мити. Уж он-то точно знал, кто из Великих Предков замешан.

Сверху донеслось судорожное трепыхание крыльев, коляска опять вздрогнула, а Ингвар заорал:

— Мара-а-а! Здесь мара! — и вцепился в хлястик Митиного жилета. — У вас был нож! Дайте, дайте!

— Не дам. — буркнул Митя, локтем отпихивая Ингвара и крепче вцепляясь в вожжи.

— Почему? — вякнул Ингвар.

— Потому что это моя мара.

— Ваша? Ваша?

— Налево сворачивай, маровладелец… — заворачиваясь в крылья, хрипло буркнула рыжая тварь. — Там твой труп…

— Пока еще не мой. — прошипел Митя, заворачивая вконец обезумевших гнедых в проулок.

— Граммар-наци. — непонятно проскрипела мара, но уточнять Митя не стал — мало ли какие там у них, в мире потустороннем, словечки в ходу.

— Какой еще труп? — заорал Ингвар.

Разогнавшаяся упряжка пронеслась впритирку к тумбе. Полуободранная афиша взвихрилась в воздухе, с размаху хлопнула по лицу, краем глаза Митя успел выхватить надпись «Цирк-шапито», и усмехнулся. Разгадка-то была так близка…

— Загрррызенный. — проскрипела мара и наверняка оскалилась — уж очень выразительно дернулся за спиной Ингвар. — Теперь направо…

Разнеся походя прилавок с яблоками, Митя завернул упряжку — яблочная мякоть в брызги разлеталась под копытами…

— Оборотни снова кого-то загрызли? — завопил Ингвар.

— Почему если загрызли — так сразу оборотни? — возмутился Митя.

— Потому что я его видел! Младшего Потапенко! Когда мы приехали! Вы со Свенельдом в дом зашли, я снаружи остался! Он мимо проехал, в коляске, с девушкой! Я думал это Лидия, а потом разглядел, что Фира из «Модного дома»!

— И не сказали?

— Чтоб полицмейстер наговорил мерзостей про бедную девушку? Хватит с нее оборотней!

Митя принялся выбирать вожжи, заставляя лошадей сбавить бег:

— С нее — хватит. Только теперь я точно знаю, что убийца — не оборотень. Уж он-то точно Фиру с Лидией бы не перепутал!

— Причем тут Лидия?

— Убить собирались барышню Шабельскую: швея — жертва слишком… незначительная.

— Приехали. — каркнула мара и взвилась прямиком из коляски, спиралью уходя вверх.

— Как вы можете? — выдохнул Ингвар.

— Да-да, я не должен называть убитую — незначительной. Но что поделать, если так и есть?

— Я про мару… — вдруг смутился Ингвар. — Как вы ее не боитесь?

— Мне? Ее? Бояться? — искренне удивился Митя. — Знали бы вы, как она мне надоела.

Сзади громко икнули.

Гнедые остановились, мелко дрожа и роняя хлопья пены. Митя поднялся на козлах… и замер, дыша тяжело и шумно, будто сам только что мчался под жалящими ударами хлыста. Он здесь был, вчера, ранним утром, он отлично запомнил и эту улочку, и этот дом с чайной лавкой на первом этаже и…

— Это что же, вчерашняя? Женщина-кошка? — шумно сглатывая слюну, выдавил Ингвар.

— Госпожа Сердюкова. — одними губами шепнул Митя, глядя на скорчившуюся на мостовой женщину — по белой пышной блузе расплывались ярко-алые пятна крови, похожие на большие безобразные цветы.

Вчера она была жива. Строила глазки Мите, признавалась в необоримой симпатии к мужчинам с хвостами, хватала за руки ревнивого супруга с его пара-беллумом…

— Ма-а-аруська-а-а-а-а! — хозяин чайной лавки, встрепанный, с перекошенным набок галстуком, стоял на коленях над телом жены. Рядом топтались оба приказчика. — Маруся, кошечка моя! — он подхватил тело на руки, прижал к себе — мотнулись рыжие волосы, еще недавно яркие, как огонь, а сейчас вдруг ставшие тусклыми и безжизненными, как у мары.

Обрывки блузы сползли с плеч женщины… и стал виден торчащий сквозь сорванную кожу и влажное, кровавое мясо, белый, будто сахарный излом перекушенного позвоночника. Сердюков пронзительно, по-волчьи, завыл, раскачиваясь и прижимая к себе мертвую жену.

— Как это случилось? — шепнул Митя, хватая приказчика за обсыпанный мелкой чайной крошкой рукав.

— Да кто ж его знает! — буркнул тот. — Хозяйка на рынок пошла, а потом глядь… а она уже под самой лавкой лежит… такая… — он судорожно сглотнул. — Будто з неба упала…

— Паротелега мимо проезжала? — быстро спросил Митя.

— Кто ж его знает! Мы с хозяином как раз брикеты с «копорским чаем» в заднем чулане… того, пересчитывали[1]…

Митя кивнул: ясно, к настоящему чаю подмешивал, чтоб продать побольше… Плевать!

Над лежащим телом будто черный вихрь закружился…

— И что, ни криков не было, ни шума? — сквозь звон в ушах донеся высокий голос Ингвара.

— Как ты его услышишь, татя на мягких лапах? — Лихорадочно блестящие глаза Сердюкова яростно метались с Ингвара на Митю и обратно. — Сколько еще баб перевертыши поганые загрызть должны, чтоб батька ваш полицейский их за глотку мохнатую взял? Или вовсе ему на нас, людей, плевать? — заорал он, вскакивая, так что голова его мертвой жены гулко ударилась об мостовую. — Тварей нелюдских покрываете, твари петербургские, а они баб наших жрут? — он попытался вцепиться Мите в горло.

— Оборотни тут совершенно не при чем! — в руку Мите стремительно скользнул нож.

Уже знакомый, тягучий темный жар обварил внутренности. Убить так просто. Вогнать нож лавочнику под ребро…