Не знал он также, близка ли она с Артуром. Но этого вопроса он не коснулся: как-никак она была его дочь, и, говоря о ней, мы проявляли гораздо больше щепетильности, чем если бы обсуждали поведение любой другой девушки. Но сам я считал, что это вполне возможно.

Мы сидели в гостиной, поджидая Пенелопу. Никогда еще я не видел Фрэнсиса таким озадаченным. И он, и жена его совсем растерялись. Пенелопа была упрямее их обоих и не привыкла объяснять свои поступки. К наукам у нее вкуса не было, окончила она всего лишь какие-то секретарские курсы, и ученые — друзья отца интересовали ее не больше, чем индейцы с Амазонки. Теперь, однако, она решила признать их существование. Она сообразила, что кое-кто из них живет в Соединенных Штатах и, уж конечно, кого-нибудь можно будет уговорить взять ее на работу.

— Нужно положить этому конец, — заявил Фрэнсис. — Я не допущу, чтобы она уехала.

Он сказал это с решимостью короля Лира в бурю и почти столь же убедительно. Он уже заказал бутылку шампанского, и вид у него был такой, точно он готовился умиротворить взбалмошную возлюбленную.

Наконец в гостиную влетела Пенелопа — раскрасневшаяся, красивая, сердитая.

— Я думала, вы в двенадцатой комнате, — сказала она, глядя на нас в упор, будто мы виноваты в ее ошибке.

— Выходит, что ты думала неверно, — ответил я.

— Но мы всегда встречались в двенадцатой.

— Никогда!

— Но я же прекрасно помню, что приходила в двенадцатую. — Она упрямо стояла на своем, и вид у нее был страшно надутый.

— Значит, или у тебя плохая память, или прежде ты ходила не туда, куда нужно.

Она вдруг перестала хмуриться и просияла улыбкой. И сразу же мне стало понятно, что находят в ней Артур и другие.

С жадностью здоровой молодости она выпила подряд два бокала шампанского.

Фрэнсис разговаривал с ней учтиво, но несколько натянуто, почти как с Гектором Роузом. Он сказал ей, что пригласил к обеду одного ученого из Оксфорда.

— А сколько ему лет? — Пенелопа выпрямилась.

— Лет сорок семь — сорок восемь.

Она снова откинулась на спинку кресла.

— Если бы ты увидела его, — заметил я, — ты бы сразу побежала наряжаться в новое платье.

— Вот уж нет! — Но тут ее осенило. — А у него есть знакомые в Америке?

— Причем тут Америка? — спросил я, пытаясь прийти на помощь Фрэнсису.

— Да я собираюсь туда осенью или будущей весной.

Фрэнсис откашлялся. И, набравшись духу, сказал:

— Извини меня, Пэнни, но я предпочел бы, чтобы ты выбросила это из головы.

— Почему?

— Потому что это вряд ли осуществимо.

Фрэнсис решил взять быка за рога.

— Дело вовсе не в том, что мы не могли бы найти тебе там службу. Наверно, могли бы…

— Так за чем же остановка? — обрадовалась Пэнни.

— Не в работе дело. Неужели ты сама не понимаешь?

Фрэнсис помолчал, потом снова пошел в наступление.

— Разве ты не понимаешь, что мы не можем позволить тебе вешаться на шею этому Плимптону?

— А почему бы нет?

Пенелопа с наслаждением потянулась, лицо у нее стало безмятежное, словно на сегодня она уже высказала все, что хотела. Фрэнсис продолжал еще что-то говорить, но она будто и не слышала. Неужели она не понимает, что родители не могут ей этого позволить? Не понимает, что у них есть обязательства по отношению к ней?

И вдруг он заговорил мягче, с еще большим смущением:

— Все это достаточно плохо, но есть кое-что и похуже.

На этот раз она отозвалась:

— А что именно?

— Вот что, девочка, я не буду тебя спрашивать, какие чувства ты питаешь к этому молодому… к Артуру… или он к тебе. Не думаю, чтобы кто-нибудь из нас имел право задавать тебе подобные вопросы.

Пенелопа смотрела на него своими прекрасными серыми глазами, лицо ее оставалось непроницаемым.

— Допустим, ты любишь его, но что-то в ваших отношениях вдруг разладилось. Вы оба так молоды, это вполне возможно. Так вот, если ты уедешь к нему и вдруг останешься одна… Мне страшно подумать, что ты можешь подвергнуться такому риску.

Пенелопа загадочно улыбнулась.

— Когда я поеду в Америку, я, может быть, вообще не встречусь там с Артуром, — сказала она.

Сентябрь еще не кончился. Как-то утром у меня на столе зазвонил телефон. Моя секретарша сообщила, что какая-то дама, по имени Элен Смит, хочет непременно говорить со мной. Имя это ровно ничего мне не объяснило. А какое у нее дело? Она отказывается сказать, ответила секретарша. Я заколебался. Никогда не знаешь, на что можно нарваться в таких случаях. Но потом сказал: «Ладно, соедините меня с ней».

— Меня зовут Элен Смит… — Голос был живой, интеллигентный. — Мы с вами однажды встречались.

— Вот как? — сказал я, но ничего не припомнил.

— Насколько я знаю, Роджер… Роджер Куэйф… говорил вам обо мне.

Тут я понял.

— Он позволил мне самой поговорить с вами, — продолжала она. — Вы не возражаете?

Может быть, я заеду к ней как-нибудь вечером — днем она на службе. Это ведь лучше, чем вести разговор по телефону, не так ли? Ей неприятно быть навязчивой, но она очень обеспокоена. Она надеется, что это меня не слишком обременит.

Голос был настойчивый, взволнованный, энергичный. Но совершенно мне незнакомый. По дороге на Эбери-стрит, где она жила, я подумал, что отсюда до парламента рукой подать: случайность ли это? Но кто же она? Замужняя женщина, одинокая? Я не знал о ней ровно ничего.

Когда она открыла мне дверь, я сразу подумал о пошлой иронии судьбы. Лицо знакомое — только где же я ее видел? Пожимая мне руку, она смотрела и застенчиво и строго. Невысокого роста, тоненькая, но отнюдь не хрупкая, с темными волосами. В белом свитере и черной юбке. Она была не моложе Кэро. И рядом с Кэро — нашей блистательной и самоуверенной Кэро — сильно проигрывала. И тут, очень кстати, мне вспомнился случай, совсем не связанный с ней: я вспомнил, как в гостиной на Лорд-Норт-стрит Кэро, покатываясь со смеху, говорила, что женам следует бояться не сногсшибательных красавиц, а тихих сереньких мышек. Вот уж действительно шутка судьбы — вспомнить об этом, проходя за Элен Смит в ее нарядную маленькую гостиную. Я так и не мог сообразить, кто же она и где мы встречались.

Она налила мне виски и удобно, с ногами, устроилась на диване. Стаканы стояли на низеньком столике перед нами.

— С вашей стороны очень мило, что вы пришли, — сказала она.

— Какие пустяки! — ответил я, пожалуй, излишне бодро.

— Пустяки ли? — Она посмотрела на меня. На миг перед моим мысленным взором возникли глаза Кэро: большие, дерзкие, наивные. Глубоко посаженные глаза Элен дерзкими не были, но они были пытливее и проницательнее. Больше я не сравнивал. Я приглядывался к ней: не красавица, даже не хорошенькая, но лицо тонкое и изящное. Эта тонкость и одухотворенность особенно поражали по контрасту с широкими, прямыми плечами. Она улыбнулась мне застенчивой и искренней улыбкой.

— Мне ужасно неловко, — сказала она.

И вдруг я вспомнил — быть может, потому, что пальцы коснулись холодного стакана — посольство в Риджент-парке, вечер Суэцкого кризиса… Жена Дж. С. Смита!

Так вот кто она такая! Да, получалось действительно неловко, хотя она имела в виду совсем не то. Смит — племянник Коллингвуда! О нем говорили, что это фанатик, одержимый; мне приходилось читать его статьи и речи: в них чувствовался непонятный яростный вызов. Была какая-то глухая злоба в его подходе к историческим событиям и политике, и тем не менее я знал молодых консерваторов, которые буквально боготворили его. Жена Дж. С. Смита! Да, неловко! Я сказал что-то невнятное, вроде того, что не надо мучить себя.

На этот раз ее улыбка была просто ослепительна.

— Это, знаете ли, легче сказать, чем сделать.

Чтобы как-то разрядить атмосферу, я спросил, чем она занималась сегодня. Она ответила, что была на службе. Оказалось, она работает в справочной библиотеке. Мы называли общих знакомых — среди них оказался лорд Лафкин. Я сказал, что когда-то работал у него.