Нора бежала к темным деревьям. Он успел догнать ее, прежде чем она добралась до леса, остановил, обнял, крепко прижал к себе. Она рыдала, уткнувшись ему в грудь, и он не отпускал ее, пока Сетракян не вышел во двор.

Дыхание старика паром вырывалось в холодный воздух, грудь высоко поднималась. Он прижимал руку к сердцу. Спутанные седые волосы сверкали в лунном свете, отчего Сетракян мог показаться безумцем (впрочем, в тот момент для Эфа безумием было все, что происходило вокруг).

Он вытер лезвие о траву, прежде чем сунуть в деревянные ножны и, повернув, превратить в обычную с виду трость.

– Она освобождена, – сказал Сетракян. – Дочь и отец могут теперь упокоиться.

При свете луны он проверил туфли и манжеты брюк – нет ли где пятен вампирской крови. Нора не отрывала от него глаз.

– Кто вы? – спросила она.

– Простой пилигрим, – ответил старик. – Такой же, как и вы.

Они направились к «эксплореру». Эфа трясло, когда они пересекали лужайку перед домом, он оглядывался, в любой момент ожидая нападения вампиров. Сетракян открыл заднюю дверцу, взял с сиденья запасные батареи, установил их в один из фонарей, убедился, что тот светит.

– Подождите здесь, пожалуйста, – попросил он.

– Подождать чего? – спросил Эф.

– Вы видели кровь на ее губах, на подбородке. Она напилась крови. Работа не закончена.

Старик направился к соседнему дому. Эф уставился на него. Нора, привалившись к борту внедорожника, шумно глотала слюну.

– Вы только что убили двух человек в подвале их собственного дома.

– Эта зараза распространяется людьми. Точнее, нелюдями.

И старик ушел.

– Вампиры, господи… – минуту спустя выдохнула Нора.

– Правило номер один, – сказал Эф. – Борись с болезнью, не с жертвами.

– Нельзя демонизировать больных, – кивнула Нора.

– Но теперь… теперь больные и есть демоны. – Эф понимал, что противоречит сам себе. – Зараженные – активные распространители болезни, и их надо остановить. Убить. Уничтожить.

– А что скажет об этом директор Барнс?

– Мы не можем ждать, пока он что-то скажет, – ответил Эф. – Похоже, мы и так ждали слишком долго.

Они замолчали. Вскоре вернулся Сетракян с тростью-мечом и еще теплым фонарем:

– Дело сделано.

– Сделано? – Нора все еще пребывала в ужасе от увиденного. – И что теперь? Вы понимаете, что на борту находилось более двухсот человек?

– Все гораздо хуже, – поправил ее Сетракян. – На нас надвигается вторая ночь. Вторая волна распространения заразы.

Патриция энергично провела рукой по волосам, ото лба к затылку, словно отбрасывая потерянные часы еще одного дня. Она с нетерпением ожидала возвращения Марка, и не потому, что испытала бы чувство глубокого удовлетворения, сбросив ему детей с коротким: «Вот». Ей хотелось поделиться с ним новостью дня: няня Лассов (за ней Патриция следила через щель между шторами гостиной) выбежала из дома буквально через пять минут после того, как вошла. Детей Патриция не увидела, а темнокожая старуха бежала так, словно за ней гнался дьявол.

Ух-х-х, эти Лассы! И как же соседи могут тебя достать! Особенно эта тощая Джоан, обожавшая рассказывать об их винном погребе в европейском стиле, «вырытом прямо в земле». Патриция привычно показала средний палец дому Лассов. Ей не терпелось выяснить, что известно Марку о Роджере Лассе, находился ли он все еще за океаном. Она хотела сравнить впечатления. Похоже, она и ее муж ладили, лишь когда мыли косточки друзьям, родственникам и соседям. Возможно, мусоля супружеские проблемы и семейные неудачи других, они обращали меньше внимания на собственные неурядицы.

Скандал всегда получался лучше после бокала-другого белого вина, и Патриция одним большим глотком допила второй. Сверившись с кухонными часами, она решила притормозить, учитывая предсказуемое недовольство Марка: ну как же, прийти домой и обнаружить, что жена вырвалась вперед на два бокала. А впрочем – пошел он! Сидит весь день в офисе, ходит на ленч, встречается с людьми, домой вернуться не спешит, успевает только на последний поезд. А она торчит тут с малышкой, Маркусом, няней и садовником…

Патриция налила себе еще вина, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем Маркус, этот маленький ревнивый демон, разбудит сестричку. Няня, прежде чем уйти, уложила Жаклин спать, и малышка еще не проснулась. Патриция вновь посмотрела на часы, отметив, что тихий час сегодня затянулся. Надо же, эти дети просто чемпионы сна! Подкрепившись еще одним глотком вина и думая о своем маленьком озорном четырехлетнем террористе, она отложила забитый рекламой журнал «Куки» и по черной лестнице поднялась на второй этаж.

Сначала Патриция заглянула к Маркусу. Он лежал лицом вниз на сине-красно-белом ковре с эмблемой «Нью-Йорк рейнджерс» рядом с кроватью в виде саней. Включенная электронная игра соседствовала с его вытянутой рукой. Вымотался. И конечно же, придется дорого заплатить за столь долгий дневной сон. Когда теперь удастся угомонить этого бандита?.. Но, опять же, это уже вахта Марка.

Патриция пошла по коридору, недоумевая и хмурясь при виде комков черной земли на ковровой дорожке, – ох уж этот маленький демон! Она остановилась у закрытой двери, с ручки на ленточке свешивалась шелковая подушечка в виде сердца с надписью: «Ш-Ш-Ш! АНГЕЛ СПИТ!» Патриция открыла дверь, вошла в полутемную теплую детскую и вздрогнула, увидев силуэт взрослого человека, раскачивающегося в кресле-качалке у детской кроватки. Это была женщина, и в руках она держала маленький сверток.

Незнакомка качала ее Жаклин! Но в теплой комнате, устланной толстым ковром, при мягком приглушенном свете в этом не усматривалось ничего предосудительного.

– Кто?..

Патриция приблизилась еще на шаг.

– Джоан? Джоан… это ты? – Она подошла ближе. – Как ты?.. Ты прошла через гараж?

Джоан – это действительно была она – перестала раскачиваться и встала. Лампа с розовым абажуром находилась у нее за спиной, так что Патриция не могла разглядеть лицо соседки, отметила только как-то странно искривленный рот. И пахло от Джоан грязью. Патриция тут же вспомнила свою сестру, тот ужасный, ужасный День благодарения в прошлом году. Неужели у Джоан такой же нервный срыв?

И почему она здесь, почему держит на руках крошку Жаклин?

Джоан подняла руки, протягивая младенца Патриции. Та взяла дочку и сразу поняла – что-то не так. Неподвижность девочки отличалась от сонной расслабленности.

В тревоге Патриция отбросила край одеяла с личика дочки.

Розовые губки младенца чуть разошлись. Темные глазки смотрели в одну точку. У самой шейки одеяло было мокрым. Патриция дотронулась до него и тут же отдернула руку – два пальца стали липкими от крови.

Крик, поднявшийся из груди Патриции, не успел сорваться с губ…

Анна Мария была на грани безумия в прямом смысле этого слова. Она стояла на кухне и шептала молитвы, ухватившись за край раковины, словно дом, в котором она столько лет прожила с мужем, превратился в утлый челн, застигнутый жестоким штормом посреди океана. Она просила Бога подсказать, что делать, облегчить страдания, дать надежду. Она знала, что ее Энсель – не зло. Не такой, каким кажется сейчас. Просто он очень, очень болен. (Но он убил собак!) И какой бы ни была болезнь, она в конце концов пройдет, и Энсель опять станет нормальным.

Анна Мария посмотрела на запертый сарай в темном дворе. Вроде бы там пока все тихо.

Сомнения вернулись, как и в тот момент, когда она услышала сообщение об исчезновении из моргов тел пассажиров рейса 753. Что-то происходило, что-то ужасное (он убил собак!), и предчувствие беды, грозившее сокрушить ее, удавалось остановить только регулярными походами к зеркалам и раковине. Анна Мария мыла руки и прикасалась к собственному отражению, тревожилась и молилась.

Почему Энсель на день закапывался в землю? (Он убил собак!) Почему не говорил ни слова, только рычал и повизгивал? (Как собаки, которых он убил!)