— Он сделал замечательную работу, — сказал Гетлиф.

— Я уж понял.

— Тебе трудно понять, насколько это значительная работа, — возразил Гетлиф. И после паузы добавил: — Она значительней, чем все, что я до сих пор сделал. Гораздо значительней.

Его признание было обезоруживающе откровенным и по-донкихотски гордым; пытаясь замаскировать свое смущение иронией, я сказал:

— Нам с тобой тоже не помешала бы удача. А то эти мальчишки захватывают все призы. Я вот сравниваю себя с Роем Калвертом и вижу, что он опередил меня в работе лет на двадцать.

Мы уже подошли к главным воротам; остановившись под центральным фонарем, Гетлиф рассеянно улыбнулся мне и проговорил:

— Ладно, если уж быть откровенным, так до конца.

— Это ты о чем?

— Мне очень понравился сегодня Джего. Я его, по-видимому, недооценивал.

— Да ведь еще не поздно, — сразу же отозвался я. — Если ты за него проголосуешь…

Но Гетлиф покачал головой.

— Нет, Льюис, я проголосую за Кроуфорда, — сказал он. — И уверен, что буду прав.

Последний день перед выборами — девятнадцатое декабря — тянулся бесконечно долго. Утром ничего не случилось; ко мне зашел Рой, и, лениво перебрасываясь словами, мы напряженно ждали боя часов: пятнадцатиминутные интервалы казались нам неимоверно длинными. Дождя с утра не было, но небо сплошь закрывали серые тучи. Перед ленчем мы прогулялись по городу, Рой купил еще несколько подарков, а потом ушел, и я остался один.

Вскоре ко мне поднялся Браун. Я очень ему обрадовался: разговаривать с ним было куда приятней, чем делать перед самим собой вид, что читаешь. Но в его первом вопросе прозвучала зловещая тревога:

— А Кристла у вас, значит, нет?

— Он ни разу не заходил ко мне после собрания, — ответил я.

— Мне кажется, что до выборов нам нужно поговорить еще раз. Я заглянул к нему домой, но мне сказали, что он с утра отправился на прогулку.

Я посмотрел в окно — по стеклу барабанили первые капли дождя.

— Да, неподходящий день для прогулок, — сказал я.

— Потом я наведался в его служебную квартиру, — проговорил Браун, — и у меня создалось впечатление, что сегодня он там даже не появлялся.

— Чем же он, по-вашему, занят?

Браун сокрушенно покачал головой.

— Боюсь, что он никак не может решить, за кого ему проголосовать.

Вот почему Браун разыскивал Кристла: он надеялся, что сумеет на него повлиять, надеялся, что, воззвав к их дружбе, сумеет убедить его остаться верным Джего. В этот последний день перед выборами Браун просто не мог думать о чем-нибудь другом. Он знал не хуже меня, к какому решению склоняется Кристл. Но Браун был политиком до мозга костей и не терял надежды на победу, даже если всем другим положение казалось безнадежным. Когда Кристл предложил ему баллотироваться в ректоры, он подумал, что окончательно проиграл, но теперь опять был готов бороться до самой последней минуты. Считая, что Кристл не может решить, за кого ему проголосовать, он собирался использовать все свое влияние, чтобы заставить его проголосовать за Джего.

— Мне очень хочется найти его, — сказал Браун, глядя на меня своими зоркими, пронзительными глазами.

— Если он появится, я обязательно извещу вас.

— Я буду вам очень благодарен, — проговорил Браун. — Ну, а в крайнем случае я зайду к нему домой поздно вечером.

Он держался как-то особенно спокойно и просто. Если его и выбили из колеи последние события, то он этого не показывал: когда ему бывало не по себе, его плавная, размеренная речь замедлялась еще сильней, он сводил все явления жизни к легкообъяснимым схемам и черпал в этой нарочито заземленной простоте необходимое ему душевное равновесие.

— Мне, пожалуй, пора идти, — сказал Браун. — Я буду у себя, в служебной квартире. Мне надо написать несколько писем стипендиатам. Впрочем, вот еще что. Вы случайно не разговаривали сегодня с Джего?

Я сказал, что он заходил ко мне накануне.

— И в каком он был состоянии?

— Надеялся на победу. Вернее, твердо верил в победу, и это меня немного встревожило.

— Я понимаю, о чем вы толкуете. Он был у меня сегодня утром, мы разговаривали около часа. Он все такой же. Я попытался его предостеречь, но из этого ничего не вышло.

— А если его прокатят…

— Если его прокатят, он не оправится от этого удара до самой смерти.

Браун нахмурился и добавил:

— Очень печально сознавать, что, если бы Кристл не мудрствовал, мы все могли бы твердо надеяться на победу. Да, это очень грустная мысль.

Когда Браун ушел, я отправился к Рою пить чай. Вернувшись к себе — под проливным дождем, который зарядил, видимо, надолго, — я сел у камина и решил не думать о выборах и никуда не выходить до самого обеда. Однако через полчаса ко мне явился Кристл.

— Добрый день, Элиот, — холодно и словно бы свысока проговорил он. На нем был плащ — но почти сухой — и чистые башмаки. Вряд ли он сегодня долго гулял, подумалось мне.

— Мне надо с вами поговорить.

Я предложил ему сесть, однако он даже не снял плаща.

— Я очень спешу. Мне надо поговорить и с Брауном. — Никогда он еще не был со мной таким бесцеремонным.

— Браун в своей служебной квартире, — сказал я.

— Да-да, мне надо немедленно зайти к нему. У меня нет времени. Я не могу долго разговаривать ни с вами, ни с ним. — Он смотрел на меня холодно, самоуверенно и враждебно. — Я решил проголосовать за Кроуфорда. Он лучше Джего справится с обязанностями ректора.

Слова Кристла меня ничуть не удивили — как и всякая весть, которую ждешь с неприязнью или страхом.

— Нас втянули в прискорбный спектакль, — сказал он. — Уверяю вас, Элиот, мы могли сделать серьезнейшую ошибку. Хорошо еще, что я вовремя опомнился. Мы едва не проглядели настоящего ректора. Меня уже давно это тревожило. Кроуфорд — тот человек, который нам нужен.

Я начал спорить, но Кристл оборвал меня:

— У меня нет времени на дискуссии. Мне нравится Кроуфорд. Я зашел к нему сегодня утром. Мы провели вместе весь день. У него правильные взгляды на наше сообщество. Он будет прекрасным ректором. Я очень доволен сегодняшним днем.

— Мне помнится, вы говорили…

— К сожалению, у меня нет времени на дискуссии, Элиот. Меня с самого начала беспокоили эти выборы. Все это весьма прискорбно. Я должен был опомниться гораздо раньше.

— Разве так можно — предупреждать своих союзников, что вы переходите на сторону врага, всего за день до выборов? — с возмущением воскликнул я.

— Меня втянули в вашу партию почти насильно! — огрызнулся Кристл.

— Сейчас это неважно! Вы обязались поддержать Джего. Браун знает о вашем решении?

— Я не хотел извещать Джего до разговора с Брауном. Мне придется объяснить ему, почему я решил проголосовать за Кроуфорда. А ведь совсем недавно мы понимали друг друга без всяких объяснений. Да, прискорбно. Ну, ничего не поделаешь. — Он пристально посмотрел на меня. — Надеюсь, вы понимаете, что я извещу Джего? Он бы не справился с обязанностями ректора. Даже через сотню лет. Я спасаю колледж от непоправимой ошибки. Сейчас вам кажется, что вы правы, но потом вы сами будете меня благодарить.

Он не снимал плаща, не садился, но разговаривал со мной довольно долго. Ему не хотелось встречаться с Брауном, он был бы рад уклониться от этого объяснения — не потому что боялся его, как боятся иные слабовольные люди противостоять человеку с сильной волей, а потому что был мягкосердечным и не хотел расстраивать друга, да еще потому, что чувствовал себя виноватым перед ним. Как Джего ненавидел ту дорогу, по которой он шел, подгоняемый честолюбием, и которая шаг за шагом привела его к необходимости унизиться перед Найтингейлом, так Кристл ненавидел путь компромиссов, приведший его — незаметно, но неумолимо — к ссоре с другом и нарушению взятых на себя обязательств. Все получилось как бы само собой. Злобно оправдываясь, он сказал, что потом мы будем его благодарить. Он чувствовал раздвоенность с самого начала и поэтому соглашался на компромиссы. Он не был хозяином положения — вот что особенно сильно раздражало его и настраивало против друга.