О широком жесте сестры Наполеон узнал после разгрома под Лейпцигом. Он был чувствительно тронут и написал Полине следующее письмо:

«Я принимаю ваш дар. Но добрая воля и ресурсы моего народа позволяют мне надеяться, что у меня достанет средств выдержать расходы, какие повлекут кампании 1814 и 1815 годов. Но если же, паче чаяния, противостояние коалиционных сил Европы и французской армии продлится долее, и я не одержу победы, на которую, зная мужество и патриотизм моих сограждан, вправе надеяться, тогда я воспользуюсь вашим подарком и любой другой поддержкой, которую мои подданные захотят мне оказать».

В тот момент, когда трон императора пошатнулся, руку помощи ему протянул один-единственный человек. И это опять была женщина.

Народная мудрость гласит: беда никогда не приходит одна.

Зимой 1813-1814 годов это подтвердилось. Пока армии Наполеона одну за другой оставляли земли, еще недавно столь стремительно и дерзко завоеванные им, Полина погибала, став жертвой своей сексуальной ненасытности. Ее прекрасное, совершенное тело, которое с блаженным трепетом ласкало столько мужчин, менялось на глазах, теряя свои роскошные формы.

В то время, когда территория Франции сокращалась, обретая на карте Европы прежние контуры шестиугольника, сестра императора чахла и угасала. На фоне постигших Францию национальных бедствий французов больше не тешили ни женщины, ни внешний блеск и престиж, которые они ценили превыше всего.

Возлюбленные Полины, боясь усугубить состояние здоровья обожаемой принцессы, старательно скрывали от нее отзвуки той, другой, глобальной катастрофы.

На вопрос: «Где сейчас император?» ей отвечали: «Он сражается с противником», не уточняя, что на этот раз противник был не перед ним, а за ним, то есть он преследовал его по пятам.

Несмотря на неустанные заботы и внимание, лучше бедняжке не становилось, напротив, она с каждым днем теряла силы.

«Состояние ее поистине удручающе, — писала ее фрейлина мадам де Кавур. — Мы были бы просто счастливы, если бы за четыре месяца она настолько окрепла, что смогла бы уехать отсюда. Худоба принцессы вызывает слезы жалости; ее все огорчает и раздражает. Поэтому плохие вести, насколько это возможно, нужно от нее скрывать».

15 апреля принцессу перевезли в замок Буллиду, близ Лукки, любезно предоставленный в ее распоряжение бывшим депутатом г-ном Шарлем, Здесь она узнала об отречении Наполеона. Эта новость окончательно ее подкосила.

К счастью, через несколько дней ей сказали, что Наполеон, отправляясь в ссылку на остров Эльбу, должен сесть на корабль в порту Сан-Рафаэль. Мысль, что она увидит брата, придала ей силы, и она написала письмо мужу сестры Элизы, Баччиокки:

«Император будет здесь проездом, я мечтаю его увидеть, сказать ему слова утешения и, если только он согласится взять меня с собой, я больше никогда с ним не расстанусь. Если он откажет, я отправлюсь в Неаполь к королю Мюрату… Я никогда не относилась к императору как к коронованной особе, я любила его как брата и буду верна ему до самой смерти».

25 апреля в Лукке остановился кардинал Пакка, казначей при папском дворе, возвращавшийся в Рим после трех с половиной лет тюремного заключения по подозрению в участии в заговоре против Наполеона. Полина обратилась к нему с просьбой навестить ее.

Прелат согласился и приехал в замок Буллиду. То, что он увидел, ужаснуло его.

«Меня встретила принцесса, — пишет он в своих мемуарах. — Она выглядела подавленной и чрезвычайно изможденной; лицо ее было смертельно-бледным. Если бы одна из придворных дам не подвела меня к ней и не представила, я ни за что не поверил бы, что передо мной та самая Полина Бонапарт, о чьих прелестях и обаянии восторженно писали французские газеты. Она приняла меня очень приветливо и с глубокой грустью и болью говорила о низложении своего брата; и, надо признать, в ее суждениях было много здравого смысла».

Наконец, на следующий день приехал Наполеон. Он явился в сопровождении комиссаров союзных держав, на которых была возложена ответственность за жизнь императора в ссылке. Правда, как уже говорилось раньше, чтобы не пасть жертвой народного гнева, Наполеон путешествовал в форме австрийского офицера. Увидев его в этой форме, Полина чуть не лишилась чувств. Пристыженный император быстро переоделся в своей комнате, и вечер прошел восхитительно.

— Я бы очень хотел, чтобы ты приехала ко мне на Эльбу.

— Я обещаю тебе это.

Наполеон взял ее за руку и сказал:

— Благодарю тебя. Ты единственная, кого я могу об этом попросить. Потому что знаю: ты

сделаешь это от чистого сердца.

Взволнованная этим признанием, Полина поцеловала брата.

27-го, на рассвете, император сел во Фрейжюсе на корабль и отплыл в свое лилипутское королевство.

Но Полина не поехала немедленно на Эльбу. Свидание с братом настолько ободрило ее, что она вновь почувствовала жгучее, требовательное желание в укромных местах своего тела.

Принцесса тут же написала Дюшану, который после разгрома наполеоновской армии был не у дел, и потребовала, чтобы он срочно ее навестил. Молодой офицер (он был произведен в полковники и получил баронский титул на поле боя под Лейпцигом) примчался пулей и провел две недели в Лукке, доведя себя до полнейшего изнеможения.

Его присутствие слегка успокоило Полину, и она смогла отплыть на Эльбу на борту «Летиции», предоставленной ей Мюратом.

В Порто-Феррайо она пробыла недолго и, получив от Наполеона точные инструкции, отправилась со специальным поручением к Мюрату в Неаполь.

О политической роли Полины во время этого путешествия писали многие ученые-историки. Жюль Англес, бывший начальник полиции режима Империи, впоследствии перешедший на службу к Бурбонам, сообщал Людовику XVIII:

«Несмотря на некоторое охлаждение между Наполеоном и Мюратом, объяснимое скорее всего страхом, который внушает последнему (а быть может, и Бонапарту) Венский конгресс, есть основание полагать, что они заодно. Доказательством тому может служить поездка принцессы Боргезе из Неаполя в Порто-Феррайо:

принцесса вполне могла стать посредницей в деле их сближения. То обстоятельство, что Полина Боргезе ездит от одного к другому, означает, что между Наполеоном и Мюратом — полное согласие».

В подтверждение этого Неаполитанская королева пишет:

«Наполеон отправил принцессу Полину в Неаполь с поручением сообщить Мюрату, что он прощен, а также посоветовать не терять бдительности н быть готовым к возможным непредвиденным событиям».

Выполнив все, что от нее требовалось, Полина вернулась в Порто-Феррайо с намерением остаться с братом на Эльбе.

«Приезд Полины, — пишет мемуарист, — словно лучом света озарил мрачную жизнь маленького императорского двора».

Надо отметить, что в постоянном желании Полины развлекаться было что-то болезненное.

Пишут, что она устраивала празднества во время плавания на «Медузе». Она занималась тем же самым и на Эльбе.

Послушаем Анри д'Альмера:

«Едва ступив на остров, она устроила маскарад по случаю торжественного открытия небольшого муниципального театра в Порто-Феррайо, построенного по приказу императора на месте бывшего храма. В костюме жительницы Мальты в паре с Камброном она открыла бал.

В бывшем волонтере кампании 1790 года не было ничего от придворного ветрогона, и он прекрасно обошелся бы без чести, оказанной ему принцессой. Быть может, в тот момент, когда она подошла к нему, сияя ослепительной улыбкой, и взяла его под руку, доблестный воин, как бы предчувствуя сражение под Ватерлоо, порывался что-то сказать, но сдержался и не потерял самообладания. Но когда танец закончился, он все-таки сказал:

— Мне было приятно танцевать с вами, принцесса, но мне больше по душе сражаться с неприятелем на поле боя.