К вечеру настроение Розалинды, как и счастье, спали, словно их никогда и не было. Это волновало, окутывало страхом приближающейся ночи.

Ночь несла за собой безумное беспокойство за пределами комнат и коридоров. Все превратилось в сплошной хаос. Воздух приближал дальние звуки и безутешное озорство матушки-природы. Дождь лил как из ведра, заставляя беспокоиться девицу до трясучки. Давненько с ней не случались такие явления, оттого непривычным ей казалась вся перемена.

Что же будет на утро?

Неужели новое начало ночных и дневных кошмаров, диких видений и бесконечной тревоги, сковывающей изнутри?

— Я всегда честен с тобой, Илекс. И буду говорить тебе только правду, ведь это всё не случайно произошло, — говорил Элид, потупив взгляд. — Все здесь — не есть пустое стечение обстоятельств. Сказать честно, я против намерений жриц. Вот не нравится мне это и все. И никто не заставит меня исполнять их волю.

В порыве взбушевавшейся злости он сжал ладони в кулак, садясь на подоконник, что прогревал луч света из шелохнувшейся занавески. Парень помолчал несколько секунд, украдкой, как бы пытаясь казаться незаметным, глядел на Илекс, ожидая ее слов. Он нуждался хоть в одном изречении, как никогда четком и прямом, отражавшим истинный приговор.

— Ты пойдешь со мной, — твердо заявил Элид, но минуту спустя смутился и деликатнейшим образом продолжил, — …хотел бы я. Знаешь, мы пойдем не одни — по крайней мере, я так надеюсь.

— Куда пойдем? Как же? Да ты обезумел в этой темнице! Нас ни за что не отпустят, — в возмущении проговорила Илекс, то вскрикивая, то вдруг продолжая шепотом, осознавая, что кто-то может проснуться. — Точно сумасшедший!

— Ты расстраиваешь меня… а я то думал, что ты не разделяешь их чёрствых мыслей. Ты хоть знаешь, что они задумали?

— Я… честно говоря, только догадываюсь, — потупилась Илекс, ощущая грозный взгляд друга, — но лишь слышала, что они собираются приносить жертву.

— Вот. Это омерзительно! Неужели я один догадался, что жертва эта — один из нас? — он спрыгнул с подоконника и, прислушиваясь к шуму, тяжело выдохнул. — Я даже знаю — кто.

— Афелиса? — кратко проговорила девочка, прижимаясь к каменной стене. — Она недавно с нами и уже хотят изгнать.

— Неправда, все ложь. Наоборот они, впрочем, заманивают ее в ловушку. Она, конечно, хорошая подруга, но при мысли, что ее приняли так тепло с распростёртыми объятьями в круг магов, не дает мне покоя. Уж тем более, что Афелиса бывшая охотница, а может и сейчас она выслеживает нас, узнает о планах и докладывает все командирам.

— Она не могла, Элид, — настойчиво твердила Илекс, без капли смущения. — Эта девушка во многом сильна и способна стать колдуньей. Я говорю о величии, известности и могуществе. Возможно, в твоих словах есть только опасение, и, во всяком случае, мы не можем долго задерживаться здесь.

Илекс, шагая на носках, медленно подошла к двери и, прижавшись к стене всем телом, посмотрела на лестницу. Из ночлега не доносились голоса, что облегчало и пришлось им в огромную пользу. Элид замолчал так уныло, словно недопонятый ребенок, хотевший рассказать о своих детских пристрастиях, однако взрослые и другие ребята восприняли в нем лишь обыкновенную затею. Илекс не обращала внимание на его чрезвычайную отчужденность и молчаливость в таких ситуациях, и сама держалась холодно и непоколебимо. Взмахом руки она позвала его следовать за собой и мигом спряталась за стеной.

— Подожди, — остановила она парнишку, — что это были за ножи, и зачем они тебе надобны?

— Средство выживания.

Он взошел на лестницу и, более не оборачиваясь, без опаски зашел в маленькую комнатку. Илекс же до полудня никто не видел.

Все оставалось по-прежнему. Иногда, правда, не очень часто в последнее время, маги организовывали собрания, всячески отказываясь от приютившейся у них Афелисы. Но происходило это в ночное время, так что ей ничего объяснять не приходилось. Как-то раз Афелиса задала Миладе ненавязчивый вопрос о том, что слышит каждую ночь шум и скрип двери. На ужине жрице удалось в силу обстоятельств скрыться от расспроса и сделать вид, что пропустила ее говор мимо ушей. Но услышали другие присутствующие. Настроение у Афелисы было прескверное. Мертвые стены будто бы выжимали все оставшиеся силы, рассыпая ее на части. В общем, последние дни обошлись ей особенно худо. Все из неясного ей чувства или мысли остерегались ее компании и даже молча проходили мимо на зов помощи. Что уж говорить, если даже самая честная и светлая душа этого захудалого местечка оскорбила ее достоинство пред всеми так нелепо и прямо, что все живое, трепещущее внутри нее, сжалось в ничтожное страдание. Жрец, казалось бы, обладавший особенным пониманием людей, больше не стремился беседовать и проводить с ней вечера. В увядшей темнице не различались времена суток. Все оставалось монотонным и вечным в своем отсутствии перемен. Именно в тот последний день, когда ее хоть немного замечали, Милада, смотревшая на нее дружелюбным и снисходящим взглядом, вмиг похолодела, что не могло ни вызвать подозрений.

Говоря о письмах Розалинды, то Афелиса не получала их с момента своего бегства. Они сыпались на неверный адрес и могли бы стать объектом для чужого любопытства, но тот домик в Графвиле мигом снесли после ее ухода. Ей хотелось выйти на свободу, прижиться в толпе и навсегда отказаться от единственного пристанища, которое угробит ее жизнь во благо ее народу. Вот только казалось это невозможным. В то время поступало много угроз со стороны охотников, а маги могли лишь прятаться в укромных уголках мира, затевая великий переворот, что войдёт в историю Гроунстена. Как стало известно, что они были отправлены и на Графвиль, рассчитывая на огромное скопление врагов своих в маленьком государстве. Переживания и непосредственное желание скорейшего решения высших сил ощущалось на лице двух жриц. Со жрецом они советовались об их следующем шаге, и даже прогремела мысль среди них об одиночном возрождении магического рубина. Элид услышал это совершенно случайным образом и тут же хотел воспротивиться их желаниям своим ненужным голосом. Получив лишь наставления и требование послушания, в нем загорелось скорейшее стремление доложить все дела жрецов Афелисе.

Случился этот разговор неожиданно и как-то невзначай. Элид долго рассуждал о том, стоит ли воспротивиться своей «матери» во благо одной беглянки. Но, все-таки, дружеские чувства и чрезмерная доброта, в чем он стыдится, не могли опуститься в поражении. Во время сильной болезни он вывел Афелису на самый первый этаж и хотел было остановиться, сознавая ту грань крайности, которую он переступил, однако, немедля завел ее в подземелье. Афелиса отталкивалась и с жаром требовала объяснений, но Элид крепко сжал ее руку и говорил, что расскажет обо всем на месте.

— Зачем это все? — в панике выкрикнула Афелиса, — Не пойду туда… Знаю я вас… чертей подземных.

Холодный пот выступил на ее побледневшем лице, а страх искрился в черных глазах. Угрожая и уж доходя до крика, Элид успокаивал ее каждый раз, как это было днями назад.

— Я, разумеется, все тебе разъясню, Афелиса, а теперь…

Он усадил ее на стул и медленно опустился на колено. Афелиса пристально вглядывалась в его черты, безумно часто дыша, словно длинные бесовские пальцы беспощадно извивались вокруг ее худой шеи. Где-то вдалеке слышалось, как течет вода из-под старых труб и как капли оглушительно разбивались об пол. В темных углах беспрерывно копошились крысы, а пауки, не торопясь, спускались по тонкой паутинке вниз. Афелиса заметила лампу, тускло озаряющую убежище подземных крыс. Свет создавал особенно пугающие очертания чудовищ и скривленные темные фигуры, а мурашки спускались по спине тихо и так не скоро, что страх пронизывал до глубины души; возникло ощутимое желание вскоре увидеть нечто необычайно пугающее. Лицо Элида скрывалось в тени, но девушка чувствовала его скорое, нервное дыхание и видела, как сильно дрожали его тонкие губы. Слова крутились на языке, однако необъяснимое и неясное его сознанию сковывало Элида в клетке зловещего страха. Сквозь небольшую щель в двери просачивался свет ламп, что вызывало непоколебимое стремление рвануться к выходу. В один миг все стихло. Крысы не шумели в углах, отголоски извне исчезли, словно испарились в прозрачном тумане, даже дыхание его перестало быть столь порывистым.