— И что? Мне плевать. Вышвырни ее за дверь. Я сказал, что никого не хочу видеть.

— Это Дарина… ваша жена.

— Бывшая, — я закрыла глаза и стиснула челюсти, я должна это вытерпеть, — моя БЫВШАЯ жена, а значит — НИКТО. Пусть убирается.

— Она не хочет уходить и требует встретиться с вами немедленно.

— Требует? — он расхохотался. — И что? Тебя это испугало? Я сказал, выставить ее за дверь. Выполняй.

В эту секунду я решительно распахнула дверь.

— Я сама уйду после того, как поговорю с тобой. Не волнуйся.

Максим оттолкнул от себя Антона, и тот, миновав меня, вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Как неожиданно. Мадам Воронова собственной персоной. — царапнул мое лицо злым взглядом, затягиваясь сигаретой. В кабинете плотной завесой повис табачный дым. — Надо уволить парочку тупых ублюдков, сидящих внизу.

Опустила взгляд и увидела в его руках бутылку. Он не спрятал ее и не скрывался. Отхлебнул из горлышка виски и кивнул мне на кабинет.

— Входи, если пришла.

И смотрит на меня из-под нахмуренных бровей. Взгляд чуть поплывший от алкоголя. Он пьян. Насколько, не знаю. Но пьет, судя по его виду, далеко не первый день.

Смотреть больно. Особенно от понимания, что ни обнять, ни поцеловать. Ничего не смею и ни на что не имею права. Как же пусто и дико было без него все эти дни. И я в эту секунду осознала — а ведь я не смогу без него. Я просто загнусь от отчаяния и тоски. Даже сейчас, когда между нами пропасть, я начала дышать, увидев его рядом. Не изменился совершенно. Даже этот внешний бардак ему к лицу. Расстегнутая черная рубашка, не заправленная в штаны. Заросшее щетиной лицо, всклокоченные волосы и осоловевший взгляд с каким-то лихорадочным блеском. Он все равно дьявольски красив. Каждый раз рядом с ним чувствуешь трепет, чувствуешь, как мысли уносятся туда, где его губы с запахом виски сминают мой рот, а грубые руки разрывают на мне одежду.

— Принесла мне подписанные бумаги лично? Или есть какие-то просьбы и пожелания? Давай, вываливай, что там тебе надо при разводе. Я заранее на все согласен, лишь бы это поскорее закончить.

Я соскучилась даже по его грубости и сарказму, даже по его болючим словам, и сердце бьется так больно о грудную клетку. Это же мой Максим. Все, что он говорит — это отдача. Это отголоски его собственной боли. Ему больно, я ведь это знаю.

— Нет. Я ничего не принесла. К тебе пришла, Максим. Увидеть тебя хотела.

Сделала шаг навстречу, но он остудил мой пыл презрительным взглядом прищуренных от дыма глаз.

— Увидела? Дверь там.

— Я хочу поговорить, — огромным усилием воли проигнорировала его попытку выгнать меня.

— Мало ли, что ты хочешь. Сделай одолжение — избавь меня от своих капризов и пожеланий. Ближе к сути. Подписала документы? Есть какие-то требования? Если нет, то освободи этот кабинет. У меня нет времени для тебя.

Плевать. Пусть гонит сколько угодно. Я же знаю, что все эти ножи и бритвы, которые он выставил, чтоб ранить меня за причиненную ему боль. Ведь я всегда могла его успокоить… ведь там, где-то, есть незащищенное место, где-то есть хрупкие лезвия, о которые я, если и порежусь, то не до смерти, и сломаю парочку из них. Все еще окрыленная глупыми надеждами.

— Максим… ты видишь меня? Посмотри мне в глаза. Посмотри… ты ничего не видишь?

Ухмыльнулся, отпил из бутылки еще несколько глотков. Челка закрыла ему глаза, и он откинул ее назад.

— Что такое? Ты покрасила волосы? У тебя новое платье? Помада? Насрать. Ничего нового. Я там все уже видел-перевидел. Мне надо подпись. Нет ее? Я ждал предостаточно, и мне начинает надоедать разговор ни о… — что-то вдруг заметил и, сделав шаг ко мне, схватил за плечо, и развернул к свету. Брови сошлись на переносице, и он тронул пальцем пластырь.

— Что это? Откуда это взялось, я спрашиваю?

— Машина съехала в кювет. Ничего страшного. Царапина.

— Царапина?

Я кивнула.

— Заживет… — прошептала и накрыла его руку своей, стиснула пальцы, — я все вспомнила. Максим, я… я вернулась. Слышишь?

Смотрит мне в лицо, сдавил мою руку в ответ, и меня опалило жаром, все тело покрылось мурашками. Какие же сумасшедшие у него глаза. Какие пронзительно синие. Как же сладко тонуть в них, погружаться в его дикость. И от вспыхнувшей надежды дернулось сердце.

Но он отшвырнул мою руку, и его рот презрительно скривился.

— И что? Ты думала, я запищу от восторга? Мне уже насрать, что ты там вспомнила. Это не имеет никакого значения.

Это просто защита, это просто злость. Он на самом деле так не считает. Он ведь только что так сильно сжал мою руку.

— Ты… ты ведь хотел этого. Хотел, чтоб я все вспомнила, чтоб вернулась к тебе. Ты ведь ушел, потому что я стала другой… И вот я здесь. Моя память вернулась. Все вернулось. Все наше. Все…

— Мне нет до этого никакого дела.

Отхлебнул виски еще раз и сунул еще одну сигарету в рот.

— Не имеет больше никакого значения, что ты вспомнила. И если это действительно так — ты прекрасно меня изучила за эти годы. Я ушел, не потому что ты была другой. Если бы я не хотел от тебя уйти, ничто не имело бы значения. Просто ты мне надоела. Все в тебе насточертело. Я больше тебя не хочу. Не люблю. Не вставляет. Не прет. Достаточно или продолжить?

Бьет. Как же больно бьет. Нет, не по лицу. Бьет в солнечное, в живот. В сердце. Полосует хаотично все мое тело.

— Ты… ты нарочно это говоришь, чтобы отомстить за то, что я… за то, что я говорила это тебе.

— Мстить? Тебе? — он хохотал, так хохотал, что поперхнулся дымом от сигареты и прочистил горло еще одним глотком виски. — Это скучно. Ты скучная. Эти слезы, эти дурацкие слова ни о чем. Ты слишком слабая и жалкая, чтоб мне было интересно тебе мстить. Давай быстро разведемся, Даша. Просто сделай одолжение — подпиши документы, и давай разбежимся кто куда. Избавь себя от этих унизительных сцен. Ты только падаешь в моих глазах еще ниже.

Затянулся сигаретой и выпустил кольца дыма в потолок. А я бросила взгляд на его пальцы — и сердце перестало биться, остановилось на мгновения, переполняя все тело болью. Он больше не носил обручальное кольцо. И мое собственное впилось в палец огненными шипами.

— Максим, — едва шевеля губами, — это не можешь быть ты… ты не можешь говорить мне все это. Это же я… я — твой малыш.

А он продолжал усмехаться уголком чувственного рта, а потом отвернулся и отошел к окну, распахнул его настежь.

— Ты. Я прекрасно вижу, что это ты. Я еще не так сильно нажрался, чтобы не отличать галлюцинации от реальности.

— Я… я ударилась головой и… и вся жизнь пронеслась перед глазами. Вся. И там… там столько тебя.

Выкинул сигарету в окно.

— Паршивый табак. Но мои сигары еще не заказали. На хер уволю этого тупого барана Леньку.

— Максим… я такая же как раньше. Я — твоя девочка. Не прогоняй меня. Дай мне еще один маленький шанс. Пожалуйста. О Божеее. Максим… ты меня словно не слышишь. Я. Все. Помню.

— Как трогательно. Как это пронзительно, что ты все помнишь. Самое интересное, что и я все помню. И ума не приложу, как мне все это развидеть. А, Даша? Если расшибить себе башку о стену, я смогу забыть?

Резко повернулся ко мне. И в ярко-синих глазах больше нет равнодушия, нет циничного отторжения. Только меня этим взглядом размазало по стенке. Какой же он смертельно тяжелый сейчас. И я иду ко дну… этот взгляд тянет меня в самую бездну.

Не выдержала и сделала шаг к нему. Но он остановил меня жестом.

— Не надо. Мне комфортно, когда ты стоишь там, где стоишь.

Неужели это маленькая победа? И я сделала еще несколько шагов, пока не приблизилась к нему вплотную, настолько близко, что от его запаха закружилась голова. Тут же возникло дикое желание обнять его, сломать стену отчуждения, целовать его щеки, покрытые щетиной, его ледяные глаза, отогреть его сердце, отдать все, что чувствую сама. Пусть захлебнется вместе со мной.