Чтобы не попасть под горящие обломки, негры бони сворачивают к югу, минуя возделанные поля, не встретив нигде ни малейшей попытки сопротивления.

– Кто бы это мог забавляться и таким образом расходовать свой порох по воробьям? – заметил Анри, все более и более заинтригованный.

Вдруг громкий взрыв смеха огласил воздух: это он же первый и рассмеялся. Пройдя поле маиса, высокие стебли которого заслоняли горизонт, они очутились у небольшого лесочка баобабов, всего в нескольких шагах от последней хижины деревни.

Пламя захватило высокие травы, растущие у подножия баобабов, и те загорелись в свою очередь, а плоды их, громадные тыквы величиной с добрую дыню, нагреваясь от огня, рвались один за другим, как паровые котлы, с оглушительным треском, напоминающим пушечные выстрелы.

– Спасибо вам, наши невольные союзники! – воскликнул Анри, когда на его глазах разлетелось вдребезги несколько тыквообразных плодов баобаба, упавших на горящую подстилку из трав и мхов. – Этот беглый огонь, столь безобидный, сослужил нам добрую службу. Не так ли? – добавил он.

Между тем маленький отряд уже подошел к проливу, на котором стояла флотилия Озерной деревни.

Предвидя успех своей экспедиции, успех, в котором он ни минуты не сомневался, старик Робен решил воспользоваться этими судами для того, чтобы спуститься до Арагуари. С этой целью он приказал запрятать в высокой траве целый набор весел, принесенных сюда его людьми, так как туземцы никогда не оставляют весел в лодках, а всегда уносят их к себе в хижину.

Солдаты, тотчас же превратившись в лодочников и гребцов, проворно размещаются на трех больших пирогах, держа оружие наготове, чтобы дать отпор, в случае неожиданного нападения или какой-нибудь засады. Наконец, все три пироги благополучно отчаливают от берега и направляются к югу, чтобы скорее достигнуть фазенды на Апурема, где они рассчитывают застать Шарля и трех французов-артистов, которых они считают давно бежавшими, так как их нигде не было видно.

Что Луш называет исполнением своего долга. – Подлость негодяев. – Истинная причина этого излишнего усердия. – Роковая встреча. – Последствия прибытия в деревню Шарля и его маленького отряда. – Пятнадцать против двухсот. – Побеждены. – Два брата. – Где же Маркиз? – Исчез. – Сутки спустя. – Путешествие на древесном стволе. – Одиссея ночного путешественника. – На озере. – Один на приступ судна. – В каюте. – Побег. – Развязка, подстроенная Маркизом. – Взрыв «Симона Боливара».

Невозможно описать тот страшный приступ дикого бешенства, который испытал Диего, когда, преодолев все препятствия, благополучно вернулся в деревню.

Неужели все его усилия, все мудро придуманные комбинации, интриги, преступления, неужели все это было напрасно? Неужели ему придется отказаться от своей мечты, так долго и так упорно лелеянной им, и преклонить покорно голову перед несчастьем, дотоле непредвиденным?

Вся глубина этой катастрофы и ее последствия сразу предстали перед его воображением. Не подлежало сомнению, что его пленники были освобождены накануне, и деревня уничтожена, а жители ее перебиты или рассеяны. Что ему теперь из того, что в его руках желанная сумма и хорошее судно, если он остался почти один, без поддержки, с жалкой горстью людей, уцелевших от погрома, жалкими остатками тех раболепных и трепещущих перед ним соплеменников, в которых он видел главное, основное зерно его будущей негритянской республики?!

На этот раз, вопреки своему обычаю, он не разразился громкими проклятиями и руганью, не подумал даже обрушиться на уцелевших жителей деревни: валявшиеся повсюду тела убитых достаточно красноречиво говорили о том, что битва была жаркая.

Быть может, впервые в своей жизни он испытал чувство, похожее на жалость или сострадание, и не мог не воздать должное этим доблестным и самоотверженным борцам за его интересы.

Но зато его бешенство, его чувство ненависти к победителям возросло до небывалых размеров, и в его разгоряченном мозгу уже родились страшные картины отмщения, к которому он намеревался прибегнуть.

Он долго находился в тяжком недоумении, не зная, к кому обратиться за объяснениями случившегося, не видя вокруг себя никого, кроме тех людей, которые были при нем и теперь стояли неподвижно, безмолвные и смущенные. Вдруг увидел, что из-за поля кукурузы вышли три человека и медленно, с опаской, приближаются к нему, с виноватым видом собак, которых только что побили, видом, который был бы в высшей степени комичен при других условиях и в иной обстановке.

Диего узнал в этих жалких фигурах трех беглых каторжников, бледных, изнеможенных, с опаленными бородами и волосами, в изодранной одежде.

– Как, это вы? – спросил он, чрезвычайно удивленный. – Кой черт! Что вы здесь делаете?

– Мы пришли к вашей милости, господин, – отвечал Луш, стараясь казаться сравнительно спокойным. – Вы спрашиваете, что мы здесь делаем? Мы пришли отдать себя в ваше распоряжение и спросить, что вы нам прикажете делать.

– Вы даже не захотели бежать? .. Не захотели вернуть себе свободу?

– Мы не так глупы! Мы исполнили свой долг честно, как подобает верным слугам, – продолжал старик с постепенно возрастающим нахальством. – Мы здорово за вас дрались, клянусь честью! И так как совесть у нас чиста и упрекать нам себя не в чем, то мы сказали себе: «Наш господин, смотревший на нас, как на фарфоровых собачек до этого времени, теперь убедится, что мы уж вовсе не такие дурные парни, как он раньше думал; он увидит, что и мы можем ему пригодиться на что-нибудь, особенно после того, как узнает, что мы стояли за него верой и правдой! »

– Так вы сделали это ради меня? – сказал Диего с некоторой недоверчивостью во взгляде и голосе.

– Да, доказательством того является наше присутствие здесь, хотя нам легко было бежать вместе с этими господами, которые так здорово потрепали ваших негров.

– Вероятно, переселенцы с Марони, не правда ли? .. Родственники Шарля Робена, с Арагуари?

– Это весьма возможно, конечно… С ними был совсем седой старик, белый, как лунь, который дрался, как лев, да еще молодой человек, как две капли воды похожий на поселенца с Арагуари, на торговца каучуком, настоящий дикарь! И силен, как мапури (гвианский тапир). Он рубился как бешеный… да! .. Кроме того с ними было человек тридцать черномазых, не в обиду будь сказано вашей милости, которые сражались, как черти, и расстреливали людей, как у нас на родине бьют мух хлопушкой… Вот бы вы посмотрели! ..

– Что? Тридцать человек! Только-то?! Тридцать человек против пятисот!!

– Прошу прощения, ваша милость, да ведь не все тут были… Ну, положим, двести человек было на лицо…

– Ну, хоть и двести…

– А ведь негры этого старика имели такие ружья, которые стреляли безостановочно, точно в них было по тридцати зарядов… настоящие пулеметы! .. Так вот вы и потягались бы с ними с вашими пищалями, которые не многим лучше простых дубинок! Слова доброго они не стоят, эти пистонные ружья, вот что я вам скажу! ..

– Но объясните, почему вас только трое? .. Ведь не всех же они, в самом деле, перебили!

– Да нет! .. Только когда ваши увидели, что держаться здесь нет возможности, что и госпожа, и парнишки выпущены на волю, что деревня горит со всех концов, как сноп соломы, они и потянули в лес!

– Ну хорошо, но отчего они теперь не идут ко мне?

– Хм! Вот видите ли, ваша милость, это потому, что они не очень обнадежены относительно вашей милости! – ответил Луш с фамильярной шутливостью. – И боятся, что будут здесь не очень хорошо приняты… Они знают, что у вашей милости нрав несколько крутоват… если можно так сказать, а потому они опасаются…

– Чего?

– Как бы после выстрелов да не заработать еще батогов от вашей милости…

– А-а, так значит, вы трое являетесь, так сказать, их представителями… Вы явились сюда, чтобы подготовить почву и поразведать о моих намерениях.

– Пожалуй, что оно так и выходит, ваша милость… Ваши-то, видя, что мы стоим с ними заодно, возымели к нам некоторое доверие и подумали, что к вам следует отправить кого-нибудь, кто бы умел, как следует, пошевелить языком и рассказать все, как было… рассказать тихо и спокойно, чтобы вы сами могли все рассудить… Ну, а на себя они в этом не надеялись!