Теперь же она без сомнения знала куда идти.

Пижама, что сидела на ней так свободно, досталась ей от матери в качестве подарка. Легкая ткань облегала черты ее тела, и небольшой бюст, а черные кружева обрамляли белые плечи.

Свернув за угол, она остановилась, все же прислушиваясь, вертя головой в разные стороны. Матушка не желала видеть ее в растрепанном виде, впрочем, не упоминая то болезненное и пугающее ее состояние.

Розалинда тихо отворила дверь в конце коридора. Понять, что комнатка, тихая и до жути темная, и обжита лишь — кроватью, столом и шкафом. Белое деревянное полотно напротив кровати оказалось чуть приоткрытым, и на вид выступал зеленый, переливающийся костюм.

Девица шагнула прямо к нему, в легком трепете отворив резные дверцы. Разнообразием нарядов Розалинда не могла похвастаться, тем не менее отрекаясь от излишних походов в бутики, вопреки настоянию матери и братьев. Они интересовались модой, хоть и посмеивались над глупостью человечества приравнивать всех к единому стандарту. Но, все же, в глубине души, братья стыдились устаревших рубашек и восхищались эпохой минимализма.

Сняв с плечиков легкое платье, обрамленное по краям золотой лентой, девица собрала волосы в косу и обула ботинки поверх носков. Покинув комнату, она все еще не переставала думать о сновидении, от которого холодок пробегал по всему телу. Хотелось верить в обыкновенный кошмар, какому не было дозволено переступить роковой порог сна.

Ужас и страх нагоняли эти стены холодными ночами, а странные шорохи слышались из-за каждого непроглядного, заботливо укрытого мраком, угла.

«Глупо будет так истратить желание, — думала Розалинда, покусывая губу, — Однако оставаться здесь мне еще долго, может быть, всю жизнь. Не хочу мириться с этими кошмарами. Каждую ночь эта женщина словно съедает все светлые чувства внутри меня. Это существо, должно быть, моя умершая мать! Как я могла уехать с Гроунстена, не поглядев на ее тело… Может быть, того кошмара и не было. Я могла бы позвать на помощь добрых людей, только… Воли не хватило. Нужно непременно рассказать матушке, надеюсь у нее есть найдется что-то, что непременно поможет».

Этим днем дома не было никого, кроме отчаявшейся девицы. Она бродила из угла в угол, копаясь в ящиках на кухне и создавая чудовищный беспорядок. Приступ яростного желания затмил опасение внезапного прихода служанок, и она без стеснения, чуть прибравшись, пробралась в комнату матери. Внутренний голос, лгавший так искусно, словно шептал ей, — то средство, к которому бедная девочка так стремится, без сомнений прячется в пределах покоев матушки. Однако, перерыв темную тумбу у окна, ей удалось отыскать лишь пару прозрачных бутыльков без применений. Силы ее иссякли, а рассудок словно помешался. Это, должно быть, порча? Проклятье скрытого ненавистника? Или месть покойной женщины, которую она так страшится называть матерью? Розалинда терялась в сомнениях, и мысль, озарившая ее, — что это не больше, чем случайность, — успокаивала волнение, помогая дышать легче.

Заметая все следы, девица в тревожном спокойствии затворила дверь. День пролетел быстро, вот только для нее он казался очередной пыткой. Как ей стало известно после, — члены её семьи, любимые и преданные, уезжали погостить к крестной матери тех двух мальчишек, и посчитали, что Розалинду не стоило брать с собой, поверив в её безусловное доверие. Стоило им всем вместе ввалиться в приемный зал, как дом окутал шум вперемешку с беспредельным озорством.

Розалинда не силилась подойти к матери, прильнуть к ее нежным, любящим рукам, так искренне ласкавшим. Страх, вновь нагонявший злые мысли, сковывал вольность движений, и, поприветствовав родных, ей больше ничего не удалось сорвать со своих уст. А на вопрос ее времяпрепровождения в одиночку, она тихо и скромно ссылалась на рисование, но после стала отмалчиваться. Горничные прибыли на два часа раньше, готовя ужин, хотя Розалинда уверовала, что оставалась одна.

Собравшись в гостиной, как это иногда случается поздним вечером, матушка, пристально глядевшая куда-то вдаль, даже не заметила, как Розалинда вошла и незаметно уселась подле нее. Казалось, стоит девушке сказать хоть слово, так она и того не услышит. Настолько матушка была погружена в свои мысли.

С минуту после этого, она, как бы в забывчивости, резко устремила взгляд на дочь, неловко улыбаясь, словно извиняясь за свое поведение.

— Не сильно скучала? — поинтересовалась она, придвигаясь ближе, — Мы выезжали рано, а одна из горничных отъехала в родные края по семейным обстоятельствам. Я все боялась, что ты испугаешься нашего исчезновения… Ты уж извини, дорогая.

Тепло улыбнувшись, мать заботливо потрепала ее по голове.

— Все в порядке, и ничего не случилось… страшного, — отмахнулась Розалинда, опуская взгляд на пол.

— Что ж, мои надежды оправдались. Я отойду на пару минут, милая, — поднявшись с дивана, она подправила подол платья.

Охваченная бурным нетерпением, Розалинда схватилась за ее запястье, пристально глядя в большие глаза матери. Не осознавая своих действий, губы её затряслись, а слово застыло на устах. Хватка смягчилась, и, уж было, испугавшись непонятливого выражения ее лица, Розалинда в смятении вскочила следом и отпустила ее руку.

— Это просто… — волнение теснило ее, она больше не могла поднять взгляд, — Хотела сказать тебе, да мысль вылетела из головы. Надеюсь, я не причинила тебе боль.

Не промолвив и слова, она ухмыльнулась, точно сдерживая смех, отошла на пару шагов назад.

— Расскажешь перед сном, — повседневно предупредила матушка, уходя из приемного зала.

«Перед сном, значит. Сегодня я точно испытаю силы того дневника, иначе покончу жизнь в ожидании прекрасного. Да, так должно было случиться. Хоть мне и стыдно, неловко и в глаза я ей не смогу более взглянуть, но теперь я хотя бы знаю, что мне вовсе отшибло мозги».

С этими нелегкими мыслями Розалинда пустилась вверх по лестнице, порой перепрыгивая через ступень. Озорство вперемешку с безумием настигло ее рассудок в едком желании позабыть собственную очередную глупость. Казалось, все черти города сбегаются к ней ради забавы. Она слышит, чувствует их прикосновения, но содрогается каждый раз, словно в первый.

Длинные черные тени не пугают ее своим появлением, пугает лишь их чрезмерная настойчивость. Молчат, точно ожидая от нее первого слова. Возмущалась Розалинда каждый раз, пустым взглядом всматриваясь в их очертания.

«Брат сказал, что это мои глюки, и, должно быть, он прав. Лечение не помогло, лишь ухудшило мое состояние. Как не хватает мне доброго, настоящего внимания Афелисы. Надеюсь она все еще в живых. Письма не пишет, совершенно отстранившись от меня. Когда-нибудь я найду ее, и узнаю причины».

Ночь не принесла ей ни сна, ни усталости. Хотелось утаиться от всего живого и наслаждаться плодами фантазий. Впрочем, она и сама не понимала, куда ее занесло. На визит служанки, ныне приближенной ей девушки, Розалинда лишь ругнулась и напомнила свое место в этом доме. Правда, вошедшая без стука, мать остудила в ней весь пыл, и, припоминая вечерние события, она забралась под одеяло, притворяясь спящей.

— Я слушаю тебя, — тихий, такой нежный голос, послышался совсем рядом, — Ты хотела мне что-то сказать. Я вся во внимании.

Выдержав паузу и не дождавшись ответа, она выдвинула новое предположение.

— Ты снова плакала во сне? Снятся плохие сны?

— Я не виновата в этом… Я просто хочу покоя. Не идеального, хотя бы без этой женщины, мечтающей перерезать мою глотку, — страшное признание сорвалось с ее языка, не дожидаясь одобрения хозяйки.

— Тебе нужно отвлечься. Не вспоминай о плохом, и, если так сильно мучают кошмары, можешь ночью заходить ко мне.

Розалинда не ответила, а мать заботливо поцеловала ее в щеку.

— Спокойной ночи, дорогая.

Как только дверь тихо затворилась, Розалинда выскользнула из-под одеяла со смешенными чувствами. Хотелось рассказать абсолютно все, без утайки — открыться перед матерью, но стоило лишь заглянуть в будущее, как желание осыпалось пеплом.