Индейцы пользуются уба преимущественно для плавания по мелким рекам, но нередко пускаются на этих челнах и по грозным валам Амазонки и ее важнейших притоков, до такой степени хорошо держится уба на волнах в руках опытного и искусного гребца.

Между тем уба заметно приближалась и как будто вырастала на глазах путешественников, а спустя немного времени пристала к паровой шлюпке.

– Да ведь это женщина! – воскликнул Шарль, в высшей степени удивленный при виде того, что этот удивительный гребец была женщина.

И не только женщина, а еще старая женщина, с поблеклыми чертами, прикрытая только одной танчой, то есть куском бумажной ткани, прикрывающей более или менее наготу туземных женщин.

На носу уба привязана гроздь бананов, под которой лежит бедный ребенок лет шести-семи, бледный, исхудалый, дрожащий всем телом, несмотря на палящий, удушливый зной.

– Что тебе надо, маскунан (старуха)? – спрашивает ее сеньор Хозе.

– Говорить с караи (белым)!

– Их здесь несколько!

– Ну, так с хозяином!

– А что ты скажешь хозяину?

– Это не твое дело, немытая рожа!

– Неприветливая старуха, – пробормотал про себя шкипер, гордившийся своим полубелым происхождением и, с другой стороны, не выносивший ни малейшего намека на свое происхождение от черной расы.

– Ну, войди, пожалуй, маскунан! – крикнул сеньор Рафаэло, перекинув за борт маленькую веревочную лесенку.

Старуха тотчас же причалила свой челнок к шлюпке, взвалила на плечи кисть бананов и с невероятным проворством взобралась в одну минуту на палубу парового судна, проявив при этом такую удивительную силу мускулов, какой трудно было ожидать от ее тощих, сухих конечностей. Сбросив бананы на палубу, она тотчас же повернулась, не сказав ни слова, спустилась в уба, схватила ребенка, посадила на плечи и все так же молча проворно взобралась снова на палубу шлюпки.

– Откуда ты? – спросил ее молодой человек.

– Оттуда, из-за леса! – указала она руками по направлению к берегу.

– Когда ты выехала?

– Сегодня утром.

– Зачем ты пришла сюда?

– Чтобы повидать белых!

– А что тебе нужно от белых?

– Ребенок больной, у него «cesoe» (злокачественная перемежающаяся лихорадка). Пагеты (колдуны) не могут его вылечить… А у белых есть снадобья… вылечи моего маленького! .. На, смотри, я тебе бананов принесла!

– Бедная женщина! – прошептал Шарль.

– Но у меня, к сожалению, нет больше лекарств, маскунан, – проговорил Рафаэло, – индейцы все утащили!

– У меня, к счастью, есть большой запас хины! – вмешался Шарль и сделал знак Хозе – сбегать на бателлао и принести оттуда маленькую походную аптечку.

– Не знаю, может, я ошибаюсь! – проговорил ему на ухо шкипер. – Но мне кажется, что эта старая чертовка неспроста сюда явилась. Посмотрите, сеньор, как, прикидываясь безучастной и невозмутимой, как все индейцы, она оглядывает все и на бателлао, и на шлюпке. Посмотрите, как этот маленький червь ворочает во все стороны свои глазенки. Пусть Бог меня накажет, если она сейчас не обменялась условным знаком с нашими людьми! Поверьте, сеньор, берегитесь ее!

– Вы преувеличиваете ваши опасения, милый Хозе, вследствие вашего предубеждения против индейцев, и потому иногда бываете несправедливы к ним!

На это Хозе ничего не возразил и отправился, бормоча себе что-то под нос, за ящиком с медикаментами, с которым он вскоре возвратился без особой торопливости и, по-видимому, с большой неохотой.

Шарль достал штук двадцать капсул с хиной, заставил маленького больного тут же проглотить четыре, а остальные отдал старой женщине, преподав ей при этом на туземном наречии необходимые наставления, как поступать дальше и каким образом лечить больного мальчика.

– Это твоя дымящаяся коберта? – спросила она вдруг, внимательно выслушав наставления Шарля.

– Нет, не моя! Но почему ты об этом спрашиваешь?

– Чтобы знать… На, возьми бананы – это тебе! Ты добрый… ребенок будет здоров… И канаемэ не сделают тебе вреда!

– А разве здесь есть канаемэ?

– Я не знаю… Прощай!

– Ты уходишь?

– Да!

Она закинула было ногу за бортовые перила и схватила уже ребенка, чтобы посадить его себе на плечи, как, вдруг что-то вспомнила.

С серьезным, сосредоточенным видом отстегнула она надетое у нее на шее маленькое ожерелье из обезьяньих зубов, украшенное костяным амулетом, и с некоторой торжественностью надела его на шею молодому французу, наставительно прибавив:

– Никогда не расставайся с этим ожерельем… Никогда! Слышишь, никогда!

И прежде чем Шарль успел прийти в себя от удивления, старуха торопливо схватила больного мальчика и с ловкостью макаки спустилась по веревочной лестнице в уба, вооружилась веслом и с такой силой оттолкнулась от паровой шлюпки, что крошечный челнок помчался вперед, как стрела.

– Ишь ты, старая карга, проклятая шпионка! Теперь ты спешишь к тем, кто тебя подослал, и расскажешь им все, что ты здесь видела, чтобы они потом могли напасть на нас невзначай ночью, захватить врасплох и затем изготовить себе дудки из наших голенных костей! – проговорил Хозе, провожая злым взглядом индиянку. – Пусть меня черт поберет, если я засну хоть на секунду, пока мы будем в этих проклятых местах!

– Да полно вам, милый Хозе, – ласково заметил Шарль невероятно взбешенному мулату. – Ваши предубеждения делают вас несправедливым по отношению к этим бедным людям. Мне кажется, вы совершенно напрасно подозреваете эту старуху в коварных умыслах!

– Дело в том, что я уже проучен этими некрещеными чертями и знаю все их дьявольские хитрости! Вы до сих пор имели дело только с прибрежными тапуйями, с которыми еще можно кое-как договариваться. Но вы измените свое мнение о краснокожих, когда поживете среди этих чертей внутри страны. Признаюсь, я бы очень хотел, чтобы теперь уж было утро и мы могли убраться по добру по здорову как можно дальше от этого проклятого места, где мне как-то совсем не по себе. Поверьте, сеньор, все это неестественно, и нам придется всю ночь быть настороже, если мы хотим избежать серьезной опасности.

К числу других удивительных вещей, поражающих на первых порах жителя умеренной полосы, недавно прибывшего в тропические страны, можно и должно также причислить ту поразительную быстроту, с какой здесь день сменяется ночью и ночь днем, почти без сумерек и без рассвета.

За несколько минут до шести часов путешественник видит, что солнце, увеличившееся до чудовищных размеров, жарко пылает, как огонь в кузнице, когда его жерло раздувают кузнечными мехами. Самые верхушки громадных деревьев горят в его лучах, как будто от пожара, и очарованный зритель думает насладиться этим величественным зрелищем, рассчитывает присутствовать при медленном догорании последних лучей солнца, которое придает такую удивительную прелесть нашим долинам летним вечером. Но вместо того он видит, что небо как-то сразу принимает сначала фиолетовые оттенки, затем через минуту серые, которые быстро сгущаются, и менее чем за двадцать минут ослепительный пожар небес уступает место полному черному мраку.

Это как будто не заход солнца, а скорее какое-то внезапное гашение света, абсолютно похожее на гашение огней рампы в театре. Как зимой, так и летом, с 1-го января и по 31-ое декабря, такая ночь длится здесь полных двенадцать часов.