Он лез в мою учебу, ходил на родительские собрания, навещал учителей, чем доводил их до нервного тика и истерик. Мне даже боялись ставить оценки. Просто Иван Васильевич жутко обижался, если я получала тройку, считая это личным оскорблением. Причем, умудрялся сделать виноватым учителя, потому что я априори у него умница и красавица — вся в него. А раз так, то виноват учитель — не доучил.

А если мне ставили отлично, то дядя сурово хмурился и начинал подозревать, что мне оценку завысили, и значит, дитя выйдет из школы неучем и пропащей душой. Мог потребовать провести опрос при нем. В общем, смотреть в глаза преподавателям мне было стыдно. Признаюсь, я никогда не рвалась к заездам, но внезапные тернии вынудили стартануть, чтобы дядя Ваня уверовал в то, что я действительно знаю предмет, оценка заслужена честно, и, как следствие, угомонился в своем почти отеческом рвении сделать из ребенка человека.

А когда у меня появился молодой человек, угадайте, что сотворил наш семейный деспот? Отвез парнишку в лес! Я ждала его, названивала, обижалась, а мой Юрик в это время копал себе могилу. Так дядя вбивал ему в голову, что мой подол должен оставаться на своем месте, и никакие шаловливые ручонки не должны вдруг оказаться под ним. Заодно вырвал клятву, что Юрик будет меня холить и лелеять, так что тот потом боялся дышать в мою сторону. И только после этого добыл парня из ямы, отряхнул и доставил домой, чтобы он привел себя в порядок и сменил штаны.

С Юриком мне пришлось расстаться, потому что он вздрагивал и начинал блеять каждый раз, когда я подходила к нему. Я была в него влюблена и желала только счастья, потому наступила на горло собственной песне и рассталась, чтобы парень, наконец, вздохнул полной грудью. А дядя Ваня на мой хмурый взгляд сказал только одно:

— Слабак.

И вот тогда мы в первый раз поцапались с ним так, что родители схватились за телефоны, только так и не решили, кого вызывать. Милицию для одного из дебоширов, скорую себе, или МЧС на случай атомной войны, которая вот-вот должна была разразиться на территории нашей небольшой жилплощади. В конце концов, мама затолкала меня в комнату, а папа вытолкал брата из квартиры.

— От ребенка не отстану, — заявил дядя отцу, когда тот закрыл входную дверь грудью. — Она у меня одна.

— У нас тоже, — ответил папа.

— Вот и будем беречь ее дальше, — безапелляционно произнес дядя и удалился.

Но обороты немного сбавил. Совсем чуть-чуть. Моего следующего парня он в лес уже не возил, так… прессовал, прижав к стене его родного дома. И преподавателей в университете доставал на порядок меньше, чем учителей в школе. Однако его по-прежнему было чересчур много. Кстати, профессию я выбирала не по душевной склонности, а благодаря сточасовой лекции Ивана Васильевича Кольцова. Он вынес мне мозг настолько, что поступать я шла с пустой головой и с удавкой на шее из дядиных извилин. Училась, правда, старательно, почти не участвуя в студенческой жизни. А как участвовать, если дорогой родственник был начеку? Он мог заявиться с инспекцией на вечеринку и всё испортить всего за пару минут? Однокурсники шарахались от меня, как от чумы.

Я выбила себе место в общежитие, надеясь, что там смогу вдохнуть полной грудью. Однако моя свобода закончилась уже на следующее утро. Дядя Ваня поставил условие: я живу у него, я живу дома, или он занимает соседнюю комнату, чтобы следить за мной. Я выбрала родной дом. Ни ехать к нему, ни тем более видеть его своим соседом я не хотела. А ведь сделал бы! Не человек — танк! У него ни преград, ни тормозов. Видит цель, прет к ней напролом, встанешь на пути — переедет.

В общем, ни нормальной юности, ни отношений, ни даже собственных желаний у меня толком не было. Родители остановить этот локомотив не могли, как не пытались, Иван Васильевич полумер и полутонов не признавал. Любовь — так на всю катушку, опека — так до судорог опекаемого, забота — так до полного удушения. Он считал, что защищает меня от суровой правды жизни, и что желает только самого лучшего. И ведь так оно было! Дядя искренне любил меня, как родную дочь любил. Но его подход к делу был моим кошмаром во сне и наяву целых шесть лет.

Но однажды конец всей этой истории, ну, или антракт в бесконечной пьесе «Забота дяди Вани» настал. Иван Васильевич зарвался. Он превзошел сам себя, навязывая мне свои взгляды на мою дальнейшую жизнь. Это уже была не опека, ни забота, а конкретный указатель в будущее. Ни возражений, ни увещеваний он слушать не желал. У нас в семье был прав только один человек, а кто сомневается… ну, как в той пословице про начальника, смотрите пункт первый.

Я решила — с меня хватит. Собрав вещи и некоторые накопления, я рванула в новую свободную и счастливую жизнь, где всё буду решать сама. Родители прикрыли мое бегство, решив, что так для их дочери будет лучше. Дядя сначала хотел броситься вдогонку, но после нашего скандала по телефону решил что-то вроде: пусть ребенок помыкается. Хлебнет горя, сама приползет, поплачет в жилетку и примет доводы дядиного разума. А не приползла!

Помыкалась, конечно, но устроилась вполне неплохо и жила себе не тужила, наслаждаясь своим умом и воздухом свободы. Мы, конечно, встретились год назад, когда я приехала навестить родителей со своим молодым человеком. Иван Васильевич оценил моего приятеля крайне низко, найдя его балбесом, дармоедом и сосунком. И все-таки мои заслуги признал (правда, оценил немногим выше, чем выбор молодого человека) и решил дать мне побарахтаться еще немного.

— И вот представь, что я почувствовала, когда он сообщил, что собирается навестить меня! — воскликнула я, глядя на шефа негодующим взглядом. — Это же катастрофа! Как мне потом людям в глаза глядеть? Он ведь и на работу может заявиться, и своего мнения при себе держать не будет. Я уже не говорю о соседях и знакомых. Если ему кто-то не понравится…

— Я думаю, ты несколько сгущаешь краски, — улыбнулся Колчановский, внимательно слушавший мои откровения. — В моем офисе я никому не позволю хозяйничать. Ты под моей защитой.

— Пф! — пафосно фыркнула я, махнув рукой. — Блажен, кто верует.

— Зря сомневаешься…

— Пф-ф-ф.

— Короче, дядя — проблема не первичная, — не стал спорить Костя. — С этим мы будем разбираться, когда придет время.

— Главное, не называй меня невестой, иначе не заметишь, как женишься, — проворчала я. — Осторожность, осторожность и еще осторожность. На этом минном поле сам черт подорвется.

— Учту, — улыбнулся шеф. — А сейчас расслабляйся и получай от жизни удовольствие.

— Да уж, — буркнула я и отвернулась к иллюминатору.

Нас окружали облака. Я смотрела на них и думала, что предложенное наслаждение жизнью подобно обманчивой плотности «белогривых лошадок» за бортом самолета. Размечтаешься, бухнешься, ожидая приятную мягкость, а полетишь прямиком на твердую землю, потому что кому-то «этого не надо». Хотя… Что я в самом деле? Наслаждение не сошлось на Колчановском. Мы, черт возьми, летим на берег Средиземного моря! Хрустящие круассаны, лавандовые поля (хотя для них еще рано) и куча исторических достопримечательностей. Нас и вправду ждут увлекательные дни, если, конечно, мы не проведем их, охраняя семейство Поляковых и радуя их идиллическими картинами вселенского счастья.

— Вера, — я повернулась к Косте, и он протянул ко мне руку через столик, разделивший нас. Я удивленно приподняла брови, а затем накрыла его ладонь своей ладонью. Шеф надел мне на палец кольцо с тремя бриллиантами.

— Захватил? — спросила я, рассматривая свое украшение.

— Это другое, — ответил он. — Твое лежит в шкатулке. Я не знаю точно, откуда у тебя то кольцо, но если его подарил другой мужчина, я не хочу присваивать себе его заслуги. Я нашел практически точную копию. Раз уж мы об этом не думали раньше, и тебе пришлось показать то, что у тебя было, то особо выбирать не приходилось. Пусть такое же, но от меня.

Я подняла на него взгляд, рассматривала с минуту, а потом спросила с искренним недоумением: