Как бы то ни было, но настал момент, когда лихорадочный порыв сдул знойным дыханием эту отвратительную спячку, повсюду, от высших и до низших ступеней общества. Во всех отраслях промышленности и торговли, во всех странах и под всеми ветрами, люди приняли за девиз американскую поговорку: «Время – деньги! »

И никто не избежал этой перемены: рудокопы и инженеры, скотоводы и плантаторы, заводчики и фабриканты, производители кофе и сахарного тростника, искатели золота. Все стали соперничать друг с другом и между собой: кто проявит больше энергии, кто двинет вперед свое дело. Все стали работать, не покладая рук, памятуя, что пропущенное время не вернуть, что потраченный даром час унес с собой ту прибыль, которую он мог бы принести. Все старались сделать как можно лучше и как можно больше.

Искатели каучука, какими мы их видим теперь, мало походили на прежних плантаторов. Шарль не ограничивался тем, что посылал своих людей расставлять стаканчики под надрезами в коре каучуковых деревьев и затем терпеливо ожидать их возвращения с пластами каучука, полученными после испарения молочного сока и обработки его, как это было описано выше. Нет, его задача была не столь легкая.

Прежде всего, он считал своим долгом позаботиться о потребностях своих полутораста или двухсот рабочих, и не только позаботиться об их нуждах, но и запасти в складах все необходимое для них – по меньшей мере на год вперед.

Над добыванием каучука работали у него всего две трети наличных рабочих; остальные же расчищали и корчевали леса под посевы, возделывали землю, сажали маниок, маис, иньям, пататы и тому подобное, удобряли пастбища, разводили скот, возводили постройки. Кроме того, сажали сахарный тростник, табак, ухаживали за кофейными плантациями, собирали бананы, хлопок и многое другое. Местные серингуеро вынуждены были заниматься земледелием, наравне с главным промыслом.

Но и это еще не все. Остается еще сбор лесных плодов, дающих масло и волокна, ловля черепах и пираруку, местных рыб, являющихся одним из важных питательных продуктов в этой местности. Все это, кроме сбора, требовало еще уборки, вяленья и сохранения впрок, в складах, приспособленных для этих продуктов. Наконец, на хозяине лежала забота о содержании и изготовлении рыболовных снастей, судов и так далее.

Вы скажете, что все это лежит на рабочих. Конечно! Но каждый, кому известна непреодолимая апатия, лень и полное отсутствие всякой инициативы у чернокожих, знает, что они пальцем не шевельнут и с места не тронутся, если над ними не будет стоять хозяин, не будет указывать им и следить за исполнением его приказаний. И вот поэтому-то хозяин уже с рассветом выходит из дома осматривать саванны, то есть пастбища. Он видит, что один из лучших его лугов уже несколько дней заполнен сорняками, которые заглушают своими твердыми жесткими стеблями сочные кормовые травы.

Тотчас же надо снарядить людей и поджечь эту часть пастбища, а затем следить, чтобы пожар не распространился дальше, направлять его, не то вспыхнет пожаром вся саванна.

Тем временем уже явился рабочий с одной из серингер донести, что на их участке деревья истощены, что в мастерской приостановилась работа. Надо тотчас же отправляться на розыски нового участка каучуковых деревьев, быть может, на несколько дней, вооружившись компасом, бродить по лесу, жить, как дикари или лесные бродяги, а отыскав участок, спешить назад, захватить что надо и устроить на новом месте новый серингаль, снабдить его и рабочих всем необходимым и пустить дело в ход под личным наблюдением.

Едва хозяин управился с этим, как прибывает из Кайены береговое почтовое судно и привозит почту, а с ней и сведения о ценах на разные товары на всех мировых рынках. Надо во всем этом разобраться, подумать и вывести соответственно свои расчеты. Но вот уже новое дело требует его внимания и его распоряжений: на каком-то из его катеров оказался неисправным мотор. Надо осмотреть, заменить поломанные или попортившиеся части новыми, разобрать и все это сделать самому или под своим непосредственным наблюдением.

А тут ждет уже новая забота и работа: вот с одним из рабочих случился солнечный удар; необходима немедленная помощь, а оказать эту помощь может только он, хозяин: ведь ни врачей, ни больниц нет. Там другого бьет лихорадка, третьему бревном переломило руку; единственный врач – хирург и фельдшер – все тот же хозяин.

Вот группа совершенно диких индейцев явилась для торговых сделок. Их надо принять как можно радушнее: это лучшие рабочие и при том честнейшие люди. Но их трудно поселить вблизи жилья: все они прирожденные кочевники, дети вольных степей. Но Шарлю удалось удержать подле себя человек пятнадцать с их семьями; они пасут стада, так как это дело им больше по душе.

Вновь прибывшие не понимали ни одного слова ни по-португальски, ни на общепринятом языке в низовьях Амазонки, lingua geral, на котором изъясняются почти все индейцы. Но что из того? Сговориться при желании всегда можно. Их всего человек двенадцать, мужчин, женщин и детей, в лодке, крытой наполовину большими листьями.

Самый старый из них (по-видимому, вождь, так как в руках у него трость, знак власти, а голос и жесты повелительны) идет прямо к хозяину; тот ведет его к магазинам и складам. Но дикарь, по-видимому, ничуть не удивлен громадными запасами самых разнообразных предметов и припасов. Он молча указывает на пилу, топор, зеркало, нож, гвозди, проволоку и так далее.

Он выбирает наугад то, что ему нравится, собирает все это в кучу, относит в свою лодку и возвращается назад все той же небрежной, величавой походкой, не проронив слова.

Увидав сложенные груды каучука, он отбирает часть и указывает на нее Шарлю, считая, что это количество каучука соответствует по своей стоимости цене забранных им предметов.

На это Шарль отрицательно качает головой. Тогда индеец призадумывается на минуту; он готов уже вернуться к своей лодке и принести обратно отобранные им предметы… Но нет, он молча начинает увеличивать свою груду каучука, прибавляя к ней пласт за пластом и глядя все время вопросительно на Шарля, как бы спрашивая его: «Ну, а этого достаточно? »

Наконец Шарль утвердительно кивнул головой.

Договор заключен. Тогда индеец оборачивается спиной к солнцу, указывает на небо и затем подымает четыре пальца.

Это означает, что через четыре лунных месяца он доставит плантатору количество каучука, равное отложенному.

Затем он достает свою трубку, смотрит на молодого хозяина серингуеро. Тот приказывает дать индейцу пачку прессованного табака. Индеец берет ее, не спеша направляется к одной из ближайших хижин, поднимает горячую головню, уносит ее к себе на лодку, ставит парус, и отплывает со всей своей родней, не проронив ни слова, не сделав ни единого жеста. Глядя на остальных, можно подумать, что они ничего не поняли, ничего не слыхали. Между тем каждый из них все видел, каждый знает о заключенном соглашении. В назначенный срок, день в день, час в час, та же лодка пристает к серингалю, и те же люди будут на ней. Они перенесут в склад определенное количество каучука, не убавив и не прибавив ни одного пласта против того, что было условлено.

Тогда их вождь достает свою трубку и смотрит вопросительно на хозяина. Тот прикажет дать ему пачку табака, после чего индеец протянет хозяину сосуд, не уступающий по величине и объему кубкам, из которых пили герои Гомера. Когда его наполнят тафией, он отопьет из него вволю, затем передаст своим соплеменникам, не исключая женщин и детей. Все выпьют из этого сосуда, и когда в нем не останется больше ни капли, один из них пойдет за горящей головней, чтобы захватить ее с собой на дорогу.

И они уедут, как приехали, не сказав ни слова, не спросив ни о чем, и когда-нибудь снова вернутся сюда точно таким же манером. И так они поступают всегда, никогда не изменяя своему слову, не нарушая данного обещания.

Это относится главным образом к диким индейцам, не вкусившим еще плодов цивилизации, потому что, увы, – индейцы цивилизованные (как, например, тапуйи или кабокио), живущие в низовьях Амазонки, постоянно общаясь с белыми людьми по меньшей мере сомнительной репутации, уже утратили ту безупречную честность, какая присуща их диким соплеменникам.