Тем не менее она еще не стала настоящей, полноправной фавориткой. Министр Эли Деказ сохранял свое влияние на короля, а тот продолжал называть Деказа своим «дорогим малышом» и посылать ему исполненные нежности записки.

Мадам дю Кайла, которая не могла манипулировать Людовиком XVIII так, как она этого хотела, стала искать способ избавиться от молодого министра и решила скомпрометировать его в каком-нибудь скандале.

Судьба предоставила ей еще более подходящий случай: убийство.

Вечером 13 февраля 1820 года герцог Беррийский, второй сын графа д'Артуа, женившийся в 1816 году на Марнн-Каролине, принцессе обеих Сицилий, был вместе со своей супругой в Опере.

Оба слегка нервничали. Герцогиня — потому что была беременна, герцог — потому что после спектакля у него было назначено свидание с танцовщицей Виржинией Орен, его любовницей.

Во время антракта Мария-Каролина ударилась грудью о дверную ручку. Герцог тотчас же использовал это незначительное происшествие как удачный повод отделаться от герцогини.

— Возвращайтесь в Елисейский дворец, — сказал ей герцог. — Я опасаюсь за вас: в вашем положении было бы неосторожным оставаться долее в театре после такого удара. Я досмотрю спектакль один.

Мария-Каролина согласилась с доводами мужа и спустилась к своей карете. Едва только она устроилась на подушках, как герцог со всех ног бросился к лестнице театрального подъезда. Он хотел как можно скорее подняться наверх, очутиться в своей ложе и ждать знака, который должна была подать ему во время танца Виржиния Орей. Внезапно из темноты появился какой-то человек и вонзил кинжал в грудь герцога.

— Я убит! — только и сумел вымолвить герцог и упал на тротуар у входа в Оперу.

Несколькими часами позже герцог Берийский скончался в ложе Оперы из-за того, что захотел провести вечер с одной из ее танцовщиц.

Убийца племянника короля Франции был арестован. Он назвался Лувелем и заявил, что действовал в одиночку.

Однако по взбудораженному известием о странном убийстве Парижу прошел слух, что кинжал в руку Лувеля вложил Деказ, люто ненавидевший герцога Беррийского.

Обвинение это родилось, естественно, в будуаре мадам дю Кайла и вскоре достигло желанной цели. Королю, пришедшему в ужас от размаха, который принял скандал, ничего не оставалось, кроме как смириться с необходимостью расстаться с Деказом, и он назначил своего любимца послом в Лондон.

Теперь мадам дю Кайла получила неограниченные полномочия…

21 февраля 1820 года из кабинета Людовика XVIII доносились жалобные стенания.

Лакеи, становясь в коридоре по очереди на колени, заглядывали в замочную скважину, восхищенные невиданным зрелищем; перед ними, уронив голову на свой письменный стол, плакал навзрыд король Франции…

Время от временя от рыданий его толстый, дряблый живот, подобный полупустому бурдюку, начинал сотрясаться, и прислуга молча покатывалась со смеху.

Людовик XVIII был безутешен. Он горевал, что его принудили изгнать премьер-министра, дорогого его сердцу Эли Деказа. Накануне того дня король отправил Деказу горькое и одновременно нежное послание:

«Приди навестить неблагодарного принца, который не сумел тебя защитить. Приди смешать свои слезы со слезами твоего несчастного отца…»

А наутро, когда фаворит укладывал чемоданы, он получил от короля еще одну коротенькую записку:

«Прощай! Я благословляю тебя, но сердце мое разбито. Целую тебя тысячу раз».

Согласитесь, письма эти — необыкновенный… Необыкновенные и единственные в Истории, поскольку в наши дни трудно представить себе главу государства, который бы писал в подобном гоне своему премьер-министру, отставленному от должности…

В течение нескольких дней Людовик XVIII сидел, облокотившись о свое бюро, перед портретом «дорогого отсутствующего» и стонал самым заунывным образом. Затем король, казалось, успокоился, снова стал улыбаться и более никогда не заговаривал о Деказе. Мадам дю Кайла, — надо отдать должное ее ловкости, — сумела при помощи одурманивающих ласк, нежнейших и сладчайших ароматов и своего возбуждающего чувственность присутствия изгнать из мыслей короля малейшее воспоминание об экс-фаворите.

Начиналось ее царствие…

Это проявилось со всей очевидностью, когда герцог Ришелье, заменивший Деказа на его посту, сформировал свое министерство. Люди, разделяющие идеи ульт-рароялнстов, усилиями красавицы графини получили ключевые посты в правительстве, что позволило графу д'Артуа и его друзьям вынести на голосование два чрезвычайных закона: первый — об упразднении личных свобод, а второй — о прессе, которую вновь обязывали получать предварительные разрешения на публикации и подчиняли цензуре…

Таким образом мадам дю Кайла мягко и осторожно вновь привела монархию к тому, чем она была до 1789 года…

В то время как в Тюильри Людовик XVIII не без усилий развлекался с мадам дю Кайла, на острове Св. Елены Наполеон, сохранивший юношескую пылкость, в свободные от тяжких раздумий часы наставлял рога товарищу по заключению, храброму генералу де Монтолону.

Однако генерал не страдал от этого вероломства. Уже давно он принял решение закрыть глаза на проказы своей супруги. Прекрасная Альбина де Вассаль и вправду обладала столь бурным темпераментом, что, как удачно сострил граф де Берг, «ревность одного мужчины была недостаточной, чтобы дать представление о всех ее шалостях».

Прежде чем Альбина женила на себе Монтолона, она уже дважды побывала замужем, и оба раза браки расторгались из-за адюльтера. С тех пор она отдавалась любому, кто хотел ее взять.

На Св. Елене Наполеон, знавший супругу Монтолона как интриганку, вначале относился к ней с опасением. Однако после отъезда Лас-Каза ей удалось занять место секретаря, и, одержав решительную победу над мадам Бертран, она с пером в руке водворилась в комнате бывшего императора… «

Само собою разумеется, события быстро приняли довольно забавный оборот. В перерыве между диктовкой очередных глав своих «Мемуаров» Наполеон однажды вечером набросился на Альбину, и она была удостоена великой чести прямо на ковре.

Впоследствии подобные галантные интермедии вошли в привычку, и преисполненная гордости мадам де Монтолон сделала все, чтобы находящиеся на острове французы были в курсе ее отношений с бывшим императором. Она беспрестанно повторяла заносчивым тоном, будто гадалка однажды предсказала ей, что «она будет королевой и одновременно не будет ею»…

Эти слова приводили в бешенство мадам Бертран.

Было время, когда связь Наполеона и Альбины отрицали. Однако в наши дни этот факт уже не требует доказательств, как свидетельствует в своей книге «Наполеон на острове Святая Елена» один из самых известных историков, занимающихся наполеоновской темой, доктор Поль Ганьер. Он пишет:

«Многие историки долгое время подвергали сомнению плотский характер отношений между Наполеоном и мадам де Монтолон. Несмотря на смущающие детали, подобные той изумительной непринужденности, с которой император принимал мадам де Монтолон в своей ванной комнате, тогда как мужа ее самым вежливым образом просили удалиться, они утверждали, что Наполеон во время своего пребывания на о. Св. Елены был более чем равнодушен к хлопотам подобного рода. И все свидетельства, призванные укрепить противоположную версию, по их мнению, есть не что иное, как явное недоброжелательство. Более осторожный Фредерик Массон дал свободу различным интерпретациям, написав, что мадам де Монголом умела доставить узнику „утешения такого сорта, которые одна лишь женщина может доставить мужчине“. Что это были за утешения? Уточнить свою мысль он остерегся.

Однако насчет природы взаимоотношений Наполеона и Альбины у нас не может быть ни малейших сомнений, а недавний выход в свет дневниковых записей гофмаршала Бертрана устранил последние колебания на этот счет. Слова честного генерала действительно окончательно проясняют эту историю. Наполеон, и это более не подлежит никакому обсуждению, позволил себе увлечься искусной игрой женщины, уже давно привыкшей соблазнять мужчин и восхитительно умевшей извлекать выгоду из своих прелестен, пусть даже слегка увядших. Испытывал ли император к ней нежные чувства? Маловероятно. Самое большее, он «привык» к ней, а подобные «привычки», особенно в такой изоляции, в какой жил он, становятся, со временем только сильнее. Однако, потакая слабостям тела, он не забывал, что здесь, в изгнании, вдали от мира, в котором ^он жил, создается сейчас его портрет для последующих поколений. И от того, каким будет этот портрет, зависело будущее династии. Можно предположить, что император даже сердился на мадам Монтолон из-за всей этой истории, в которую она его вовлекла. Этим и объясняется потребность «сохранить лицо», заставить замолчать злые языки, предупредить злословие, рискуя иногда показаться грубым, быть подчеркнуто резким в выражениях, — и все для того, чтобы принудить соперников умолкнуть и отвести от себя подозрения».