Поэтому существует два вида ценностей: ценности, созданные жизнью, неосознанными проблемами, и ценности, созданные человеческим разумом на базе прежних решений, при попытках решать проблемы, которые могут быть более или менее хорошо поняты.

Вот где я вижу место для ценностей в мире фактов. Это место в мире 3 исторически возникающих проблем и традиций, и оно является частью мира фактов — но не фактов мира 1, а фактов, отчасти произведенных человеческим разумом. Мир ценностей выходит за пределы мира фактов, лишенного ценностей, — как бы мира жестоких фактов.

Как мне представляется, глубочайшее ядро мира 3 составляют проблемы, теории и критицизм. И хотя ценности не входят в это ядро, они доминируют над ним: это ценности объективной истины и ее роста[330]. В некотором смысле мы можем сказать, что во всей полноте этого человеческого интеллектуального мира 3 эта ценность остается высочайшей из всех, хотя мы должны допустить в этот мир и другие ценности. Потому что каждая предлагаемая ценность поднимает вопрос: а истинно ли то, что она представляет собой ценность? И истинно ли то, что она занимает подобающее место в иерархии ценностей: истинно ли то, что добро ценнее справедливости и даже может сравниваться со справдливостью? (Поэтому я крайний противник тех, кто боится истины, — кто считает греховной пищу с древа познания).

Мы обобщили идею человеческого мира 3 таким образом, что мир 3 в широком смысле включает в себя не только продукты нашего интеллекта вместе с непредвиденными следствиями, которые из них проистекают, но продукты нашего разума в гораздо более широком смысле, например продукты нашего воображения. Даже теории, продукты нашего интеллекта, возникают из критики мифов; точно так же и критицизм не был бы возможным без открытия различия между фактом и вымыслом, истины и лжи. Вот почему мифы и вымыслы не должны исключаться из мира 3. Поэтому нам следует включить туда искусство и практически все человеческие продукты, в которые мы вложили какие-нибудь наши идеи и которые воплощают результат критицизма (в более широком смысле, чем интеллектуальный критицизм). Мы сами тоже должны быть туда включены, поскольку мы усваиваем и подвергаем критике идеи наших предшественников и пытаемся сформировать самих себя; а кроме того, туда включаются наши дети и ученики, наши традиции и институты, наши образы жизни, наши цели и задачи.

Одна из серьезных ошибок современной философии состоит именно в том, что она не видит, что эти вещи — наше потомство — хотя и являются продуктом нашего разума и относятся к субъективному опыту — имеют также и объективную сторону. Один образ жизни может быть несовместимым с другим образом жизни почти в точности так же, как одна теория может быть логически несовместимой с другой. Эти несовместимости существуют объективно, даже если мы не осознаем их. И поэтому наши цели и задачи, подобно нашим теориям, могут конкурировать между собой и подвергаться критическому сравнению и обсуждению.

И все же субъективный подход, особенно субъективная теория познания, трактует объекты мира 3 — даже объекты в узком смысле, такие как проблемы, теории и критические аргументы — как если бы они были высказываниями или выражениями познающего субъекта. Этот подход очень похож на экспрессионистскую теорию искусства. В общем виде, он рассматривает деятельность человека только или главным образом как выражение его внутреннего состояния, а самовыражение считает целью.

Я пытаюсь заменить эту трактовку отношения человека к его деятельности на совершенно другую точку зрения. Допуская, что мир 3 порождается нами, я подчеркиваю его значительную автономность и его неизмеримое воздействие на нас. Благодаря нашему взаимодействию с миром 3 мы имеем нашу рациональность и практику критического и самокритического мышления и действия. Благодаря ему мы имеем наш умственный рост. Благодаря ему мы имеем наше отношение к нашим задачам, нашей работе и ее воздействию на нас.

Экспрессионистская точка зрения состоит в том, что наши таланты, дарования и, возможно, наше воспитание, то есть «вся наша личность», определяют то, что мы делаем. Результат может быть хорошим или плохим, в зависимости от того, являемся ли мы интересными и одаренными индивидуальностями.

В противоположность этому я утверждаю, что все зависит от обмена между нами и нашими задачами, нашей работой, нашим миром 3; от нашего воздействия на этот мир, от обратной связи, которая может быть усилена нашей критикой того, что мы сделали. Только пытаясь объективно рассмотреть то, что мы сделали, — то есть рассмотреть это критически — и пытаясь сделать это лучше путем включения взаимодействия между нашими усилиями и объективными результатами, мы можем превзойти и наши дарования, и самих себя.

То же, что происходит с детьми, происходит и с теориями и, в конечном счете, со всем, что мы делаем: наши продукты становятся большей частью независимыми от их создателей. От наших детей и наших теорий мы можем получить больше знаний, чем когда-либо мы вложили в них. Вот как мы можем вытащить себя из болота нашего невежества, вот как мы можем сделать вклад в мир 3.

Если мое предположение, что мы растем и становимся собой только во взаимодействии с миром 3, верно, то тот факт, что на самом деле мы все можем сделать вклад в этот мир, пусть даже небольшой, может стать утешением для любого человека, а особенно для того, кто почувствовал, что в напряженном занятии идеями он обрел больше счастья, чем когда-либо заслуживал.

Издатели этой книги попросили меня написать небольшое послесловие и спросили меня, по-прежнему ли я чувствую себя, как тогда, когда я создавал эту книгу в 1969 году, написав (на с. 136), что я самый счастливый философ из всех, которых когда-либо встречал.

Этот вопрос касается моего оптимизма, моей веры в то, что мы живем в удивительном мире. Эта моя вера только укрепилась с тех пор. Я очень хорошо знаю, что в нашем западном обществе много недостатков. Но я по-прежнему не сомневаюсь, что оно лучшее из всех, когда-либо существовавших. А многие недостатки являются следствием господствующей религии. Я имею в виду господствующую религиозную веру в то, что социальный мир, в котором мы живем, является чем-то вроде ада. Эта религия распространяется интеллектуалами, особенно теми, кто занимается преподавательской деятельностью или работает в средствах массовой информации. То, что мы наблюдаем, — это почти соревнование между самыми мрачными взглядами: тот, кто более радикально осудит западное общество, имеет больше шансов быть выслушанным (и, возможно, занять место лидера).

Рука об руку с этой пропагандой того, что наша западная либеральная демократия обречена, идет вера, которую разделяют многие интеллектуалы, что марксизм является наукой и что благодаря возможностям научного предсказания мы «знаем», что марксистская вера в конечном итоге будет победоносной. А неизбежность победы коммунизма подразумевает, что Запад должен просто сложить оружие, вместо того чтобы — конечно, тщетно! — противостоять неумолимому распространению коммунизма с оружием в руках. Поэтому только Запад будет нести ответственность за атомную войну, если она разразится. Таким образом, Запад выглядит ужасным монстром, угрожающим миру, в бессмысленной попытке предотвратить наступление коммунистического рая на земле.

Интеллектуалы по праву исповедуют прогрессивные взгляды; но прогресс легко не достигается, а простой прогрессивизм опасен, потому что он может привести к принятию ошибочных решений. Обратившись к марксизму как к прогрессивной программе и обнаружив его опровергнутым, как в теории, так и на практике, интеллектуалы стали еще более радикальными. Потому что они обнаружили, что смогут сохранить свою марксистскую веру, если возложат ответственность за то, что марксизм потерпел неудачу, на сопротивление марксизму со стороны «капиталистических» (то есть немарксистских) государств. (Например, многие думают, что именно это сопротивление заставляет Советский Союз тратить столько ресурсов на вооружение).