— Так, что ты говоришь… Тебе нужно? — вздрогнула Розалинда, случайно смахивая на пол исписанные бумаги.

— Найти лексический словарь… — Эдуард неловко потер затылок, а после с довольной гримасой уселся на кожаное кресло.

— То есть, мне самой нужно искать какую-то ненужную книжку среди книжного лабиринта?

— Ты преувеличиваешь, — отмахнулся он. — Здесь не так уж много книг и найти их просто.

— Тогда почему ты сам не можешь?

Розалинда ужасно разозлилась, ей вдруг захотелось как-нибудь оскорбить этого заносчивого лентяя. Злости и недовольству не находилось места в ее вспыльчивой душе: внешняя опасность устрашала куда больше, чем манило желание нагрубить и уйти к чертям.

— Мне еще столько дел нужно сделать этой ночью. А я знаю, что ты мне поможешь… Да хоть просто из сестринских чувств. Ты всегда помогаешь матушке! Да даже той дурацкой горничной, хотя нужды в этом нет!

— Я сама могу решить, кому оказывать помощь, — яростно взглянула она на брата, нервно перебирая пальцами.

— Конечно-конечно, — улыбнулся Эдуард, словно столь напряженная сцена и впрямь забавляла его. — Это все, о чем я тебя прошу. И все-таки, — выдохнув, он вмиг вскочил с кресла. — Я тоже попытаюсь вырыть этот словарь. Ты не одинока.

Он поплелся к проходу между двумя высотными полками, время от времени окликая ее по имени. Невероятно огромный и круглый зал сводами уходил ввысь темного купола. Картины в золотых рамках блестели подобно бриллиантам на королевской короне. Серые проходы, казалось, сужались с каждым шагом. Розалинда шагала вдоль стены, разглядывая буквенную нумерацию. Где-то вдалеке, в одном из узких коридоров, послышался шум падающих книг и возгласы возмущения Эдуарда.

— Что за черт?! — вскричал рассерженный мальчишка, — Ненавижу библиотеки! Так и знал, что ты лучше справишься одна.

Розалинда усмехнулась неудачам брата не на благо лживого лицемерия или бессердечности, а от желания мести и отплаты гнусных оскорблений и выходок этого мальчишки. Художественная литература тесно мостилась на полках, а иной раз книжный ряд совсем нарушался. Но увлеченная девица уводила взгляд на хорошенькие обложки более сладостно, чем занимала себя поиском ненужного словаря, что не успела заметить, как тайком сорвала ширму с запыленного зеркала. Грязь скрывала ее потрескавшееся отражение, когда перед девичьими глаза вмиг все поплыло, точно мгновенный жар обрушился на ее плечи. Она повела пальцами по зеркалу, стирая многолетнюю пыль, пока ее взору не открылась пугающая картина: вместо отражения и кучи старинных книг, она увидала высотный замок у обрыва; подобно сказочной картинке виделась ей толпа людей, чьи головы оказались надежно покрыты черными мантиями.

Глаза ее широко распахнулись, а холодный пот медленно побежал по лбу. Она шагнула назад, прижимаясь к пустой стене, как вдруг все вмиг ожило в зеркале: хмурые облака тихо плыли по мрачному небу попутно ветру, а толпа магов продолжила путь к замку, тайком перешептываясь между собой.

Вопреки страху и неожиданности, она взяла ширму в руки и тут же накрыла ожившую картину. Колени задрожали, а в голову лезли чудные мысли.

«Наверное, это все последствия моей болезни, — подумала Розалинда, приходя в себя, — и на самом деле у меня обыкновенные глюки. Так ведь у всех… Да? Это обычная картина, чуть напоминавшая по форме зеркало… Старое и грязное… Обыкновенная вещь».

— Эй, ты где там? — звонкий голос Эдуарда вытащил девчонку из капкана собственных мыслей.

— Здесь… А ты это… Ну, нашел там? — запнулась она, спеша поскорее убраться из этого места.

Розалинда стремительно пронеслась по книжным коридорам, пока не наткнулась на Эдуарда.

— Да вот, вроде, — задумался он. — Мне показалось, это то, что мне нужно.

— Не знаю уж, — Розалинда тяжело дышала, застыв в напряженной позе. — Мне что-то плохо стало, я пойду…

— Постой. Что случилось? Так расстроилась, что не смогла помочь мне? — его губы немедленно расплылись в усмешке.

— Нет. Я болею, — отрезала Розалинда. — Прощай.

— Поправляйся скорее.

У порога до Розалинды донеслись его пожелания, вот только ни к душе, ни к сердцу она их не принимала. Тело ослабло, а рассудок помутился, она припоминала тот мужской шепот, что доносился из глубин картины.

«Интересно, что произошло, когда я накрыла ее? Исчезла ли та картина..?»

Утром следующего дня девушке поистине нездоровилось. Иной раз двери отворялись, и на пороге оказывалась горничная с деревянным подносом. Матушка вся всполошилась и взволновалась, нафантазировав, словно Розалинда впопыхах бьется в лихорадке и в скорейшем времени пропадет из глаз человеческих. Тревога и вправду изменила ее: каждый час Дарья не упускала возможность удостовериться в состоянии дочери, а если ей вдруг становилось хуже, то матушка проявляла в глазах девочки нежное, иной раз мучительное чувство любви и великого долга, день за днем проводя в тесных покоях дочери. Приезжий издалека врач, — уставший мужчина лет сорока, в чьих чертах проглядывала неумолимая тоска и изношенность от жизненных тягот, — так и не смог выявить заболевание Розалинды. Мучение продолжились еще несколько дней — спальных и ленивых.

Все указывало на легкий жар без серьезных последствий, но ей становилось все хуже, особенно в ночное время. Казалось бы, как обыкновенная простуда привела девочку к таким страданиям? Врач всерьез размышлял о проклятии или порче, только это было не по его части. А матушка, женщина суеверная, в дни мгновенного поправления повела Розалинду в церковь, не успела она свыкнуться с жизнью без боли.

Старания церкви оказались бесплодны, и врачи не взялись ставить диагноз, а в Дарье поселился неимоверный страх за светлость ее души. Сколько напрасных слов, слез и эмоций! Все мимо! Розалинда верила, что будь рядом с ней ее давняя подруга — Афелиса, обладательница целомудрия и магии — никаких хлопот бы не было. Эта сильная, манящая энергетика так и вещала другим колдунам, способным прочувствовать ее, что мана Афелисы величественна. Иногда, когда ей становилось лучше и благие мысли ютились в голове, она писала ей письма: бессмысленные, но чувственные.

«Дорогая Афелиса.

Пусть я и не знаю, где ты, как твое здоровье или дела, но мне очень хотелось бы оповестить тебя об одной неприятной ситуации. Ты понимаешь меня, как никто другой, и ждать осуждений от тебя кажется максимально глупым.

Милая моя Афелиса, я нуждаюсь в твоей помощи. Мама уснуть не может ночами, все сидит у моей кровати, молитвы читает, а мне от них противно. Тебе ведь известно — я не верующая и никогда в Бога не верила, впрочем, как и в людей. Но меня чуть ли не каждый день по церквям водят, очищают душу от порчи. Смешно.

Что уж там вера… Врачи не могут определиться с диагнозом, все твердят, что это обыкновенная простуда… А я порой умираю от нее.

Надеюсь на твою помощь до последнего. Я думаю, что это пустяки. Если уж я тебе так дорога, то приму это, как нечто очевидное. Мне важно думать и размышлять о твоих успехах.

Может быть, ты меня совсем позабыла. Не знаю. Но у меня появилось неудержимое желание напомнить тебе о себе. Именно тебе. Ты мне нужна, клянусь, безумно нужна. И мне хотелось бы, чтобы была счастлива. Ты ведь счастлива?

Напиши мне это в своем ответе.

Любящая Розалинда А.»

Боль зудела в висках. Сжав письмо, и посмотрев на дрожавшие, резкие буквы, она от бессилия легла в кровать, зарывшись лицом в подушку.

***

— Лили… Милая… Как же долго я не видела тебя, — шептал поблизости тихий сладостный голос. — Так выросла, совсем взрослая стала… Мать свою помнишь? Ну же, посмотри на меня…

Тонкие пальцы рук схватили девчонку за плечо, спускаясь все ниже. Розалинда вздрогнула и сухие губы ее раскрылись, стоило взглянуть на женщину, — до боли знакомую и родную, — чье лицо окутала темнота. Дрожь пробрала тело, а из окна подул ветер, наполняя комнату треклятым морозом.

Подобно статуе, она не обладала своим телом, а зародыши мыслей развеялись, словно дым.