Фонтенбло, 19 апреля, одиннадцать часов вечера».

На следующий день бывший монарх прощался со старой гвардией. Тысяча двести человек выстроилась в каре во дворе для парадов, носившем название двор Белой Лошади. Наполеон вышел к ним, обнял и поцеловал знаменосца и знамя, а потом «как во сне, глядя прямо перед собой, не оглядываясь», быстро вышел, вскочил в большую дорожную «карету, запряженную шестеркой лошадей», и те понесли его к месту ссылки.

Эту ночь он провел в Бриаре.

До Оранжа, куда он въехал 25 апреля, все шло хорошо. Но уже в Авиньоне столпившиеся по обе стороны дороги люди встретили его криками: «Да здравствует король! Да здравствуют союзники! Долой Бонапартишку! Долой тирана!»

В Оргоне на виселице болталось окровавленное чучело, и на нем надпись: «Рано или поздно, это ждет тирана».

Наполеона, забившегося в глубь кареты, спас граф Шувалов.

Но опасность была так велика, что, проехав примерно с четверть лье, экс-император счел нужным переодеться, дабы изменить внешний вид. Он надел старый синий сюртук, круглую шляпу с белой кокардой, сел верхом на почтовую лошадь и поскакал впереди кареты.

Немного не доезжая до Сен-Кана, путешественники остановились в небольшой гостинице. К Наполеону подошла хозяйка.

— Ну как, не попадался вам по дороге Бонапарт? — спросила она.

— Нет! — ответил он.

— Очень хотелось бы мне знать, удастся ли ему спастись. Мне кажется, народ готов разорвать его на части. И негодяй этого заслуживает. Скажите, его отправят на корабле на этот остров?

— Ну, конечно!

— Надеюсь, по дороге утопят.

— Я тоже на это надеюсь, — отозвался Наполеон. Естественно, этот диалог не мог его успокоить и заставил принять более строгие меры предосторожности. Вот что пишет об этом генерал Вольдбург-Трухзес:

«Наполеон упросил адъютанта графа Шувалова, чтобы тот надел на себя синий сюртук и круглую шляпу, то есть то, в чем Наполеон приехал в гостиницу, с тем расчетом, чтобы, если дело примет плохой оборот, вместо него подвергся оскорблениям или даже был убит адъютант.

Буонапарте пожелал, чтобы его принимали за австрийского генерала, для чего он надел австрийский генеральский мундир с орденом Святой Терезы, на голову нахлобучил мой (прусский) походный картуз, а поверх мундира набросил плащ русского генерала Шувалова.

Лишь после того, как комиссары союзных держав экипировали его таким образом, кортеж тронулся в путь. Однако, прежде чем выйти из гостиницы, мы условились, в каком порядке мы будем двигаться дальше. Итак, во главе шествия должен был идти генерал Друо, за ним — мнимый император (адъютант генерала Шувалова), далее — генерал Келлер, Наполеон, генерал Шувалов и я. Таким образом мне выпала честь следовать в арьергарде вместе с наполеоновской свитой.

Так прошествовали мы сквозь оторопелую толпу, пытавшуюся отыскать среди нас своего «тирана», как они называли Наполеона.

Адъютант Шувалова, майор Оленьев, сел в карету Наполеона, а Наполеон продолжил путь с генералом Келлером в его открытой коляске.

Жандармы, спешно посланные в Экс, по приказу мэра разогнали толпу, и мы спокойно продолжали пугь.

…Об одном обстоятельстве мне хотелось бы умолчать, но как историк я не вправе этого делать. В силу близкого общения с Наполеоном, — мы ведь все время находились с ним рядом, в одной комнате, — очень скоро обнаружилось, что он страдает венерическим заболеванием. Он этого не скрывал и, не стесняясь нашим присутствием, принимал лекарства и совершал необходимые процедуры. От его личного врача мы узнали, что он заболел во время последнего пребывания в Париже.

Где бы мы ни останавливались, тотчас скапливался народ, встречал нас возбужденными криками: «Да здравствует король!», а также ругательствами и проклятьями по адресу Наполеона. Но никаких более агрессивных действий толпа не предпринимала.

Однако Наполеон все время нервничал. Он продолжал путь в коляске австрийского генерала и даже попросил кучера закурить, полагая, что такая бесцеремонность, немыслимая в присутствии императора, послужит к его пользе. Больше того, он обратился с просьбой к генералу Келлеру, чтобы он напевал. Услышав в ответ, что у генерала нет голоса, Буонапарте сказал: «Ну тогда насвистывайте!»

Так он и ехал, забившись в угол коляски и делая вид, будто дремлет, убаюканный мелодичным свистом генерала и обкуриваемый кучером».

26 апреля Наполеон прибыл в замок. Буллиду близ Лукки, где в то время гостила сестра Наполеона Полина.

Маршан в своих воспоминаниях описывает следующую трогательную сцену:

«При виде горячо любимого брата Полина, забыв о своих переживаниях, с плачем протянула к нему руки, называя его ласкательными именами. Но разглядев, что на нем мундир австрийского генерала, она побледнела и замолчала на полуслове.

— Что это значит? Чья это форма? — спросила она дрожащим голосом.

— Полетга, — отвечал Наполеон, — ведь ты не хотела бы, чтобы меня убили?

— Я не могу вас обнять в этой форме, — глядя на него с негодованием, сказала княгиня. — О, Наполеон, зачем вы это сделали?

Император молча удалился в отведенную для него комнату и, надев вместо австрийского мундир старой гвардии, вышел к сестре. Полина бросилась к нему и с такой нежностью обняла и поцеловала, что свидетели этой сцены прослезились. Сам Наполеон тоже был взволнован»

Три дня спустя, 28 апреля, Наполеон в матросской шапочке поднялся на палубу английского корабля «Неустрашимый» и отплыл из Фрейжюса к месту назначения в Порто-Феррайо, и прибыл туда 3 мая.

Повелитель Европы, он превратился в опереточного правителя маленького острова…

В то время, когда Наполеон осваивался на Эльбе, а Людовик XVIII воцарялся в Париже под ликующие клики толпы, с легким сердцем отправившей на эшафот его брата, Талейран был поглощен неким неприглядным делом.

Довести до конца свою линию в европейской политике ему мешала, по его выражению, «сущая ерунда». Не Англия, не Пруссия и не Россия мешали ему, а страстная любовь Марии-Луизы к Наполеону. События последних недель только усилили ее чувство, и союзники могли ожидать от этого чего угодно.

Талейран не был разборчив в средствах. Он распорядился довести до сведения императрицы все случаи супружеской неверности Наполеона и при этом не скупиться на подробности.

В этом грязном деле он рассчитывал на мадам де Бриньоль. Фредерик Массон писал так:

«Талейран сделал все, чтобы погубить эту любовь. Он подослал к Марии-Луизе одну из самых искушенных в политике женщин своего времени и к тому же известную куртизанку. Ей были неведомы ни угрызения совести, ни сомнения, ни чувство признательности.

В юности она вела довольно легкомысленный образ жизни, уподобляясь не отличающимся строгими нравами итальянкам. До сих пор без интриг она не мыслят себе жизни, и когда ей случается стать участницей какой-нибудь дипломатической авантюры, она чувствует себя в своей стихии. Все время находясь при дворе, она была не из тех, кто уступает свои позиции и ретируется. Напротив, приставленная Талейраном к императрице, эта женщина не упустила случая, чтобы упрочить свое положение. Сначала осторожными намеками, а потом в открытую, она внушала Марии-Луизе, будто Наполеон никогда ее не любил и постоянно изменял ей. Императрица не поверила, тогда мадам де Бриньоль подкупила двух камердинеров, до последней минуты находившихся в Фонтенбло при Наполеоне, и те подтвердили все, что ей было угодно.

Рядом с Марией-Луизой не оказалось никого, кто бы поддержал ее. Эта крупная, флегматичная женщина была неспособна самостоятельно принимать решения и в своих поступках руководствовалась не рассудком, а эмоциями, поэтому измена мужа оказалась для нее важней, чем то, что он лишился трона.

В свое время эта современная Ифигения пожертвовала собой в интересах большой политики, а теперь, когда, по словам Шварценберга, политика разрушала то, что ею было создано, она подчинилась обстоятельствам. Конечно, это не делается за один день. С год еще императрица боролась со всей Европой, озлобившейся против нее и использующей все средства, чтобы окончательно вытравить любовь из ее сердца. Не останавливаясь ни перед чем, будут играть на ее гордости, тщеславии, ревности, но торжествовать победу смогут лишь тогда, когда эту любовь вытеснит из ее сердца другая; когда император Австрии, этот блюститель нравственности, фактически принудит дочь вступить в незаконную связь. Вот тогда европейские монархи будут рукоплескать, и в награду за прелюбодеяние она получит суверенное пармское герцогство».