Говорила она жалобным, всхлипывающим тоном, точно ребенок с глубокой ссадиной. Лежала неподвижно; плечи ее вздрагивали, пятки упирались в кровать — все ее тело вторило о непосильном удивлении. И все же было в этом что-то неопределенное — радость ли это? Розалинда не могла утверждать, ведь не знала ни прошлую, ни нынешнюю Афелису. Теперь все это представало выдумкой большой фантазии и не больше. Если бы она была одна, то взревела, не сдерживая эмоций, или покатилась бы по полу в приступе счастья. Мысли о ней застали ее в расплох настолько, что Филгену удалось вдруг сесть рядом с ней незаметно. Сомнение было велико: может, так другая фамилия? А настоящая Афелиса, которую она ищет уже десяток лет — пропала, или еще того хуже — умерла? На свете много Афелис, но искала она свою единственную, какая и не знает, что на цепи держит еще маленькую, не повзрослевшую душу. «Но я и не могу говорить нет… ничего не могу! Не имею права и подтверждать, что-то думать. Ошибка! Одни ошибки! Просто обманываю себя. Всегда так было, почему бы этому не стать и сейчас? — слезы подкатили к глазам, — я боюсь? Но за что? Все, верю, допустим, что… она правительница. Тогда Афелиса точно не подпустит меня к себе!». Ее страх разрастался, нависал над ней огромной тенью, высасывая из нее все жизненные соки.

Филген дернул ее за плечи, но повернуть не получилось. Она будто приклеилась к подушке, издавая только всхлипы.

— Говори! Прошу, скажи, что произошло? Ты прочитала что-то страшное? Это касается Афелисы? Не мучай себя и меня. Сколько раз я говорил тебе… — он готов был тоже разрыдаться, видя, как она скрывается, претворяясь бездушным камнем.

— Прочитай, пожалуйста, и скажи, что ты думаешь, — еле разделяя звуки, проговорила Розалинда, поворачивая голову, — не страшно, вовсе нет. Но я боюсь. Понимаешь, здесь нужно радоваться…

Он потянулся, схватил газету со стола. Отдать должное внимание не получалось: отвлекали ее слезы, просьбы, и шум за стенами. Пройдясь по тексту, Филген улыбнулся, и, приподнимая Розалинду за плечи, прошептал:

— Все хорошо. Правда. Это не просто утешительные слова. Поверь мне, — он взял ее за подбородок и провел большим пальцем по щеке, — почему ты так расстроилась?

— Она, должно быть, в опасности. Я чувствую, что это не далось ей так легко, как мы думаем. Кроме переживаний я не ощущаю ничего. Все так пусто.

Розалинда прильнула к его груди, тяжело вздыхая. Напротив раздался звук: Ширан перевернулась на другой бок, но сопела так же сладко.

— Мы уже нашли ее. Мы обязательно добьемся своего, слышишь? — он поднял ее голову, заставляя посмотреть на себя, — вместе мы все сделаем.

— Да… вместе.

Афелисе казалось, что за собой она оставила только пыль да руины — все уже настолько поникло в глубину отчаяния, что, как ни старайся, ничего не поможет взобраться наверх. Единственное утешение, опьяняющее и заставляющее забыться — вино. Ангарет был рядом, не на другом конце света, не покалеченный, здоровый. Все это не составляет полное счастье; хоть она старалась на мгновение забыть о внешних бедах, тех, что ждут за стеной, но все равно, покой ее был нарушен. Бокалы осушались так же быстро, как и время: они не знают точно, сколько прошло, но в одну минуту ворвался к ним стук — служанка стояла у порога. Ей велели передать, что Афелису требуют. После этого шума разрастался настоящий гам.

Весь этот вечер был невыносимо скучным. Погода была холодной и ненастной, что вовсе не ожидалось посреди лета. Раньше она увлеченно смотрела на вещи перед собой; вникала в работу так, что окружение переставало существовать. Теперь все иначе — окружение существует, а прежней работы будто бы нет. Хотелось ей выйти на улицу, и думала, что непременно сгубит здоровье взаперти у своего гневливого, мерзкого внутреннего «я». К вечеру проглянул какой-то заблудший луч, любопытствуя ее делом. Были, несомненно, успокаивающие мысли: «подкрепление прибыло. Улицы под присмотром. Что ж, нужно сказать Леотар, чтобы приносила мне новые номера». Мечтала Афелиса о полном благополучии, совершенно не думая о своем. Помниться ей, желалось, чтобы каким-нибудь чудом совершенно забыть все, стереть из истории, все, что прожилось за последние годы; начать с новыми силами, в конце концов. Но чтобы получить их, нужен внутренний стимул, а не простое хотенье — жаль, что по щелчку пальцев ничего не выходило. «Интересно, как там в сумасшедших домах? В Гроунстене есть такой. Почему бы не поступить? Хотя бы для проверки? Может, и мозги прочистят от всякого мусора, помогут расположиться к новому, восстать, наконец, из мертвых».

Приходилось пересиливать себя: лень так и останется, а работа не сдвинется. Закончила она быстро и, не теряя ни минуты, пошла к Ангарету. Прежде чем уходить, она сказала ему не покидать комнату, чтобы не потеряться и не навлечь подозрений. Ничего опасного не случилось бы, но ей так спокойнее. Тем более, он послушался и пообещал дождаться. Афелиса вскочила с места: ее тянуло к нему, от того скука настигала ее на каждом движении.

В комнату уже пробирались сумерки: становилась она узкой, стены сдавливались. Ангарет, зажигая свечу, закрыл за ней дверь. Повсюду стояла мистическая тишина, подпитываемая страхом. Да и он не сказал ни слова: стоял спиной к ней, поставил подсвечник с горящим огоньком, и зашторил окна.

— Так спокойнее.

— Ты не выходил никуда? — спросила Афелиса с беспокойством, — к тебе кто-то приходил?

— Приходила служанка с подносом. Сказала, что ей приказали подать мне ужин. Я сразу понял, что это от тебя. От кого же еще? Твои… — он замялся, подбирая слово, — помощники… не руководят ничем в замке?

— Нет. Да, ты голодный. У тебя есть деньги?

— Три золотых. Мне хватает в неделю. Да и хочу устроиться в издании. Хоть там буду полезным. Не говори, пожалуйста, что не стоит. Я хочу, и буду работать, — он повернулся и продолжил серьезным тоном, — я не могу постоянно сидеть в замке, как в клетке. Даже рядом с тобой не могу быть. Ты работаешь целые дни. Мне нужно занять себя. Ты и не представляешь, насколько муторно ходить здесь из угла в угол. Я не боюсь, нет… но, честно, ты меня запугиваешь.

— Запугиваю? Ангарет, не говори чушь. Я говорю тебе только правду. Кто, как не я, тебе расскажет, что сейчас происходит поблизости? И я делаю это, чтобы ты не пострадал.

— Я и так не пострадаю. И давно уже не маленький ребенок, даже не юноша. Понимаешь, Афелиса? Если захочу, то вполне могу выйти в сад. В конце концов, я видел, как в нем вечером убирались. Может, пойдем? Какая здесь опасность? Я возьму подсвечник, и все… ты мне своими способами обезопасить меня делаешь только хуже. Уж извини, но сдерживать это не могут.

— Понимаю. Я все понимаю.

Афелиса уступила во многом, но настояла на одном — не брать свечу. Ее огонь был намного ярче и не представал опасностью. Если подует сильный ветер, он не потухнет, лишь исказится, но будет гореть. Они вышли на тропинку, которая длинными отступами вела к скамье на заднем дворе. Сад и вправду расчистили от мусора; Леотар отдала приказ, плюя на ее слова о том, что время не для этого. Пыли больше не было, ворота виднелись, маленькие кусты — из-за груды хлама разглядеть это было невозможно. Ангарет удивился голубому огню — непонимание вызывало то, как кожа ее еще не сгорела, нежели окрас. Он был далек от этого, как и любой человек, которого пугают незнакомые мелочи. Ночь стояла звездная: на темном полотне сверкали тысячи блесток — мелкие, но такие необъятные и огромные, что расстояние съедает их пугающие размеры.

— Как мы будем жить дальше? — Ангарет сел на скамью, опустив взгляд в землю, — что, если это никогда не пройдет? Я уже думаю, что Гроунстен — единственное место, где война бесконечна и не имеет никакой цели. Темные маги, да? Разве им это нужно? Они терпели и, видимо, приняли вас за слабых. Да, вы потерпели большие убытки, но от этого стали только сильнее. Особенно ты, Афелиса.