— Для полноты картины, — сказал шеф, вручая мне букет. А потом добавил: — Хотел купить розы, потому что ты колючка, а потом решил, что лилии больше отражают твою суть.

— Запахом? — спросила я, пряча за ехидством смущение.

— Хрупкостью, — ответил Костя и отправился переодеваться, а я изумленно спросила его вслед:

— Я — хрупкая?

— Ага, — ответил он, так и не обернувшись, — хрупкая. А колючки — это только защита. Ты ранимая, разве не так?

— Да я — брутальный кактус! — возмутилась я, скрывая за бравадой, как мне приятны его слова.

— Вот и я том же, — послышался смешок. — Напоминаю, я всё еще голоден.

— А ваза где?

— Я голоден! — возмутился шеф.

— Не шипи на меня, я хрупкая и ранимая. Нежная лилия, — напомнила я.

Костик высунул голову из комнаты, оглядел меня и ответил:

— Ты — брутальный кактус.

— Хам, — фыркнула я.

— Не-а, я покладистый и соглашаюсь со всем, что ты сейчас скажешь. Как мне еще выпросить тарелку похлебки и три корочки хлеба в собственном доме? — не согласился Колчановский. — Если не проникнешься, начну рычать. Считаю до трех. Один… два… два с хвостиком…

— Ой, как страшно, — ответила я. — Если еда будет пересолена, знай — это слезы.

— Тогда поплачь над корочками, я хлеб с солью люблю.

— Бесчувственное чудовище! — возмутилась я.

— Но чертовски обаятельное, — ослепил меня жизнерадостным оскалом шеф и снова скрылся в комнате.

— Самовлюбленное и эгоистичное, — проворчала я.

— Два на ниточке, — многозначительно донеслось из комнаты, и я, фыркнув в букет лилий, отправилась кормить дорогого работодателя…

Медленно выдохнув, я обернулась и обнаружила, что на кухне остался только Костя, Люся и Александр ушли обратно в гостиную, а я в своей прострации этого даже не заметила. Колчановский стоял за моей спиной, и когда я повернулась к нему, обнял мое лицо ладонями.

— Что-то не так? — спросил он, глядя мне в глаза. — Устала?

— Нет, — я выдавила улыбку. — Всё хорошо, и сил во мне, как в бабе Нюре — на роту пехоты во время марш-броска, — произнесла я, вспомнив оценку тещи дядей Мишей.

Шеф хмыкнул и провел большими пальцами по моим щекам.

— Ты — умница, — похвалил меня Костя. — Всё идет замечательно. И ужин был потрясающим. Мне всё понравилось.

— Это мамины рецепты, — смущенно уточнила я. — У нее еще вкусней получается.

— Всё было изумительно, — повторил шеф. Он убрал руки от моего лица и сделал шаг назад: — Но гости ждут, нам стоит к ним вернуться и желательно с кофе.

— Да будет вам кофе, будет, — сварливо ответила я. — Иди, сама справлюсь.

— У нас будет кофе! — Колчановский воздел руки к потолку, а я закатила глаза, но как только он ушел с кухни, негромко рассмеялась и принялась за дело, уже стараясь ни о чем не думать.

В гостиную я входила с подносом, на котором стояли две чашечки с кофе, и с приветливой улыбкой на губах. Если Люся и Саша оставили нас наедине, значит, думают, что я чем-то недовольна. Мне этого не хотелось, поэтому я жизнерадостно провозгласила:

— Возликуйте, дети мои, ибо снизошла на вас моя щедрость и кофейная благодать.

— Аллилуйя! — послушно возликовал Колчановский.

— Велика милость твоя, Кофейная Мать, — в экзальтированном восторге закатил глаза Поляков.

— Клоуны, — хмыкнула Люся.

Я поставила поднос на стол и уселась на подлокотник кресла Костика, как недавно сидела мадам Полякова рядом со своим мужем. Уместив руку на спинке кресла, я посмотрела на карты и фишки, лежавшие теперь без дела, и внесла предложение:

— А давайте играть в дурака.

— Я — за, — тут же откликнулась Люся. — Надоели вы уже со своим покером, эгоисты.

— Учись играть, — резонно возразил ее муж.

— Захочу и научусь, — задрала нос мадам Люсиль. — Пока не хочу.

— На что играем? — деловито спросил Костик. — На раздевание не позволяет общество.

— На деньги? — во мне подал голос бухгалтер.

— Гусары денег не берут-с, — ответил Александр.

— На желания? — спросила Люся.

— Только на них и остается, — вздохнул мой шеф. — Что с вас еще возьмешь?

— Он про женщин говорит, — уточнил Саша, убирая лишние карты из колоды.

— Шовинизм? — уточнила я.

— Махровый, — кивнула Люся, потирая руки. — Они считают, что уже выиграли.

— Посмотрим, — кивнула я.

— Поглядим, кто будет кукарекать, — поддакнула мадам Полякова.

— Какая пошлость, — поморщился Колчановский. — Кукарекать!

— Женщины, — философски ответил Александр, тасуя карты. После раздал их и провозгласил: — Поехали.

И мы поехали. И если поначалу в ход шли простые желания, то спустя час азарт начал снимать ограничительные рамки. Если подробней, то ход игры шел следующим образом. Первой проигралась Люся, и ей вернули ее же желание — мадам Полякова троекратно прокукарекала и вернулась к игре. Следующим надрывался в окно ее супруг, сообщая мирно отдыхавшим соседям:

— В Багдаде всё спокойно! Спите жители Багдада!

Я оказалась в проигравших третьей, и, выполняя желание извращенца Колчановского, радостно читала стишок про бедолагу мишку, которому оторвали лапу. Ну и всё в таком духе, пока азарт не набрал обороты. И вот тогда желания приобрели фривольность, и Костик на три кона засел играть с моим лифчиком на голове, время от времени сообщая:

— Ромашка, Ромашка, я Тополь, впереди Мессер. Атакую. Трдыщ-тыщ-тыщ.

Услышав желание адвоката, я смутилась. Хвастаться своим нижним бельем я не собиралась, тем более мой «потерянный лифчик» так еще и не был обнаружен. Но карточный долг свят, и мне пришлось принести деталь туалета, не предназначенную для чужих глаз. Благо боезапас был в наличии. А потом я ржала полковой лошадью, глядя на невозмутимую физиономию моего «летчика».

Впрочем, вскоре я сидела с ним рядом с кастрюлей на голове, не забывая произносить:

— Пять минут, полет нормальный.

А следом за этим раздавалось:

— Трдыщ-тыщ-тыщ…

Поляковы перешли на ультразвук, сотрясаясь от беззвучного хохота над нашим бравым летным семейством. Недолго. Следующий кон стал делом чести. Я, несмотря на «шлем» отбилась первой, следом вышла из игры Люся, и Колчановский сойдясь в баталии с главой адвокатского семейства, одержал убедительную победу, наградив Шурика погонами.

После оглашения желания, Люся с каменным выражением на лице вышла из комнаты, а вернулась со своим бюстгальтером в руках. Полик с таким же каменный выражением надел его и… вышел из квартиры. Мы последовали за ним. Все вместе спустились на первый этаж и остановились у лифта, Александр продолжил свой путь в одиночестве. Он подошел к каморке консьержа, вежливо постучался и деловито произнес:

— У меня по квартире бегают зеленые человечки. Вы не могли бы вызвать специалистов? Только предупредите, что дихлофос их не берет. Водкой поить тоже не стоит, начинают размножаться.

— Что, простите? — опешил консьерж.

И в этот момент от лифта донеслось:

— Ромашка, Ромашка, я Тополь. Впереди Мессер. Атакую. Трдыщ-тыщ-тыщ.

— Пять минут, полет нормальный!

Ага, наш проигрыш еще продолжал работать. Колчановский в моем лифчике на голове, я в кастрюле, и всё по сценарию: он атакует, я лечу, а у каморки застыл мсье Поляков — адвокат из Прованса в бюстгальтере жены на широкой груди.

— Вызовите Малдера и Скалли. Это дело для них, — потребовал Шурик и направился к нам.

Консьерж вышел следом. Он смотрел с открытым ртом, как наша пестрая компания вернулась в лифт и уехала на десятый этаж, сохраняя молчание. А вот когда вошли в квартиру…

— Идиот, — невозмутимо произнес Александр, не глядя на Костика, и шефово жилище содрогнулось от дружного взрыва хохота.

— А-а-а, — простонал Колчановский, сползая по стене на пол.

— Придурки, — выдавила Люся, трясшаяся рядом с ним. Я ничего не сказала, я подвывала и притоптывала ногой, не в силах справиться с истерическим хохотом.

Несколько позже, когда коллективную истерию удалось унять, мы вернулись к игре. Костику оставался еще один кон атаковать Мессер, да и мне очень хотелось вернуться на Землю. Мой красный шлем в белый горошек уже порядком утомил. И был еще один момент — Люся. Она одна у нас осталась нормальным человеком, и это вызывало новый прилив азарта и нездорового энтузиазма. Очень хотелось засадить ее и поиздеваться.