— Как вы думаете, Элиот, неужели он никогда не сомневается в своей правоте? — воскликнул Джего. — Неужели ему никогда не приходит в голову, что и он может оступиться?

Нет, подумал я, в мире, где царит честолюбие, где ценятся только профессиональные и служебные успехи, политическая власть и социальная влиятельность, он никогда не оступится. Никогда не усомнится в своей абсолютной правоте. Его уверенность ничто не поколебало до сих пор — и ничто не поколеблет в будущем.

Однако я ощущал, что в броне кроуфордовской уверенности тоже есть брешь. Дома его ждали двое детишек и спокойная миловидная жена, а Джего, когда он возвращался домой, встречала одинокая измученная ведьма. И все же я чувствовал, что Кроуфорд до недавнего времени завидовал Джего: завидовал его успеху у женщин. Джего никогда не боялся, что его минуют радости любви; с неосознанной уверенностью обаятельного человека он спокойно ждал, когда полюбит сам, не сомневаясь, что ему ответят взаимностью. По иронии судьбы, его любовь оказалась мучительной, но он не потерял уверенности в том, что нравится женщинам, не потерял веры в любовь; именно его уверенность, его вера помогали ему с такой нежностью, с такой любовной терпимостью относиться к своей жене. А вот Кроуфорд мучительно боялся в юности, что его не полюбит ни одна женщина. И несмотря на удачную женитьбу — по крайней мере внешне она была куда удачней, чем у Джего, — его порой терзали рецидивы юношеских страхов и припадки зависти к таким людям, как Джего.

На другой день после совещания наших, противников, вечером, Браун пригласил меня в свою служебную квартиру, сказав, что у него уже сидит Кристл, и, когда я пришел, они увлеченно о чем-то беседовали.

— Я позвал вас потому, что здесь, как вы понимаете, удобнее вести конфиденциальные разговоры, чем в профессорской, — объяснил мне Браун. — Ну, а дожидаясь вас, я позволил себе выпить бокал мансанильи. Это очень, знаете ли, помогает в деловых разговорах.

Он протянул мне бокал, налил вина в свой и сказал:

— Видимо, надо ковать железо, пока оно горячо. До сих пор не могу простить себе, что из-за моей неповоротливости у нас отбили потенциального союзника — Гея. Нам надо организовать наш дружеский ленч как можно скорей.

— Я тоже так думаю, — проговорил Кристл.

— Пока что наши противники гораздо предприимчивее нас, — сказал Браун, — и нам еще повезло, что мы лишились только одного союзника.

— А по-моему, Винслоу оказал Кроуфорду медвежью услугу, — возразил Кристл. — Он поступил весьма неблагоразумно. И больше навредил ему, чем помог. Короче, если бы Кроуфорда поддерживали мы, то он наверняка прошел бы в ректоры почти без борьбы.

— И все же я не успокоюсь, пока не соберу нашу партию за ленчем, — сказал Браун.

— Нам надо заставить высказаться каждого человека, — добавил Кристл.

— Председательствовать придется вам, — проговорил Браун, — вот вы и заставьте каждого сказать, что он будет поддерживать Джего.

— Почему это мне придется председательствовать?

— Председательствовать должен руководитель. А руководителем нашей партии я считаю вас. — Браун улыбнулся. — И мне кажется, что собраться нам надо в ближайшее воскресенье. А сейчас осталось решить, кого мы пригласим. Я уже объяснял декану, — сказал мне Браун, — что тоже не все время сидел сложа руки, пока наши противники устраивали свои совещания. И по-моему, мне удалось сагитировать Юстаса Пилброу. Я уверен, что его нужно пригласить. Он, конечно, не очень-то интересуется распределением административных должностей, да и политические взгляды Джего особого восторга у него не вызывают, ну а все же мне, по-моему, удалось его сагитировать. Или, говоря иначе, если бы у Джего были менее трезвые политические убеждения — вы уж, Элиот, не сердитесь на меня, — Юстас превратился бы в его пламенного сторонника… но я думаю, что он проголосует и за Джего реального, такого, какой он есть.

— Значит, все, кроме юного Льюка, уже распределились, — сказал Кристл. — По крайней мере на сегодня.

— Разумеется, мы пригласим не только Пилброу, но и Найтингейла, и Роя Калверта, — продолжал Браун. — Непонятно только, надо ли приглашать Льюка. Должен признаться, что я очень не хочу этого делать.

— Мы без всякого труда склоним его на нашу сторону, — жестко сказал Кристл. — И наши противники — тоже. Он же младенец.

Льюк вошел в члены Совета несколько месяцев назад, и я практически не знал его, потому что видел только на официальных собраниях да во время обеда, — он казался мне жизнерадостным, но сдержанным и очень наблюдательным молодым человеком. Мы разговаривали наедине — и то не больше получаса — всего один раз, когда я встретился с ним, прогуливаясь в парке нашего колледжа.

— Не знаю, — сказал я Кристлу, — так ли уж легко склонить его на чью-нибудь сторону.

— Нет ничего легче, — уверил меня Кристл. — Что для нас, что для Винслоу.

— Мне тоже так кажется, — сказал Браун. — Думаю, что декан совершенно прав. — И добавил: — Вот поэтому-то я и не хочу его приглашать. — Браун смущенно раскраснелся, но лицо у него было решительным и твердым. — Да-да, мне не хочется склонять его на нашу сторону. Он очень молод, он еще не утвердился у нас, и я считаю, что мы просто не имеем морального права давить на него. Я вовсе не уверен, что мы сможем предоставить ему место через шесть лет, даже если он будет работать у нас чрезвычайно успешно: в колледже уже есть один физик — Гетлиф, и я не знаю, найдем ли мы средства, чтобы учредить для Льюка постоянную должность. — Льюк и Рой Калверт были направлены в колледж на исследовательскую работу; в конце этого срока они должны были уйти, если колледж не предоставит им штатную должность. Все мы понимали, что Роя непременно зачислят в штат; но приживется ли у нас Льюк, пока еще никто не знал. — Льюку естественно примкнуть к партии Кроуфорда и Гетлифа. Они ученые, они в состоянии помочь ему, если у колледжа появится возможность взять его на постоянную работу. По-видимому, он не захочет портить с ними отношений, и мы не вправе осуждать его за это. Если бы у меня, как у этого парня, отец был портовым рабочим — хотя по нему этого вовсе не заметно, — я ни за что не стал бы рисковать, начиная свою научную карьеру. Поэтому я не стану склонять его к рискованным поступкам. Пусть сам решает, кого он будет поддерживать, мы не должны в это вмешиваться.

— Послушайте, — сказал я, — Фрэнсис Гетлиф — справедливый и беспристрастный человек…

— Согласен, — перебил меня Браун. — И я вовсе не говорю, что решение Льюка в пользу Джего непременно как-то повлияет на его судьбу. Но ему-то может казаться, что повлияет. И я, знаете ли, не возьму на себя смелость его переубеждать.

— Что ж, это сильный довод, — сказал Кристл.

— Единственное, что я могу сделать, — продолжал Браун, — это послать ему записку с извещением, что некоторые его коллеги решили поддержать на выборах Джего. Я напишу ему, что в воскресенье у нас состоится рабочее совещание, а поэтому мы приглашаем только тех, кто уже сделал окончательный выбор.

— К сожалению, я должен признать, что вы правы, — сказал Кристл.

На том они и порешили. А я подумал, что их огромная влиятельность в колледже становится вполне понятной, когда убеждаешься, что, даже делая политику, они остаются доброжелательными и тактичными. Я знал, что успешно и долго управлять своеобразным сообществом колледжа можно только в том случае, если пользуешься доверием коллег. И большинство доверяло этим политикам. Да, они были политиками, откровенно стремились к власти и руководствовались в своих поступках жесткими правилами политической игры. Однако они никогда не преступали законов общечеловеческой порядочности. Всегда держали свое слово. Неизменно были особенно щепетильными и справедливыми, когда имели дело с молодежью. И люди полагались на них — хотя считали, что Кристл менее надежен, чем его друг. Грубая прямолинейность Кристла мешала им увидеть, что в глубине души он добрее Брауна.