Он продолжал ходить кругами, с кошачьей важностью оценивая обстановку. И вот, его взгляд упал на девочку, сжавшуюся в углу между шкафом и кроватью.

Ротик ее приоткрылся, а светлые глаза потупились в деревянный пол. Она все больше ютилась к стене, не смея поднять смущенного взгляда. Юноша насторожился, однако после улыбка вновь вернулась, освещая лицо, искрящееся добротой и искренностью.

— Привет, — кивнул парень. — Меня зовут Малрен. С твоего позволения, могу ли я узнать…

— Розалинда, — перебила девица, неловко поднимаясь на ноги.

— Прелестное имя для такой красивой девочки. Ты знаешь, кто я?

— Афелиса сказала мне, что вы близки… В смысле, близкие друзья, — неожиданно севшим от волнения голосом призналась Розалинда, заливаясь густым румянцем.

— Я рад, что она так близко ко мне расположена… Она чудесна.

***

А тем временем Афелиса замерла у двери, где прежде оставлял на ее шее страстные поцелуи возлюбленный. Все же совесть не могла воспрепятствовать ее любовным порывам. Словно птица, заключенная в клетке привязанности к Ангарету, она не знала о том, что свобода и поныне не была ее другом. С каждым томным вздохом, девичий стан поднимался, а со лба стекали капли пота, звонко шлепаясь на кожу плеч. Невольная улыбка сковывала губы.

Афелиса надеялась на долгожданную встречу, на слезы счастья, а не столь отчаянные… Голос мужчины доносился за стеной.

Басистый и низкий тон не принадлежал Ангарету. Охотница была уверена, что в жилище несостоявшегося жениха присутствовал и другой человек. Усталая и растрепанная, Афелиса стояла, согнувшись в напряженной позе. Незнакомец нагонял на нее страх и волнение. Ладонь сомкнулась в кулаке и, приблизившись к двери, охотница неуверенно постучала несколько раз. Тишина, грозившаяся довести ее до белого каления, вознеслась еще выше. На стук никто так и не отозвался.

— Не верю… Не могу поверить! — шепотом повторяла озадаченная девушка, всеми силами стремясь опровергнуть собственные доводы.

Для нее наступило страшное время. Будто туман упал перед ней и заключил в безвыходное и тяжелое уединение. Ноги стали ватными, а тело все продрогло в таинственном ожидании увидеть высокую фигуру командира. Она узнала этот голос сразу после секундной апатии, однако после не могла вспомнить, что творилось в ее голове в тот миг.

Дверь скрипнула, свет озарил мрачный коридор. На пороге вырос человек, до того пугающий, не терпящий слабости в ее сознании, что взгляд невольно отыскал Ангарета. Он стоят у окна, но ни эмоций, ни чувств на лице было не прочесть. Разве что выглядел он поникшим. То ли от смертельной обиды, то ли от предательства. В сердце назревала новая кровавая рана.

Афелиса шагнула к Ангарету, когда командир задержал ее за плечо.

— Нам нужно о многом серьезно поговорить, — отрывисто рявкнул мужчина.

Они прошли вперед, и резким, грубым движением мужчина усадил Афелису в кресло.

— Подождите, я все никак не пойму… — воскликнула она, пораженная серьезным тоном командира.

— Ты все прекрасно понимаешь, — перебил мужчина, взглядом указывая на побелевшего от страха Ангарета.

Теперь принц и вправду напоминал своего брата. Такой же бледный и болезненно худой, однако в его глазах можно было прочесть хоть что-то. Афелисе никак не удавалось подобрать слов, мысли сплетались, а волнение пробирало ее изнутри так, что воздуха не хватало. Жуткое напряжение повисло в комнате.

Командир молчал, упрямо смотря на поникшую, словно видящую свое будущее девушку. Справедливость не восторжествует, пока убийца не сознается в своем преступлении.

— Я требую объяснений, или наш разговор продолжится в тюремной камере.

— Что вы хотите знать? — устало спросила Афелиса, робко поднимая голову.

— Я уже все знаю, а потому не желаю находиться с предательницей в одной комнате. Вставай! — приказал командир, жаждущий повиновения.

— Вы правы… И вам все известно, но…

— Вставай! Иначе вместо тебя у гильотины окажется принц, — громче прежнего рявкнул мужчина.

Афелиса послушно поднялась с кресла, и командир в один миг сцепил наручники на вытянутых кистях. Грубо толкая, угрожая казнью, он бросил на принца последний, недоброжелательный взгляд, вынашивая в сознании новые планы.

У порога Афелиса не выдержала и обернулась, глядя на Ангарета. Будто детские слезы тихо стекали по его щекам, когда он шагнул вперед в порыве задержать, спасти Афелису, хотя глубоко в сознании понимал, что лишь навредит. Ни слов прощаний, ни жестов — лишь абсолютная пустота таилась в душах возлюбленных.

Ныне сорванная маска давно приелась и была словно частью лица Афелисы. Вся охотничья слава пойдет ко дну, и тотчас судьба смилостивилась над ней, одаривая правом примкнуть к колдунам, но потери были слишком велики.

Старинные каменные стены хранили в себе дух преступников, тех, что поневоле, или по случайности переступили черту законности. Все здесь было слишком тесным, темным. Прямой коридор глядел насквозь, в душу, угнетая несчастную жертву суда.

Повсюду витал холодный, будоражащий ветер. В первые дни, когда было только смутное, неясное представление о невольниках за решетками, буянах и дураках, Афелиса лишь их и увидела напротив своей камеры — клетки. Ее отвели в особое отделение — «звено кровядумов», как обозвали те заключенные, что сидели в общих комнатушках. Здесь храпели все дремучие — и атрандцы, обколенные своими двойными треугольниками на упитанных шеях, и беженцы — пойманные рабы, и стрельцы, сошедшие с пиров и лишенные ордена — лука. А сие оружие — сердце, честь и имя! Поникли головы обездоленных, повяли и ростки света в этой чёрствости. Отличие этих бедняг огромное, на лицо. Оттого Афелиса намотала на уз, что ссориться, рычать друг на друга — скверно, грязно и лишь звонкий смех со слюной в лоб прилетит: вот, кажется, чего добивались эти мужики-циркачи. Как доведет их до отчаяния скука, так в пляс, так в такт стука каблучков, бегом народ смешить! Странно, но все веселились. Еще как, а те, кто особенно хорош умом или соображением, разучивали тюремные песенки, да и стучали себе под нос деревянными ложками: " во-о-о-льные птицы летят, летят, блеста-а-а-ют…а ты, седой парнишка, сам под суд нарвался…». Манера протягивать «о» и «а» хранилась в каждой певчей пташке. Правда, вечера таковы редки были. А как намечаются, так тут же все мужики из других отделений пританцовывают и свистят троекратно, возвещая о своем веселье, словно о празднике. Преступниц Афелиса вовсе не замечала в такие дни: будто пропали девицы — раненные негодяйки.

В дни, когда вся тюрьма облачилась в тихий, старый гроб, каждый шорох ощущался подобно волне цунами в тихом море. Стук сердца, дыхание: ничто не могло ускользнуть от обостренного слуха. Таковы крайности, а середины нет.

Как увидела Афелиса свою клетку, так испариться в пепел захотелось, и вольно гнаться по ветру: камера скудная, мертвая. Деревянная кровать и стол со стулом, неизвестно для какой надобности. Чтобы преступник писал завещание родным, утирая слезы краем серого костюма? Возможно, однако Афелиса сильно в этом сомневалась. Все «соседские» лица застыли в вечном одиночестве и гневе.