Вдали показалось здание загородного клуба, и Слоан попросила:

— Парис, давай не будем играть в гольф. Займемся чем-нибудь другим.

— Но отец хотел, чтобы я дала тебе урок.

— Верно, но заявляю, что наотрез отказываюсь от всяких уроков. И что он может сделать? — Наверное, станет рвать и метать, подумала Слоан. Или что похуже. Картер — настоящий тиран. — Он будет на тебя орать?

Парис, очевидно, была шокирована таким предположением.

— Разумеется, нет, но будет крайне разочарован.

— Понятно. Точно так, как был разочарован твоей сегодняшней игрой.

— Почти. Утром он расстроился из-за меня, а на этот раз будет чрезвычайно недоволен нами обеими. Он не такой отходчивый, как большинство наших знакомых, — пояснила Парис с таким видом, будто одна во всем виновата и Слоан обязана понимать и принимать отца так же покорно, как и она сама. Все ясно. Отец еще пальцем никого не тронул и вместо этого предпочитает играть на чувствах людей, исподтишка их изводить и любыми способами добиваться своего.

— Если я скажу, что не пожелала играть в гольф, он не станет обвинять тебя, верно?

— Возможно.

— А ты? Хочешь играть в гольф? Парис колебалась так долго, что Слоан показалось, будто она вовек не дождется ответа.

— Нет, не очень, — выдавила сестра наконец. — Я вообще не слишком увлекаюсь гольфом, не то что отец.

— И чем же нам заняться?

— Пообедаем где-нибудь и поговорим.

— Здорово! И поскольку я ни за какие коврижки не возьму в руки клюшку, отец не рассердится на тебя, и мы вместо этого отправимся на ленч.

Парис, прикусив от напряжения губу, свернула вправо.

— Я знаю одно местечко. Маленькое тихое кафе, где мы можем поесть на свежем воздухе. Там никто не помешает.

В Белл-Харборе кафе означало просто закусочную, где подавались самые незатейливые блюда. Кафе Парис оказалось шикарным французским ресторанчиком, с маркизами над входом и окнами, внутренним двориком с фонтаном и стоянкой со служителями в униформе. Все здесь знали Парис.

— Мы хотели бы поесть на свежем воздухе, Жан. — сказала она метрдотелю с той мягкой улыбкой, которой так восхищалась Слоан, особенно с тех пор, как поняла, насколько искренна по природе Парис.

— Что изволите пить? — спросил метрдотель, едва они уселись за столик у фонтана.

Парис нерешительно взглянула на сестру, но тут же обрадованно воскликнула:

— Шампанское! Ну конечно же, шампанское, самое лучшее! Сегодня у нас особый случай!

— Чей-то день рождения? — учтиво осведомился он. Парис покачала головой и смущенно улыбнулась:

— Скорее, возрождения!

Метрдотель удалился, и между сестрами снова повисло неловкое молчание: обе лихорадочно пытались сообразить, с чего лучше начать разговор. По тротуару прокатила детскую коляску стройная женщина; лихо промчался подросток, упоенно вертя педали.

— Я получила в подарок первый двухколесный велосипед, когда мне исполнилось пять, — наконец прервала Слоан затянувшуюся паузу. — Он был слишком велик для меня, поэтому я сшибала все и всех подряд, пока не научилась держать равновесие. Постовой назвал меня язвой египетской.

— Ты всегда хотела стать дизайнером? Хотя Слоан была вынуждена скрывать от сестры некоторые подробности своей биографии, все же не собиралась лгать без нужды.

— По правде говоря, — призналась она, — я мечтала сделаться либо суперменом, либо Бэтменом в женском обличье. А как насчет тебя?

— Как только я стала счастливой обладательницей первой куклы, немедленно начала шить ей приданое. Так что, сколько себя помню, всегда интересовалась модой.

У столика появился официант с бутылкой шампанского в серебряном ведерке. Пока жидкое пенящееся золото разливали по бокалам, Слоан обратила внимание на парочку тинейджеров, которые брели по тротуару, держась за руки.

— По-моему, они слишком молоды, чтобы бегать на свидания да еще ходить под ручку, правда? — заметила она и, когда Парис кивнула, порадовалась, что нашла повод для дальнейших расспросов. — В каком возрасте ты начала встречаться с мальчиками?

— В шестнадцать. Его звали Дэвид. Довольно симпатичный. У нас в колледже устраивались танцы, и он меня пригласил. Я тогда была на втором курсе, и мне больше нравился Ричард, но отец знал семью Дэвида и считал, что он больше мне подходит.

— И как все было? — моментально заинтересовалась Слоан.

— Ужасно, — призналась Парис. — По пути домой он стал накачиваться виски прямо из фляжки, а потом остановил машину и набросился на меня с поцелуями. Я отбивалась как могла, но он отстал, только когда я расплакалась. А твое первое свидание?

— Почти как твое, — засмеялась Слоан. — Я пошла на дискотеку с Бучем Беллами, который был на голову выше меня и к тому же неуклюж как медведь. Почти всю ночь дул пиво в раздевалке со своими приятелями из футбольной команды. И когда возвращались, точно так же попытался лапать меня.

— А ты, конечно, разрыдалась, и он отвез тебя домой? — весело докончила Парис.

— Ничего подобного! Пригрозила, что, если он немедленно не выпустит меня, расскажу всем его дружкам, что он голубой. Ну а потом сняла первые в моей жизни туфли на каблуках и прошагала две мили босиком, в одних колготках, Представляешь, на что я была похожа, когда наконец ввалилась в дом!

Сестры дружно расхохотались, и Слоан торжественно подняла бокал.

— За нас. За то, что с честью выдержали испытание первым свиданием.

— За нас, — повторила Парис, чокаясь с сестрой, — и за всех девушек, которым не повезло с кавалерами.

Словно возникший из воздуха официант вручил им меню. Всеми силами стараясь сохранить атмосферу доверительной близости, Слоан заговорщически спросила:

— Какое блюдо ты не любишь больше всего?

— Брюссельскую капусту. А ты?

— Печенку.

— Говорят, если печенку подать с…

Слоан покачала головой:

— Печенка в любом виде несъедобна. Может, мы все-таки неродные сестры? А вдруг меня удочерили и… Что тут смешного?

— Да я всего лишь повторяю то, что слышала от других. Сама я ненавижу печенку. Меня от нее тошнит.

— Рвотный рефлекс — самое веское доказательство, — убежденно заметила Слоан, но Парис неожиданно строго нахмурилась.

— Вовсе нет. Вот сейчас я задам последний, самый трудный вопрос, а ты хорошенько подумай, прежде чем ответить. Как насчет томатного супа?

Слоан скривилась и вздрогнула, и обе дружно захохотали. Официант поставил корзинку хлебных палочек, и Парис рассеянно переломила одну.

— Ты когда-нибудь была замужем?

— Нет, — покачала головой Слоан. — А ты?

— Почти. Обручилась в двадцать пять. Генри было тридцать два. Мы встретились в Санта-Барбаре на какой-то театральной премьере, а два месяца спустя объявили о помолвке.

Слоан, придирчиво оглядев корзинку, выбрала себе хлебную палочку.

— И что было дальше?

— На следующий день отец выяснил, что Генри разведен, а его бывшая жена с двумя детьми живет в Париже, Собственно говоря, ничего тут особенного нет, если бы он не скрыл это от меня. Наоборот, все время твердил, что никогда не был раньше женат.

— Представляю, что ты пережила.

— Сначала пришлось нелегко. Отец с самого начала не доверял Генри…

Слоан без труда представила, какую жизнь устроил Картер дочери. Сочувствия, во всяком случае, Парис вряд ли дождалась.

Сердце Слоан сжалось от гнева и сострадания. Как ужасно, что рядом не оказалось ее или мамы и некому было помочь Парис пережить трудные времена.

— Откуда твой отец узнал?

— Он и твой отец тоже, — напомнила Парис с печальной улыбкой. — Когда я стала встречаться с Генри, папа нанял частных сыщиков, чтобы узнали всю его подноготную, но отчет из Европы пришел слишком поздно.

Слоан брезгливо поморщилась. Что же он за человек, если не стесняется следить за собственной дочерью!

— Скажи, он обычно так поступает со всеми твоими друзьями?

К полнейшему изумлению Слоан, Парис кивнула с таким видом, словно во всем этом не было ничего необычного.