– О! Вы, несомненно, были бы счастливы прикарманить прибыль от нашей скромной торговли!

– Я этого не говорил! К тому же вы, кажется, забыли, что наши доли в деле равны. Мой отец, знаете ли, тоже не из последних оборванцев.

– Покончим с этим, сударь. Вы унижаете меня, и я вам этого не прощу. – Взгляд ее стал колючим, даже жестоким.

– Но… дорогая моя, – спохватился несчастный бакалейщик. Он слишком хорошо знал этот взгляд, таящий угрозу, взгляд укротителя. От недавней решительности не осталось и следа. – Дорогая моя!.. – У него чуть было не вырвалось «дорогуша», как до сих пор еще говорят в провинции. – Однако…

– Достаточно! Мне стыдно за ваше малодушие… я никогда не забуду, что вы заставили меня краснеть перед вашим другом.

Хозяйка была мертвенно бледна, губы побелели, рот искривила страшная гримаса, глаза метали молнии. Она выскочила из-за стола, отворила дверь в соседнюю комнату и исчезла.

– Ах! Вот как? – заорал бакалейщик не своим голосом, оглушительно ударив кулаком по столу. – Хорошо же! Посмотрим!

– Право, Феликс, успокойся, пожалуйста, – пробормотал моряк, оторопев от неожиданной вспышки гнева.

– Мой бедный Поль, ты не знаешь ее. Теперь моя жизнь превратится в сущий ад на полгода, а то и больше. Аглая из тех, кто долго не сдаются… Боюсь, как бы чего не вышло. Пойдем-ка отсюда, а не то я все здесь переломаю или запущу чем-нибудь в окно.

Мадам Обертен заперлась в своей комнате и больше не выходила. Каково же было ее удивление, когда муж не вернулся ночью.

– Ба-а! Да не загулял ли он с капитаном? Ну ладно, месье Феликс, утром я вам устрою…

Но все случилось как раз наоборот. Очаровательная бакалейщица впервые со дня своей свадьбы завтракала в одиночестве. Она, словно тень, бродила по дому и кладовым, не находя, на ком бы выместить зло.

В томительном ожидании время текло все медленнее. Феликс не объявлялся. Наступил час ужина – никого. А потом – вторая бессонная ночь в гневе, в одиночестве, в тревоге.

На следующее утро, ровно в восемь, испуганная мадам Обертен решилась сообщить в полицейский участок об исчезновении мужа. Но как человек дела прежде разобрала почту. В образцовом торговом доме почта не может ждать.

Она наугад принялась рыться в ворохе писем со всех концов Франции, как вдруг наткнулась на большой квадратный конверт с парижской маркой, надписанный почерком ее мужа. Лихорадочно вскрыв письмо, залпом прочла несколько строк, улыбнулась и начала снова, уже вслух, как бы стараясь глубже проникнуть в смысл прочитанного:

«Париж, 4 октября 1886, 6 часов вечера.

Мадам!

Через полчаса я уезжаю в Гаврnote 35. Отправляюсь в Бразилию скупать все существующие запасы кофе. Капитан Анрийон убедил меня в вашей правоте. Я захватил с собой двести тысяч франков. Их хватит на закупки и дорожные расходы. Потрудитесь записать их на мой счет. Прилагаю нотариальное свидетельство, дающее вам право управлять фирмой в мое отсутствие.

Уезжаю, не поцеловав дочь. Увижу ли я ее?

Феликс Обертен».

– Прекрасно! В добрый час, – воскликнула молодая женщина, потирая руки. – Молодец Феликс! Настоящий мужчина. Главное в жизни – уметь взять. Итак, я стану дамой высшего света, моя дочь выйдет замуж за маркиза.

Утром 6 октября красивое трехмачтовое судно с пятьюстами бочками на борту отплывало из Гавра в неизвестном направлении.

И хотя обыкновенный парусник никого не мог удивить в старом нормандском порту, на этот раз любопытных собралось много. А все потому, что корабль отплывал не куда-нибудь, а в далекие, неведомые края, и отплывал внезапно. В строго отведенные сроки «Дораду» разгрузили, снабдили водой и продовольствием. Капитан помалкивал о цели неожиданного путешествия. И его матросы напоминали скорее членов дипломатического корпуса, так они были скрытны, не обронив до самого отплытия ни слова, ни полслова.

Подняв паруса, трехмачтовик плавно отошел от причала.

Провожая «Дораду», любуясь ее безукоризненными формами, одни утверждали, что парусник направляется в Китайское море за партией опиума, другие возражали: он просто плывет в Бразилию за сахаром и кофе.

– Обратите внимание! – говорили знающие люди. – Судя по ватерлинииnote 36, в трюмах не густо; наверное, какая-нибудь мелочь на продажу, всякий хлам…

– Ветер, ветер у них в багаже! – послышался звонкий голос одного из стоявших неподалеку матросов, и всех обдало едким запахом лука и чеснока. – Одного взгляда достаточно, чтобы понять: судно направляется к берегам Африки, а там его уж поджидает добрая партия «черного дерева»!

– Не может быть, Мариус!

– Тю-у! Да это ясно как белый день!..

– И что же, вы действительно считаете, что это невольничий корабль? – осведомился пожилой, прилично одетый господин. – Я полагал, что международные законы сурово преследуют этот постыдный промысел, а англичане безжалостно вешают торговцев живым товаром.

– В доказательство скажу вам, папаша, что владелец «Дорады» – англичанин по имени Бейкер, и я работал на его фирму.

– И вы занимались подобным делом?

– Конечно! И неплохо зарабатывал.

– В таком случае могу подтвердить, что капитан Анрийон – совладелец «Дорады», а значит, заинтересован в прибылях.

– Вот именно, капитану нужно доходное место.

В разговор вмешался лоцманnote 37:

– Однако это не мешает капитану Анрийону быть лихим моряком, а «Дораде» летать как птица.

– А как насчет экипажа?

– Команда достойна судна и капитана!

– Что правда, то правда! Взгляните-ка!

– Отдать концы! – послышалось с борта судна, и парусник, маневрируя с небывалой быстротой и четкостью, весь, от бушпритаnote 38 до бизань-мачтыnote 39; оделся в паруса.

– Нечего сказать: чисто сработано!

– А что ты думал? Как, по-твоему, работают матросы, которые не гуляют, не безобразничают и не пьют?

– Но они же бретонцы!..

– И тем не менее они не кутили, сами грузились и разгружались. На берег, между прочим, выходили только вместе и без конца следили один за другим.

– Добавьте к этому, что команда всегда ходит с одним и тем же капитаном.

– Тут явно дело нечисто!

– Куда же власти смотрят?

– Военный комиссар облазил все сверху донизу, да разве что найдешь? У капитана Анрийона все бумаги в порядке, концы с концами сходятся. Допрашивали людей, так они все, как один, подтвердили его слова.

– Ну, а если все это выеденного яйца не стоит, и «Дорада» – обыкновенное торговое судно, плывет, скажем, за опиумом?

– Увидим, – усмехнулись марсельские матросы.

Тем временем трехмачтовик уже миновал мол. Норд-вестnote 40 раздувал паруса. Кокетливо наклонившись влево, «Дорада» устремилась вперед подобно рыбе, имя которой она носила. Покачиваясь на волнах, судно удалялось, трижды подняв и опустив флаг.

Вскоре обогнули мыс.

– Северо-запад, один румб к северу! – скомандовал лоцман. – Капитан, вы взяли верный курс.

– Добро! Благодарю вас, лоцман, и прощайте.

– До свидания, капитан! Счастливого плавания!

В этот момент шлюпка причалила к правому борту, лоцман спустился в нее, и секунду спустя она уже спешила к пароходу, дымившему на горизонте.