— …У нас сложилось неплохое ядро будущей партии, — проговорил Браун. — Я склоняюсь к мысли, что настало время спросить у Джего, разрешит ли он нам выставить его кандидатуру.

— А не рано ли? — с тревожной серьезностью спросил Рой.

— Ему будет трудно решиться на этот шаг, — словно бы не заметив возражения Калверта, сказал Браун. — Есть вероятность, что он не сможет занять этот пост. Или, говоря иначе, не сможет пойти на сокращение своих доходов. Сейчас, читая лекции в университете и курируя студентов как старший наставник, он зарабатывает тысячу восемьсот фунтов в год, причем ему не надо платить за жилье. Став ректором, он будет вынужден отказаться от других занятий, а за ректорство у нас платят всего полторы тысячи фунтов. Я всегда считал, что это ничтожное, почти неприличное для главы колледжа жалованье. Правда, Резиденцию колледж предоставляет ректору бесплатно, но на ее содержание Джего потребуется гораздо больше денег, чем на содержание его нынешнего дома. Не представляю себе, как он с этим справится.

Я усмехнулся: мне было неловко участвовать в этих величественных разглагольствованиях, особенно когда их слушал Рой.

— Уж как-нибудь справится, — сказал я. И сразу добавил: — Послушайте, Браун, вы же прекрасно знаете, что он ждет не дождется этого предложения.

— Да, надеюсь, мы сможем его уговорить, — сказал Браун. — Но торопиться тут ни в коем случае не следует. Трудности остаются трудностями, даже если о них умалчиваешь. И все же я думаю, что настало время обратиться прямо к нему. Однако прежде всего, — добавил он, — надо снестись с Кристлом. Ему может показаться, что мы слишком спешим.

Браун позвонил Кристлу домой, и тот сказал, что немедленно отправляется в колледж. Он явился к Брауну, заранее со всем не согласный: его взбесило, что мы начали совещание без него. Он не желал слушать наших доводов и упорно, без всяких оснований твердил, что к Джего идти пока не следует. Однако Браун, со свойственной ему тактичностью, сумел, как обычно, переломить его раздражительную обидчивость (которую почему-то называют детской, хотя особенно резко она проявляется у взрослых), и Кристл, вняв наконец голосу рассудка, без всякого перехода сказал:

— По-моему, надо идти к Джего прямо сейчас.

— Может быть, договориться с ним на завтра? — спросил Браун.

— Я против отсрочек, — ответил Кристл. — Раз уж нам все равно необходимо с ним поговорить, так зачем откладывать? Нет, надо идти к нему прямо сейчас.

— А если он занят?

— Надеюсь, для такого разговора он найдет время, — с холодновато-насмешливой улыбкой проговорил Кристл.

— Я позвоню ему и выясню, — сказал Браун. — Только сначала надо связаться с Найтингейлом. По-моему, нам лучше всего пойти к Джего всем вместе. — Он позвонил в привратницкую и попросил соединить его с Найтингейлом — но тот не ответил. Тогда Браун попросил привратника сходить к нему; вернувшись, привратник сказал, что комнаты Найтингейла заперты.

— Досадно, — проворчал Браун.

— Пойдемте без Найтингейла, — нетерпеливо предложил Кристл.

— Думаю, что это неправильно. — Браун слегка нахмурился. — Лучше всего пойти к Джего всем вместе. Тогда каждый из нас будет считать себя полноправным основателем нашей партии. И, по-моему, очень важно, чтобы именно Найтингейл участвовал во всех наших начинаниях.

— Я ему потом все объясню, — сказал Кристл. — Нам нужно начать действовать раньше наших противников.

Очень неохотно Браун набрал номер старшего наставника. Ему хотелось дождаться Найтингейла — чтобы накрепко привязать его к партии Джего. Но с другой стороны, он не без труда довел «до нужной кондиции» самого Кристла и не хотел его расхолаживать. По репликам Брауна — его хорошо поставленный голос звучал, как всегда, сердечно и доверительно — мы поняли, что Джего с радостью предложил нам зайти к нему сегодня же, сейчас.

— Он ждет нас, — сказал Браун, положив трубку.

— Вполне естественно, — заметил Кристл и встал.

— Одну минутку, — остановил его Браун. — Я по крайней мере пошлю Найтингейлу записку и объясню ему, что мы пытались его разыскать.

Он подсел к письменному столу.

— Может, будет лучше, если я сам отнесу Найтингейлу вашу записку, — предложил Рой, — и скажу ему, что тоже собираюсь голосовать за Джего, но в переговорах с ним участия не принимал?

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — проговорил Браун.

— Да нет, вы меня не поняли, — сказал Рой. — Просто я подумал, что мне не место в такой представительной депутации.

Кристл внимательно посмотрел на Роя, стараясь понять, серьезно тот говорит или ехидничает.

— Не знаю, Калверт, не знаю, — пробормотал он. — Но мы, надеюсь, все-таки можем сказать Джего, что вы решили его поддерживать?

— Конечно, — ответил Рой. — Конечно.

Дом старшего наставника располагался довольно далеко от квартиры Брауна, и нам пришлось пройти через несколько внутренних двориков. По дороге Кристл сказал о Рое Калверте:

— Должен признаться, что этот молодой человек вызывает у меня серьезнейшие сомнения.

— А я уверен, что он будет нам очень полезен, — успокоил друга Браун.

Когда мы пришли, нас отвели не в кабинет Джего, а в гостиную. Миссис Джего с видом гранд-дамы — она явно подражала леди Мюриэл — величественно поднялась нам навстречу.

— Прошу, господин декан, садитесь. Прошу, господин наставник, садитесь, — сказала она Кристлу и Брауну. — Отец мужа, совершенно не считаясь с нашими планами, решил посетить его именно сегодня.

Однако она не очень-то успешно имитировала манеры леди Мюриэл. При всей своей церемонности леди Мюриэл никогда не величала коллег ректора их должностными титулами. Леди Мюриэл никогда не сказала бы младшему из них:

— Мистер Элиот, будьте любезны, помогите мне разлить херес. Я уверена, что эта ваша обязанность доставит вам истинное удовольствие.

Дело в том, что миссис Джего любила играть роль великосветской дамы, любила внимание мужчин — и никогда не была в себе уверена. Крупная и широкоплечая, да к тому же начинающая полнеть, она отнюдь не казалась привлекательной, и ее красила только улыбка — яркая, веселая, открытая и по-девичьи беззащитная. Правда, улыбалась она редко, а без улыбки ее лицо было совершенно бесцветным.

В тот вечер ей не удалось выдержать великосветского тона. Она вдруг воскликнула:

— Вам, наверно, вовсе не хочется ждать Пола в моем обществе!

— Напротив, нам очень приятно, — сказал Браун.

— Вы чрезвычайно любезны, господин наставник, — царственно поблагодарила его миссис Джего, снова возносясь на пьедестал.

Она смущала друзей своего мужа с тех самых пор, как он на ней женился. Ей непременно нужно было главенствовать в любом разговоре. Она ревниво следила, чтобы ею «не пренебрегали». Она собирала, бережно хранила, бесконечно пересказывала и сладострастно смаковала «оскорбления» с пылким, не ослабевающим от времени мазохизмом. Она заставляла своего мужа тяжко страдать.

Он тяжко страдал, но почти никто не догадывался о действительных причинах его страданий. Он всегда очень нравился женщинам. Многие из них могли бы полюбить его — за широту и щедрость души, за мягкую, сердечную отзывчивость. Это вчуже льстило ему, но любил-то он — вот уже двадцать пять лет — только одну женщину: свою жену. У них никогда не было детей. Но его любовь к ней не ослабевала. Он даже ревновал ее, эту женщину, которая казалась всем столь нелепой и карикатурной. Мне доводилось видеть, как, играя на его ревности, она причиняла ему немалую боль.

Но не ревность приносила ему наибольшие страдания. Он женился, когда был еще совсем юным преподавателем, на своей ученице. Взаимоотношения учителя и ученицы, очень часто насыщенные глубокими чувствами даже и без любви, наложили неизгладимый отпечаток на всю их совместную жизнь. Он хотел, чтобы люди по достоинству оценили ее духовную одаренность, скрытую под природной застенчивостью, хотел, чтобы мы узнали, какой она прекрасный, никем по-настоящему не понятый человек, хотел объяснить нам, что горше всех мучается она сама, когда из-за ее вспыльчивости от него отшатываются друзья. И если она мучилась — а по мнению окружающих, нелепо ломалась, — его любовь ярко вспыхивала искренним состраданием.