Редферн рухнул, тело больше не могло служить ему. Эф выронил огнетушитель и попятился, в ужасе глядя на то, что натворил.

В комнату влетела Нора, выставив перед собой половинку сломанного штатива. Она увидела лежавшего на полу Редферна, отбросила шест и метнулась к Эфу. Гудвезер мягко приобнял ее.

– Все хорошо? – спросил он.

Нора кивнула, прижимая руку ко рту. Она указала на Редферна: из разрезанной шеи выползали черви. Красноватые черви, словно насосавшиеся крови, покидали тело – так тараканы разбегаются из комнаты, где включили свет.

Эф и Нора попятились к открытой двери.

– Что, черт побери, произошло? – спросил Эф.

Нора отняла руку ото рта.

– Господин Кровосос, – медленно произнесла она.

Из коридора донесся стон.

«Джим!» – вспомнили оба и бросились к своему товарищу.

Восстание, 1943 год

Июль жарил вовсю, август обещал быть таким же. Аврааму Сетракяну, занятому ремонтом крыши, доставалось больше других. Солнце палило немилосердно, с утра до вечера, изо дня в день, но еще больше, чем солнце, он ненавидел ночи – особенно свою койку и свои сны о доме, которые раньше были единственным убежищем от ужасов лагеря смерти. Таким образом, Авраам был заложником сразу двух хозяев, одинаково безжалостных.

Темный монстр Сарду теперь приходил дважды в неделю, чтобы подкормиться в бараке Сетракяна. Возможно, с той же регулярностью он появлялся и в других бараках, но этих смертей ни надзиратели, ни другие заключенные словно не замечали. Украинские охранники списывали смерти на самоубийства, а эсэсовцы просто вносили поправки в реестр.

За месяцы, прошедшие после первого визита монстра Сарду, Сетракян, одержимый идеей победить чудовище, многое узнал от других узников, происходивших из этих мест, – например, ему рассказали о древней римской усыпальнице, которая располагалась в лесу, прилегающем к лагерю. Именно там, Авраам в этом не сомневался, монстр устроил свое лежбище, именно оттуда приходил по ночам, чтобы утолить дьявольскую жажду крови.

Если когда-либо Сетракян и испытал настоящую жажду, то случилось это в тот день в самом начале августа. Разносчики воды постоянно сновали среди заключенных, хотя многие из них сами становились жертвами тепловых ударов. Пылающую яму в тот день набили под завязку. К этому времени Сетракян уже успел раздобыть то, что ему требовалось: кол из белого дуба и немного серебра для наконечника. Таким способом раньше избавлялись от стригоев[47], вампиров. Кол этот Сетракян заострял много дней, прежде чем снабдить его маленьким серебряным наконечником. Целых две недели Авраам планировал, как лучше пронести кол в барак и где спрятать. В конце концов он вырезал для него нишу в досках, из которых сбивали нары. Если бы охранники нашли кол, Сетракяна расстреляли бы на месте: заостренный деревянный брусок ничем, кроме оружия, быть не мог.

Ночью Сарду пришел в лагерь позже, чем обычно. Сетракян лежал недвижно, терпеливо дожидаясь момента, когда монстр начнет пить кровь молодого румына. Авраам испытывал жуткое отвращение, его мучила совесть, он молился о прощении… но это было частью его плана: сытая тварь будет менее бдительной.

Наконец сквозь зарешеченные окошки в восточной стене барака проник синий свет приближающейся зари. Именно этого момента и ждал Сетракян. Он наколол указательный палец – на сухой коже появилась алая капелька – и… оказался совершенно не готов к тому, что произошло дальше.

Никогда раньше он не слышал, чтобы монстр издавал какие-то звуки. Но теперь, учуяв запах крови юного Сетракяна, тварь застонала. Будто затрещало сухое дерево или вода заклокотала в засоренном сливном отверстии.

Через несколько секунд монстр уже стоял рядом с Сетракяном.

Авраам осторожно потянулся к припрятанному колу. Взгляды человека и чудовища встретились. Сетракяну ничего не оставалось, как всем телом повернуться к Сарду, когда тот навис над его койкой.

Монстр улыбнулся Аврааму.

– Давно уже мы не кормились, глядя в живые глаза, – произнесло чудовище. – Давно…

Дыхание монстра пахло землей и медью, он причмокнул языком, перекатывая во рту остатки предыдущей трапезы. Низкий голос его звучал так, словно в нем слилась речь множества людей; слова легко выскальзывали изо рта, будто смазанные человеческой кровью.

– Сарду… – прошептал Сетракян, не сумев удержать это имя внутри.

Маленькие жгучие глаза монстра распахнулись, и на какое-то мгновение в нем проступило что-то человеческое.

– Он не один в этом теле, – прошипела тварь. – Как ты посмел произнести вслух его имя?

Рука Сетракяна, крепко сжимающая кол, двинулась.

– Человек имеет право быть названным по имени перед встречей с Богом, – ответил Сетракян с юношеской решимостью.

Монстр забулькал от радости:

– Тогда, юное создание, можешь представиться…

В этот момент Сетракян и нанес удар, но серебряный наконечник чиркнул обо что-то, выдав себя за долю секунды до того, как устремился к сердцу монстра.

Этого мгновения хватило. Чудовище перехватило руку Сетракяна, и наконечник остановился в каком-то сантиметре от его груди.

Пытаясь высвободиться, Сетракян ударил другой рукой, но монстр схватил и ее. Чудовище с молниеносной быстротой полоснуло по шее Авраама кончиком жала – полоснуло легко, оставив не разрез, а всего лишь царапину, но этого хватило, чтобы впрыснуть в тело Сетракяна парализующее вещество.

Крепко держа молодого человека за обе руки, тварь подняла его в воздух.

– Нет, ты не встретишься с Богом, – сказал монстр. – Потому что я лично знаком с Ним и знаю, что Он удалился от дел…

Сетракян был на грани сознания – так сильно монстр сжимал его руки. Те самые руки, благодаря которым Авраам до сих пор оставался жив. Боль сверлила мозг, рот Сетракяна открылся, легкие пытались набрать воздух, но он не мог даже закричать.

Монстр заглянул в глаза Сетракяна так глубоко, что увидел его душу.

– Авраам Сетракян, – проворковал он. – Имя слишком мягкое, слишком нежное для юноши, столь сильного духом.

Монстр почти уткнулся своей рожей в лицо Авраама:

– Но зачем же убивать меня, мальчик? Чем я заслужил твой гнев, если в мое отсутствие ты видишь смерть гораздо чаще? Чудовище здесь не я. Чудовище – Бог. Твой Бог и мой, тот самый сбежавший Отец, который покинул нас так давно… По твоим глазам я вижу, чего ты боишься больше всего, юный Авраам, и речь не обо мне… Ты боишься пылающей ямы. И ты сам увидишь, что случится, когда я скормлю тебя ей, а Бог ничего не сделает, чтобы остановить меня.

На этих словах раздался резкий отвратительный треск – сжав кулаки, монстр раздробил все кости в кистях Авраама.

Юноша рухнул на пол. От дикой боли он свернулся калачиком, прижимая к груди сломанные пальцы. Но упал он в пятно солнечного света.

Пришла заря.

Монстр зашипел, пытаясь снова приблизиться к нему.

Но тут зашевелились, просыпаясь, другие заключенные, и юный Авраам потерял сознание, а монстр исчез.

Авраама нашли перед самой утренней поверкой – он был сильно искалечен и истекал кровью. Его отправили в лазарет, откуда раненые и заболевшие заключенные никогда не возвращались. Плотник со сломанными руками не представлял никакой ценности для лагеря, и главный надсмотрщик немедленно одобрил его ликвидацию. Сетракяна подвели к пылающей яме вместе с другими заключенными, признанными на утренней поверке не годными к работе. Из нее поднимался жирный черный дым, закрывающий солнце над головой. Раскаленная и безжалостная, яма ждала новой партии человеческих дров. Юношу раздели, подтащили к самому краю, поставили на колени. Прижимая к груди сломанные руки, он с ужасом смотрел в яму.

В пылающую яму.

Голодные языки пламени тянулись к нему, поднимающийся черный дым гипнотизировал его танцем. Этому танцу вторил расстрельный ритм: выстрел, передергивание затвора, мягкий шлепок гильзы о землю… выстрел, клацанье затвора, шлепок… Авраам впал в предсмертный транс. Глядя вниз, на огонь, пожирающий плоть и кости, он со всей отчетливостью понял, что такое человек на этой земле: всего лишь вещество, материя, не более. Вещь одноразового использования, легко разделяемая на части, легко воспламеняющаяся… без труда превращающаяся в углерод.