— Прежние чувства, — он задумался, закусил губу, — ты говоришь о любви, да? Это сложно. Мы теперь совершенно другие люди, себя не помнящие. Нам нужно время, Афелиса, чтобы вновь стать такими близкими, как были тогда.

— Да. Тоже так думаю… — нехотя пробормотала она, — все же я не охотница, и ты не принц. Кажется, роли немного поменялись. Охотники никогда не были выше простых жителей.

— Что случилось? — он заглянул ей в лицо, — я что-то не так сказал? Что-то не то спросил? Тебя тронул вопрос про чары?

— Нет, — Афелиса мотнула головой, — нет, Ангарет. Я вовсе не обиделась.

— Но я и не упоминал про обиду… ладно.

Она метнула на него удручающий взгляд, и отчаянно скрыла лицо за локтями. Со злостью Афелиса сжимала ткань штанов, царапала и все не могла узнать себя. Рассеянность — то, что сделалось ей непонятным, но что преследовало многие годы. Перепад от страха к смехотворности и наоборот был настолько скорым, настолько, кажется, неуловимым, что перемешаясь, создали они и стыд. Слово застряло между губ, но троица эта не давала выговорить. «Какая обида? Да… и он заметил, что я сказала об этом. И ничего об обиде не шло, а я… задумалась. И впрямь предполагала, что он подумает, будто я обиделась». Испуг черным дымом поднимался с песка и поглощал ее. Неподвижно Афелиса сидела, ощущая, как шуршит его одежда, и, хотела уже сказать «извини», как на плечо ее опустилась ладонь. Край глаза подхватил добрую улыбку и эту невероятную близость.

— Извини.

До того тихо и быстро прошептала она, будто выдохнула, что Ангарет на полуслове прервал ее:

— Вот, я же говорил, что что-то стряслось. Боишься рассказать мне?

— Нет. Не боюсь, — вспомнила она, как на мгновение охватил ее страх, — с чего бы мне бояться тебя? Просто мелочь. Не стоит из-за нее беспокоиться, тем более обращать внимание. Теперь все в порядке.

Она откинула голову назад, на его плечо и посмотрела снизу вверх.

— Это не может быть мелочью, — внезапно голос его стал нежнее, с хрипотой, — ты так встревожилась. А разговор у нас был не самый веселый. Если считаешь, что мне не нужно знать, то будь по твоему. Все же неспокойно становиться, когда ты, Афелиса, в таком состоянии.

— Случайность была. Понимаешь, я не знаю, что у тебя на уме. Может, ты подумал, что на мне обида. Ничего подобного.

На его слова она так и не ответила. К тому времени вечер медленно подходил к концу. Ангарет, между слов напомнил, что, вопреки желаниям, закат не остановишь. Пробил девятый час. Афелиса, узнав, сколько часов прошло с момента их встречи, резко поднялась и устремилась к лошади. Все тело ее тревожилось, жаждало уединиться, и примкнуть к чему-то теплому, собственному, что принадлежит лишь ей. Ангарет оставил чувство смешанное: что-то вмешалось в человека из прошлого, разбило и раскромсало, но порой казалось, что давняя привязанность таилась в корочке подсознания, и неизвестно, принятая она или нет. Ангарет непонимающе посмотрел на нее, потом вновь на часы.

— К чему нам так торопиться?

Она, развернувшись, подбоченилась и, подняв подбородок, твердо сказала:

— Что-то происходит в городе. Предчувствие у меня такое, и я ему верна.

И тут, как гром, взревело позади:

— Розалинда!

Движение остановилось; сосновые колонны больше не плыли, облака рассеялись, солнце вломилось в окно. Шаги и топот все приближались, пока совсем не прекратились за спиной. В судорогах, она дергала ручку, чуть ли не вырвала и, прислонившись к двери боком, вылетела из кареты. Щеки ее порозовели, глаза налились потрясением — перед ней, держась за седло, стояла Ширан, прижимая пропуск к груди. «Смогла! — заликовала Розалинда, неуверенно подходя к ней, — зачем же так пугать?». В тайне смущаясь духом, хотя никто бы этого не подумал, Ширан с сосредоточенной решимостью поводила кругом глазами и скрестила руки за спину. Выглядела она непринужденно и, кажется, Розалинда более чувственная натура, нежели Ширан: но как бы силен не был ум, никогда не узнает он, что происходит в другом человеке. Не в состоянии она иногда была придаться ласкам при людях, обняться — но во всех остальных действиях ощущалась нескрываемая добрая воля. Отчего ожидала ее Розалинда с волнительным трепетом, почти что отчаянием? Она подошла к ней. Изумление промелькнуло в глазах. Брови Ширан были сдвинуты, взгляд строгий, точно готовый упрекать, губы расслаблены. «Что я сделала?» — Розалинда стала винить себя, но не могла найти связи с нынешним и недавно произошедшим.

— Ты разволновала всех ради пропуска, да? — осторожно, с какой-то оглядкой, произнесла она, — почему не предупредила? Столько шуму было.

— Оно того стоит. Если бы я сказала им, — взгляд ее обратился к домашним, — то не поехала бы. Дагель бы не подпустила кучера даже под предлогом, что я еду к матери. Так что не вижу ничего такого, чего сделала не так, — кончики губ натянулись вверх, — извини. Только у тебя прошу прощения. Но, объяснюсь позже. Сейчас нужно распрощаться.

Она спустилась с дороги и вошла в ворота. Сколько же чувств выветрилось с лица Дагель! Глаза ее, зоркие и язвительные, нахмурились, а как рука Ширан прикоснулась к ее ладони, то вмиг она гнусно отдернула. Аллен поцеловала ее, даря благословение, кухарка поклонилась, вот только желанного человека нигде не было — учителя Джоссона.

— Где он? — спросила Ширан госпожу, — еще не приехал?

— Думаешь, он стал бы тратить время на бывшую ученицу вместо больной матери? — с уколом сказала Дагель, — черт бы тебя побрал такую. Так бы на жалость надавила, и он бы с тобой умчался, с совратительницей.

Ширан вслед что-то буркнула и развернувшись, притопывая, пошла к карете. Розалинда, не до конца опомнившись, и не понимающая ее злость, направилась вслед за ней, смотря на госпожу: на губах ее тлела усмешка. Ширан не обращала на нее внимания и спешила поскорее скрыться. Как только села она в карету, напротив Филгена, силы ей изменили и, с болезненным стоном, рухнула на локти. «Какова? — думала Розалинда, войдя следом, закрывая дверцу, — нет, она замечательна… но что переменилось? Отчего ей больно? И помочь не смогу. Аптечки никакой нет. Но сила воли в ней все же есть, несомненно». Пораженная внезапной мыслью, она и не заметила, как раздался легкий стук.

Тишина напрягала каждого. Филген сидел молча, неловко поглядывая в окно, а Розалинда — в пол. Все никак не могли они решиться на то, что можно уцепиться — состояние Ширан подводило. В вдруг, точно по зову, она села прямо, обтерла лицо платком и, хмыкнув, сказала:

— Поговорила с ней. Она не поняла сначала и стала ругаться, в общем, не прошло все гладко. Не знает она тебя и твердила, что здесь свое счастье найду. И я не пожалела, что уезжаю с вами. Эта женщина сумасшедшая. Я не хочу с ней жить. Жалость меня держала, — всхлипнув, Ширан продолжила, — мне часто хотелось прикончить либо ее, либо себя. С таким человеком невозможно жить. Воспользовалась слабостью, чтобы управлять ей мной. Говорила, мол, никто не присмотрит за мной на старости лет, и пропаду, так не выдам тебя замуж… и прочий старческий бред. По-другому не могу говорить. Понимаешь, Розалинда, — она подняла на нее утомленный, заплаканный взгляд, — не стоит винить меня. Ты ее не знаешь, поэтому нет права скатывать вину на меня. Да, иногда проявляется нежность, но, думаю, это были уловки, чтобы заставить меня чувствовать себя нужной. Любимой, в конце концов. Никогда не пожалею. И не узнаю о ее смерти, так будет лучше.

— Тебе плохо, но можешь рассказать встречу подробно? — снисходительно проговорила Розалинда, сложив руки на коленях, — сейчас я познакомлюсь с ней, если тебе не станет еще хуже.

— А что рассказывать-то? Я не сразу начала разговаривать об этом. Ужасно стала раздражать, что хочется… — она сильнее сжала кулаки, напрягла плечи, колени и бессильно опустила голову на спинку, — убить. Растерзать, чтобы больше не ныла. Я ненавижу это, ты и не представляешь, какая злость меня берет. Ты ее и не видела, потому что совесть у меня есть. Но рядом с этой провокаторшей хочется делать что угодно. К чему мне ее нытье? Вот, доченька, ходить не могу, ты мне помоги, обслужи меня, а я тебя после прокляну за то, что стакан с водой вовремя не подала, — голос ее стал писклявым, она пародировала, размахивая руками, — и какая жизнь рядом с ней? Не моя проблема, что она шаталась по улицам под алкоголем, и мужиков всяких приводила. Так и думаю, что один, наверное, не вытерпел и ударил ее. Но и до этого она была не лучшей матерью. С чего бы мне ей подчиняться, когда она каждый раз высылала меня в детстве к Дагель, не кормила, не поила и все требовала от сестры? Я еще не готова к таким унижениям! Счастья ей не желаю, а только раскаяния. Пусть подумает, почему же дочь от нее сбежала…