— Ох, милая! — тётя Ленна подошла и обняла меня. — Ну это же отличная новость! Если ещё и ты рада, то вообще замечательно! Правда, Джума?

Вообще тётя Ленна — очень миролюбивый человек. И дядя Джума, разумеется, глава семьи и всё решает сам. Такая уж культура. 

Но иногда бывает, что тётя Ленна говорит тем самым голосом. И вот тогда дядя Джума соглашается, потому что… ну не дурак же он! 

— Рад, рад, — проворчал он. — Люди будут говорить только. Это плохо… Может, тебя за Бэна выдать? Он дурной, конечно, а всё ж не самый худший вариант...

Я икнула. Тётя Ленна возмущённо вскинулась:

— Джума, ну ты чего? В какие дни и в какой стране мы нынче, не забыл? Никто сегодня не обращает внимания на всякие глупые условности! 

— Вспомни, в каком районе мы сейчас живём, — вздохнул дядя. — Здесь обратят, будь покойна… Ладно, это всё хорошо обмозговать надо. Но потом. А сейчас я напишу записку Вилни, пусть приедет. Я дедом стану! Это надо отпраздновать, разве нет?

— И я буду праздновать? — влез Глубоководный. — Я ещё никогда не праздновал.

— И вы будете, — согласился дядя Джума покладисто. — Важный день, как-никак. Эй, Буджо! Папаша, где ты там!

— Так кричать не обязательно, — сказал папа Буджо, выглядывая из своей студии. — У меня идеальный слух. Что опять случилось? Новый заказ? Я, признаться, немного занят.

— Ты дедом станешь! Заказ у него…

— А, это. Я знаю, — огорошил нас Буджо. 

— Папа, откуда?! — поразилась я.

— Услышал, — оскорбился он. — В твоём ритме. Я как раз пишу по этому поводу музыку… Он ведь обязан слушать музыку с самого начала, верно?

— Наверное, — ответила я шокированно.

— Ну вот, — папа скрылся в мастерской.

Повисло молчание.

— Кхм, — сказал дядя, чуть виновато покосившись на Глубоководного. — Ну, вы не обращайте внимания. Он у нас просто гений. Со всеми вытекающими. 

Глубоководный понимающе покивал.   

— Лисси, — сказала тётя Ленна, — что же ты стоишь! Пойдём на кухню, я накормлю тебя. Тебе теперь надо много кушать, разного и полезного! Надо думать, где доставать. 

— В магазине? — уточнила я робко.

— Ну какой магазин! — возмутилась тётя Ленна. — Ты видела, что у них лежит на полках? Эти яблоки как будто восковые! Я даже знать не хочу, чем именно на них колдовали. А мясо? Нет, кормить таким беременную категорически нельзя!..

— Я беременная фомора, тётя, — напомнила я негромко. — И могу переварить даже гвозди. 

— Расскажи мне ещё тут про гвозди!.. 

Что же, это было странно. И неловко. И слегка глупо. Но для себя я в очередной раз поняла одно: мне действительно, очень сильно повезло с семьёй. 

Дайяна-Элиза, леди Гохорд, лекарь второй категории

*

— Вы вполне уверены в своём решении? — спросила я у своей пациентки. 

Та была весьма юна, около двадцати лет. Не аристократка, но точно из хорошей семьи: манеры и осанку нельзя не узнать.

— Д-да, — ответила она. — Так будет лучше для всех. 

Что же, в первый момент они все так отвечают. 

Мы пили чай в моём кабинете… Признаться, до сих пор словосочетание “мой кабинет” вызывает у меня приятную внутреннюю дрожь. И немыслимое волнение. 

Не привыкла ли я раньше, что кабинет может быть только у отца, ведь он один занимается делами? У женщин может быть будуар, возможно, гостиная… К чему женщине кабинет, верно?

Но теперь, став лекарем, я поняла многие вещи. Например, про уверенность. И про самоуважение тоже.

Это отличное чувство — работать в собственном кабинете. Особенно хорошо, если ты это заслужил. Я, несмотря ни на что, всё же заслужила: практикуя магию бессонными ночами, убирая за людьми выделения и грязь, утешая слабых…

Я не умею драться за себя. Не сумела дать отпор, даже когда это было безумно важно... за что теперь всегда буду себя ненавидеть. Но я всё ещё плохо умею драться за себя… Только лекарю этого и не нужно. 

Ему достаточно уметь драться за других.

И я дерусь за них. За растерянных девушек и женщин, таких, какой была я когда-то. Это оказалось просто, на самом деле; проще, чем можно было бы вообразить. 

Когда принц оставил меня с леди Каталиной, она повела меня на осмотр и только качала головой...

— Прости девочка. Если бы ты обратилась за помощью сразу после того, как выпила ту дрянь, если бы хотя бы прошла полный курс лечения, то шансы бы были. Сейчас… Я постараюсь снять последствия, насколько смогу. Но смирись: детей у тебя больше никогда не будет. 

Это стало ударом, если честно. Я смотрела на неё шокированная, почти раздавленная, и просто не понимала… не хотела понимать. 

— А теперь скажи, будь добра: кто тебе это продал? Подруга, с которой мы вместе живём, раньше заведовала контролем за сбытом таких зелий. Ей пришлось уйти на пенсию в прошлом году, но связи сохранились, да и большинство таких “умельцев” мы с ней знаем поимённо. Я хочу найти урода, который продал тебе эту дрянь, и упрятать туда, где ему самое место: в тюрьму.

Я растерялась. Я не знала, что ответить. 

— Я не покупала зелья, — призналась я в итоге. — Мне дала его матушка.

Помню, лицо леди Каталины потемнело после этих слов. Она задавала вопросы; я отвечала. Она слушала меня, а после молча пила что-то отчётливо алкогольное. 

—Ты можешь подать на неё в суд, — сказала она в итоге. — Твоя мать — убийца. Ей самое место в тюрьме.

Я тогда пришла в ужас. Матушка? В тюрьму? 

— Разве можно так поступать с кем-то, у кого подобная родословная? — вырвалось у меня.

Каталина зло сверкнула глазами.

— За такие вещи сажают. И плевать на родословную! Уж поверь, мы с подругой тоже не последние в этой империи люди. Продавим, не сомневайся.

— Но ведь все узнают… всё…

— Это правда, — признала леди, внимательно глядя на меня. — Тебе придётся рассказать всё.

— Я не стану, простите. 

Она покачала головой.

— Воля твоя, Дайяна. Но однажды ты и сама поймёшь: пока жертвы молчат, справедливость не торжествует. 

Я не нашла ничего лучше, кроме как промолчать в ответ. 

Леди Каталина криво улыбнулась, как будто такого моего решения с самого начала ожидала. 

— Хорошо, — сказала она. — Я поселю тебя в кабинете для персонала. И буду лечить сама, чтобы не пошли слухи. Довольна?

— Спасибо вам, — ответила я тихо. — Вы добры ко мне более, чем я того заслуживаю. 

Она внимательно глянула на меня, но промолчала. За это молчание я по сей день ей благодарна. 

Ночью после того разговора я практически не могла уснуть. Мысли метались в голове, кружились кладбищенскими татями. Измученная, я встала и вышла в коридор, надеясь сбежать от тьмы комнаты — и, возможно, от осознания того, что произошло. 

И потом… Я едва не наступила на неё, на самом деле. 

Она лежала в коридоре, и пол вокруг неё был чёрным от крови. На коже её расплывались знакомые узоры — такие же, как были у меня.

Позже я узнала, что пациентка, проигнорировав предупреждения, вышла из закрытой палаты в дамскую комнату, ибо очень стыдилась специальных приспособлений и чар. 

Она, как и я, была из той семьи, в которой принято стыдиться всего природного. Особенно женского.

Учитывая её состояние, не удивительно, что у неё открылось кровотечение. Она не поняла этого сразу и потеряла сознание раньше, чем успела кого-то позвать.

И я едва не споткнулась об неё. А потом застыла, потому что мне показалось, что там, на полу, в белой окровавленной рубашке, лежу я сама. 

Помню остальное урывками. Кажется, я упала возле неё на колени, безжалостно испачкав кружевную сорочку. Помню, я кричала, но все звуки как будто ушли, и руки мои сияли, и я просила её не умирать…